Ты - всего лишь сбой в программе

      Она тянется ко мне за новым поцелуем, но все еще молчит: я хочу любоваться ею, хочу касаться этих чертовых губ, кусать запястья и перебирать темные локоны. Поцелуй пропитан солеными слезами и болью. Чувство, будто она прощается со мной.       — А я люблю тебя, — шепчу я, чуть посмеиваясь собственной неуклюжести: рука соскользнула с камней, я оказываюсь в лежачем положении, на мне — Элисон. Я все еще смеюсь, когда она заглядывает мне в глаза: в ее взгляде я читаю неуверенность и глубокую бронзовую тоску. — Уже поздно, но я люблю тебя.       Я одариваю ее белозубой улыбкой, но не получаю ничего в ответ. Элисон долго смотрит на меня, в ее глазах плескаются миллионы неизведанных мне эмоций и чувств, параллельно пересекающихся с дрожащей пеленой слез.       Почему-то признания понадобились именно сейчас.       Черт, я столько раз влюблялся в своей жизни, столько раз произносил слово "люблю", а она, судя по ее дрожащим и соленым губам, ни разу. Разве я могу позволить ей впустую любить меня? Я слишком многое видел, чтобы полностью отдаться мимолетной, ненастоящей любви, которой не суждено быть.       Мне нельзя сосредотачиваться на этом.       Нельзя.       Я никогда не ограничивал себя настолько сильно. Подвергаясь первой попавшейся мысли, я решил.       Пока Элисон молчит, я воспользовался случаем:       — Через сколько здешних дней без Паузы Программа остановится?       Она была не в силах говорить. Элисон слезла с меня, уселась рядом на скользкие камни и стерла с лица слезы.       Семь, показала она на пальцах. И я начал считать. С этого момента я приближался к выходу.

День первый

      — Так, хорошо, теперь направо.       Тишина убивала меня быстрее, чем осознание неизбежного конца. Я больше не чувствовал запахов: ни земли, ни даже приятной прохлады. Я чувствовал только, как, на этот раз теплая, ладонь Элисон сжимает мои пальцы, направляя, показывая то, что я никогда не видел. Чувствовал ее губы, которые периодически накрывали мои, а я, как маленький, смеялся, ничего не предпринимая. Боже, да я мог хоть прямо сейчас повалить ее на землю и делать все, что душе угодно. Но я не стал.       — Дурак, не туда. Хоть немного следи за дорогой.       Я не знал, куда она меня ведет. Деревья вокруг становились все гуще, мы петляли по лесу уже около получаса. Не знал, что здесь столько места.       Я больше не видел смешанного леса: постепенно остались лишь одни сосны, уходящие в бордовое (удивительно, но оно действительно было бордовое) небо. Воздух свободно скользил в легкие и обратно. Как же все-таки хорошо.       Элисон ускорила шаг, будто мы торопились. Я не знал, куда мы идем, но знал, что в основном мы гонимся за ускользающим временем. Глупо и разумно одновременно. Но сидеть на месте тоже бессмысленно.       — Напомни-ка мне цель нашего маленького похода, — запыхавшись, невнятно бормочу я, едва успевая за чужим шагом. Быстро перебирая ногами, я взглянул на Элисон: в отличие от меня она шла спокойно, шаг был ровным, как и дыхание.       — Ты все увидишь сам.       Это начинало меня раздражать.       Земля под ногами почему-то становилась светлее и мягче, растительности на ней поубавилось, и я в удивлении осмотрелся, ища причину такого изменения. Только когда в глаза бросились солнечные блики (позже оказалось, что это было отражение от воды), я понял. Маленькая речушка, напоминающая ручей, была действительно ручьем. Ранее я не уделял этому внимания, но любой ручей должен где-то начинаться.       Небольшое озеро, размером примерно с небольшое футбольное поле, выступило из-за деревьев. Я снял ботинки: земля под ногами превратилась в песок, — и подошел поближе к воде.       Солнце отражалось от поверхности, слепя глаза, ветра почти не было, словно на секунду пришло лето. Стало жарко.       Я опустился на колени, набрал горстку белого песка в ладонь и чуть раздвинул пальцы: он посыпался туда, откуда прибыл, оставляя после себя только разноцветные камешки. Абсолютно чистый пляж, такие можно пересчитать на пальцах.       — И это все я придумал? — я обернулся. По моему лицу, наверное, можно было сказать, что я не на шутку ошарашен. Элисон стояла у деревьев и, кажется, не собиралась подходить ближе.       Она не смотрела на меня.       — Нет.       Ответ удивил меня еще больше, и я встал. Сердце колотилось в груди, порхало, как колибри, и мне необходимо было что-то сделать.       — Как — нет?       — Тот, кто создал эту Программу, постарался на славу.       — Почему ты думаешь, что ее создал не я? — от внезапного прилива волнения эмоции сменялись одна за другой. На этот раз я злился.       На ответ ей понадобилась секунда:       — Потому что ты не знаешь.       Глядя на ее лицо, я бы не сказал, что она была очень рада.       А ведь и правда — я не знаю.       — А знаешь что, Эйтсвин, — Элис все же сдвинулась с места и села на песок рядом со мной. — Это все не просто так.       На самом деле я не понимал, о чем она говорит. Увидев на моем лице очередное удивление, она поясняет:       — Я здесь не благодаря тебе.       Она сняла один ботинок и перекинула ремешок сумки через голову, убирая ее в сторону.       — Кто-то проводит эксперимент.       И я понял. Она привела меня сюда не для того, чтобы удивить или показать что-то новое. Она решила проверить. Ей удалось.       Элисон стягивает второй ботинок и ставит их на песок рядом друг с другом справа от себя; снимает через голову белую майку, под которой оказался такой же белый бюстгальтер на совершенно тонких бретельках; следом — и ее брюки.       — Ты выполняешь роль экспериментальной крысы.       А затем она с визгом бросается в, очевидно, холодную воду, оставляя меня, поникшего и уставившегося на свои ноги, на берегу.       Весь мокрый, в одном нижнем белье, я устало шатаюсь за Элисон. Она бредет к берегу и смеется, я улыбаюсь. Нам и в самом деле хорошо. Холодало, воздух вокруг становился непонятным образом легче, подул слабый ветерок, но и его было достаточно, чтобы я продрог до самых костей. Сегодня, чувствую, будет темнее, чем обычно.       Мы натягиваем сухую одежду на мокрые от воды тела и пытаемся придумать, как разжечь костер. У Элисон какая-то волшебная сумка: там оказывается невскрытый коробок спичек. Я набрал сухих веток, травы и камней, сделал небольшое углубление в песке и предоставил всю оставшуюся работу Элисон. Она противилась вручать мне в руки спички, говоря, что я тот еще коряга.       Она была милой и очень общительной, пока я молчал и вытирал мокрые руки о еще не совсем мокрые джинсы.       Небо было чистым, темно-фиолетовым, словно вот-вот наступит ночь. Я устал и хочу увидеть звезды. Когда ты один, ты ненавидишь темноту. Когда у тебя есть, с кем наблюдать за луной и высчитывать на небе созвездия, все приобретает совершенно иной смысл.       Она развела огонь. Я сидел, протянув руки к костру и наблюдая, как на ее лицо отскакивают блики красного, но все равно сквозь дым от веток (не все из них все же оказались сухими) различал бронзу.       Мы много говорили, она подкидывала веток в огонь, и он лишь сильнее разгорался. И тогда я подумал, что тепло мне, может быть, не от того, что мы случайно нашли коробок спичек в ее сумке.       Затем она сказала, что немного проголодалась. Я хмурился, а она смеялась, потому что, несмотря на то, что я был во много раз старше, она знала больше меня. Сиюминутно исчезнув в кустах, Элисон пропала из виду. Через пару минут она уже сидела рядом со мной с длинной гнущейся веткой в руках.       Это своеобразная удочка, сказала она, выдергивая торчащие нитки из края одной из штанин (оттуда она когда-то оторвала целый клочок для меня). Вышло не совсем понятно, что это удочка, но ее, в целом, удовлетворило. Она показала мне, что пора бы помолчать, и, стараясь не шуметь, побрела к воде.       Через пару минут я решил, что нужно бы ей помочь. И вообще, кто тут из нас был, собственно, мужчиной? Но когда я встал и присмотрелся, как у Элисон обстоят дела, ее не было. Совсем. Ничего не понимая, я рухнул на песок.       — Элис?! — крикнул я то ли вопросительно, то ли нет.       Я еще раз осмотрелся, но ничего не увидел. Только когда откуда-то слева послышалось громкое шуршание и шлепанье, я увидел, как из зарослей высовывается знакомая голова, испачканная в водорослях.       — Тише ты, придурок, — шипит она. Я тихо смеюсь.       Можно ли смеяться шепотом?       Она смогла поймать трех маленьких рыбок, причем руками: удочка ей не понадобилась. Я соорудил странную конструкцию из палок, отдаленно напоминающую вертель, и остался доволен.       Мы подумали, что делать с третьей рыбой (остальные две мы поделили поровну), и отпустили ее обратно в воду, пока она еще могла дышать. Попадаются же счастливчики.       — По-моему, тебе придется обратно в воду лезть, — посмеялся я над Элисон, глядя, как она с брезгливым выражением лица снимает с волос водоросли. — Дурашка.       Она смеется в ответ и даже не злится.       Пока жарится рыба (перед этим мы почистили ее и, в общем-то, сделали все, что было нужно), Элисон достала из сумки листья, которые когда-то предлагала мне, сказав, что так будет намного вкуснее. Я согласился.       Мы легли на песок. Он лип к телу, одежду Элисон пришлось снова сушить, потому что она, не подумав, прямо в ней героически отправилась, так сказать, рыбачить. Какая же она глупая, ей-богу. Слабо потрескивал костер, небо все еще было чистым. Поэтому когда прямо над головой что-то начинает сверкать, я удивленно вскрикиваю и вскакиваю, задрав голову.       Сначала одна сверкающая точка, затем другая, в совершенно ином месте.       Сомнений быть не могло.       — Боже мой, — бормотал я, зачем-то ходя по кругу и смотря на небо. — БОЖЕМОЙЭТОЗВЕЗДЫЧЕРТВОЗЬМИ!       Она все еще лежала на песке и молча улыбалась.       Я смеялся. Я правда смеялся, потому что это было невероятно.       Просто невероятно.       Ночь подходила к концу. Элисон сладко зевала, утыкаясь лицом в мою грудь. От нее пахло теплом. Нет, она вовсе не была теплой, нас обоих насквозь продувал ветер, и грел только костер. Дело в том, что от нее именно пахло теплом.       Нам хотелось спать. Огонь догорал. Ужин был съеден. Звезд на небе было бесчисленное множество, и я смотрел на них так, будто они могли дать мне какую-то подсказку.       И зачем я решил считать дни до своего ухода? В такие моменты время тянется бесконечно: она рисует пальцами узоры на моей груди, я глажу ее по волосам и редко целую в макушку. И мы просто лежим. В этом хаусе, в этом непостоянстве вещей очень важно найти человека, с которым можно просто лежать, разговаривать, а затем уснуть.       Пока она еще могла говорить, Элисон потянулась к своей сумке, лежащей рядом, достала из нее что-то и вложила в мою ладонь. Тот самый камень, которым она меня чуть не убила в буквальном смысле.       — Когда будешь готов, — прошептала она.       Ей было безумно удобно на моей груди: через минуту ее дыхание выровнялось и я понял, что она уснула.