Диктатор

На следующее утро настала моя очередь не отпускать его. Всё было, как и полагается ранним утром: звякнул будильник на его телефоне, он шустро отключил его, хотел, было, встать… Но тут-то я и вцепился ему в бок, обнимая и не позволяя вылезти из-под одеяла. Не знаю, что это было. Может быть, я всё ещё отчасти спал и сделал это во сне, но меня охватило предчувствие, что его слишком поспешное исчезновение из моей спальни грозит какими-то неотвратимыми неприятными последствиями. Уже позже, оставшись наедине с собой, я вспомнил свой порыв и признал, что это было очень рискованно — жаться с утра к почти незнакомому любовнику, не имея никакого понятия о том, как он способен отреагировать на утренние объятья. Ещё и эта его грубовато-резкая манера общения. Словом, следовало поостеречься. Но в тот момент я не хотел думать об этом, мне было тепло, и он был тёплым, наверное, это был момент единения, в котором не было места отказу, и я почувствовал это; ему пришлась по вкусу моя внезапная нежность, и он, не говоря ни слова, дал мне это понять. Не знаю. Не знаю, что со мной случилось, но я обнял его — рано утром после нашей второй ночи вместе — и не огрёб за это локтем в лицо, а оказался правильно понят. Я благодарил сумрак раннего часа, окутывающий молчаливую спальню. Будь за окном яркое полуденное солнце, я бы тридцать три раза подумал, прежде чем отважиться вылезти из-под одеяла. Но в сумрачной спальне мне бояться было нечего. В сумрачной спальне я был всё так же свеж и лучист, как и вчера, когда он только-только свалил меня на лопатки. Именно это знание придало мне сил, когда Хью, перевернувшись на другой бок и оказавшись ко мне лицом, попытался с усмешкой отстраниться, а я — порывистым движением обхватив его за талию, прижался носом к его шее, целуя выступающие косточки ключиц. — Мэсси… — выдохнул он, — Доброе утро, Мэсси. И он бережно погладил меня по волосам. Никакого ворчания, никакого плохого настроения, он был вполне доволен таким пробуждением, и мои приставания его не раздражали. *** — Подожди… что ты говоришь?! — пытаясь перекричать хор детских голосов в коридоре, протискиваясь через толпу и затыкая одно ухо пальцем, спросил я. — Мебель! Слышишь? По буквам продиктовать? — доносилось из трубки. — Мебель? — открывая дверь в класс, снова спросил я. — Бинго! — подтвердил Хью, — Кто там так кричит? — Дети, — ответил я, захлопнув за собой дверь в коридор, — Что ты говорил? — повторил я, оказавшись в тишине, — Какая мебель? — Я пытаюсь спросить, могу ли я притащить к тебе кое-какую новую мебель. — А! — дошло до меня, — Коне… Да, конечно! Сев за свой стол у доски, я взял из стакана ручку, принимаясь щёлкать ею по крышке стола. — И ещё: можно ли сделать небольшой косметический ремонт в комнате? — Всё, что угодно, — кивнул я, — Делай всё, что нужно. — Спасибо, — поблагодарил Хью, — Я взял твой ключ, так что… — Я заметил. — Отлично. Так вот, я взял твой ключ, так что, если ты не против, я сделаю всё сегодня же. Когда ты возвращаешься? — Около девяти… — пробормотал я. — Значит, постараемся закончить до девяти. Больше не отвлекаю, вечером увидимся. Удачного дня, крошка. — И… тебе, — отозвался я. Я отключил телефон, и в ту же секунду из-за двери показалась чья-то курносая мордаха. — Можно? — поинтересовалась она. — Да… Да, — приходя в себя, разрешил я, — Проходите. Дверь тотчас же распахнулась, и половина галдящего коридора, не торопясь убавлять громкость своей болтовни, просочилась в класс, принимаясь растаскивать из угла мольберты со стульями, периодически оспаривая право на лучшие из них, пока я, вскочив из-за стола, танцевал вокруг постановки, о которой вспомнил только когда увидел толпу жаждущих рисовать учеников. Швырнув на стул подвернувшуюся под руку ткань, я навалил сверху композицию из пары геометрических фигур и дурацкой розетки, после чего полез вниз за постановку, чтобы включить освещение. Поднявшись на ноги и взглянув на то, что соорудил в ярком свете, я поразился идиотизму составленной композиции и переставил всё местами. Более или менее приведя постановку в порядок, я мысленно махнул на неё рукой и, лавируя между выросшими посреди кабинета мольбертами, утянулся за свой стол, за которым надеялся спастись от беспрестанно ходящих по классу учеников. Первые минут десять последние продолжали своё броуновское движение, слоняясь в поисках лучшего места, забытого ластика и корзины, в которую можно выбросить мусор. Как это обычно случалось, после лёгкого хаоса все должны слегка угомониться, и тогда я смогу хоть немного прийти в равновесие с собой и попросить всех быть потише. Наконец, положенная возня прекратилась, прерываясь время от времени редкими походами по важным делам (например, чтобы поглазеть на чужой набросок или попросить нож). Всё успокоилось, и я, прерванный в мыслях о мебели и ремонте, вновь вернулся к разговору с Хью. Конечно, неплохо было бы потолкаться у мольбертов, вылавливая явные ошибки построения на стадии зачатка, но я хотел поскорее заняться размышлениями и поэтому до поры предоставил учеников самим себе. Итак. Хью. — Лампа почему-то мигает! — услышал я, и поднял глаза. — Одну минуту, — вновь поднимаясь, сказал я, — Сейчас посмотрим. И я ненадолго окопался у плохо работающей лампы. Пока я выяснял причину моргания лампочки, ей приспичило перегореть вовсе. — Схожу за новой, — сообщил я, — Пока построением займитесь. — А тени? — спросил кто-то тоненьким голоском со второго ряда. — Какие тени? — улыбнулся я, наматывая шнур на руку, — До теней ещё работать и работать, — Я поднял лампу, протаскивая её к источнику голоска, — Ну-ка, дай взгляну… Уже всё? Ну ведь нет же. И я бы крупнее взял. — Это что, всё стирать теперь?.. — морщась, проныл мальчик. — Пожалуйста, можешь оставить так, — поднял я руку, отстраняясь, — Но, на мой взгляд, лучше — крупнее. Оставив юное дарование в покое, я покинул помещение, во всеуслышание выразив перед этим надежду на поддержание тишины в моё отсутствие и сознательность коллектива. Еле как найдя другую лампу в закромах школы, я вернулся, вошёл в кабинет под утихающий аккомпанемент болтовни, прекратившейся только после моего появления, установил лампу на место прежней и сделал вывод, что пришло время пройтись мимо мольбертов, пока ещё не поздно. Дав пару рекомендаций по построению, я, выдохнув с облегчением, передислоцировался за стол. Выдернув из ящика стола чью-то с одной стороны заляпанную палитру, я достал свой карандаш, наточил его как следует, и принялся думать и рисовать. Процесс этот, как правило, походил на рисование во время телефонных разговоров — без замысла, с постоянными дублирующимися элементами, по первой же ассоциации с мыслями или изображениями в зоне видимости. С момента моего возвращения класс утих и теперь вёл себя прилично, так что я смог на некоторое время остаться наедине со своими трепетными думами и ни на что не отвлекаться. Оглядев палитру, я начал с густого зелёного акварельного пятна, постепенно делая его похожим на крокодила-дауна; мыслями же я вновь вернулся к так заботящему меня предмету, а именно — к моим отношениям с Хью, если то, что между нами происходило, можно было вообще назвать отношениями. Утром мы снова занялись сексом. Случайно. А потом он, собравшись в две минуты, умчался на работу, не выпив даже кофе, оставив меня, абсолютно измождённого утренними излияниями, томиться мучительным желанием подняться с постели, чтобы доползти до ванной. Я провалялся до обеда, так долго, как это было возможно. Потом всё-таки встал, привёл себя в порядок и позавтракал, после чего покидал необходимые вещи в сумку и выдвинулся по направлению к художественной школе, в которой числился преподавателем. Как я добирался я помню смутно: всю дорогу я вспоминал детали ночных приключений и — особенно — утреннего, морщил нос, стараясь не выглядеть чересчур довольным, хитро улыбался, одёргивал себя, стоило заметить недоумённые взгляды прохожих. Вероятно, я выглядел, как влюблённый болван. Но хуже того — я им и был. Я всегда считал себя человеком влюбчивым, и мне казалось, что вокруг очень много достойных моей любви личностей, к тому же на горизонте то и дело появлялись новые, ещё более интересные мужчины. И я понятия не имел, отчего при подсчёте неизменно выяснялось, что отношения у меня складываются не чаще чем раз в 10-15 лет и заканчиваются болезненным разрывом, разбитым сердцем и желанием сгнить в канаве, чего я никак не мог себе позволить в конечном итоге. И вот, судя по всему, мой феникс вновь медленно восставал из пепла, постепенно возгораясь и обещая в скором времени вспыхнуть внутри меня невероятно ярким пламенем. Да, я помнил, что знаю Хью всего пару дней, я отдавал себе отчёт в том, что он не подарок (в чём мне, возможно, ещё будет предоставлена возможность убедиться), и не отрицал, что процентов восемьдесят проведённого вместе времени мы с ним только трахались. Но, кажется, этого было вполне достаточно, чтобы ввергнуть моё существо в пучину сладчайшей безоглядной влюблённости. Я не думал о связи с Хью, как о чём-то действительно серьёзном, не строил иллюзий насчёт глубоких ответных чувств, но, как мне казалось, вполне заслуживал того, чтобы потешить себя настолько трепетным и приятным чувством, как любовь. Поверить в неё хотя бы на какое-то очень короткое время. Мне было приятно чувствовать потребность в своём диктаторе, радоваться его звонкам, его появлению, прокручивать в памяти сцены с его участием, вспоминать его запах, линии его тела, прикосновения его пальцев, его смех, одежду, его пиджаки, джинсы, кеды, парфюм. Мне хотелось видеть в нём только хорошее, и я наслаждался этим в меру своих сил. Уже одно то, что он избрал меня объектом своей страсти, льстило мне в достаточной мере. В конце концов, я не был ни длинноногой блондинкой, ни чувственным чернобровым мачо, ни красавчиком с прекрасным одухотворённым лицом. Я был тем, кем я был. И, когда я смотрел на себя в зеркало, я не видел в себе ничего особо привлекательного. Тощий очкарик в возрасте, лысеющий, седеющий нещадно, с трудом превозмогающий свою лень и изредка по праздникам посещающий спортзал. Уж чем я нравился Хью — загадка, но чем-то нравился. Может быть, когда-нибудь потом я пойму, чем именно. Возможно, тем, что первый подвернулся под руку. Я оставил в покое зелёного крокодила, вырисованного из акварельной кляксы, и стал рисовать рядом с ним, скрупулёзно обдумывая всё, что успело произойти, то, что между нами случилось, что могло бы ещё случиться в будущем… Долгое время меня никто не беспокоил, и я ушёл в себя с головой, совершенно забывая, где я нахожусь и с какой целью. Но кто-то меня окликнул. Я очнулся от своих мечтаний, поднимая голову, и обнаружил, что напротив моего стола стоит один из учеников, а палитра, над которой я ожесточённо обдумывал свою сексуальную жизнь, вся сплошь изрисована хуями, запечатлёнными с разных ракурсов. Сдёрнув со стола палитру и, скомкав, запихивая её в карман, я попросил ученика повторить его вопрос, сделал вид, что ничего не произошло, а сам предательски покраснел.