Диктатор

Когда с нашей первой встречи прошло ещё несколько дней, я уже твёрдо знал, что хочу быть при этом парне. Это было такое чудо!.. Такое, чёрт возьми, чудо. Он был неутомим во всём, просто не мог долго сидеть на одном месте. За один день он умудрился полностью изменить интерьер одной из спален у меня дома, а, когда я вернулся с работы, ни о каком отдыхе не могло быть и речи — он позволил мне лишь выпить чашку чая и сменить футболку, а после отвёз меня куда-то чёрт знает куда на премьеру какого-то нового спектакля, где я немыслимым образом встретил несколько меценатов и владельцев частных галерей, о встрече с которыми мог только мечтать. И так он был намерен проводить каждый вечер. Он даже брал меня с собой на работу в мои выходные (он занимался продажей недвижимости), а, едва заметив, что я скучаю, вручал мне свой бумажник и отправлял в торговый центр неподалёку под предлогом нехватки кофе или скрепок. И добавлял тихонько мне на ушко, что я обязательно должен купить что-нибудь себе, и чтобы раньше чем через час он меня у своего офиса не видел. Это было и глупо, и мило — заставлять меня ходить по магазинам, и поначалу я покупал то, что он просил, и оставшееся время сидел где-нибудь, копаясь в телефоне. Но, зайдя однажды в книжный магазин, я увлёкся книжными новинками и, в самом деле, пропадал около часа, и даже раскошелился на пару книг, правда, купил их на свои кровные. Мы ходили в кино, на джазовые концерты, в театры, в оперу. Проще было перечислить события которые мы не посещали, как и рестораны, в которых мы не ужинали. Он не любил и не умел готовить, поэтому ужинать вне дома для него было обычной практикой. Я же с трудом, но принял его эту привычку, лелея, тем не менее, надежду накормить его как-нибудь хорошим ужином собственного приготовления. В свои рабочие будни он не обязательно должен был торчать в офисе. Нам приходилось ездить по городу, за город, и как-то раз нас угораздило заняться сексом в доме, выставленном на продажу, прямо в гостиной, на диване, и мы едва не попались с поличным, успев удрать буквально за две секунды до того, как у просматриваемой со всех сторон застеклённой веранды не остановилась машина предполагаемых покупателей. Впрочем, это были только цветочки, грозящие в скором времени превратиться в отчаянные ягодки. Хью притащил в мой дом кучу разнообразной техники, огромное количество модных шмоток и, с чем мне пришлось смириться, необходимость всегда быть готовым ко всему. Но, как бы я ни уставал после работы, как ни путался каждый раз в огромном количестве кнопок на новой кофеварке, я ощущал, что с его появлением, в моём доме поселилась энергия деятельности, изгнавшая слегка гнетущую атмосферу лени, с которой я, к стыду своему, незаметно сроднился за последние пару лет. Хью вернул меня к жизни, и я чувствовал себя принцессой Авророй, очнувшейся от отравленного уколом веретена столетнего сна. Хью оказался таким, каким рисовала мне его моя фантазия, и это обещало обернуться невероятным удовольствием. Чем дольше мы жили под одной крышей, тем сильнее я жаждал одного-единственного вопроса. В любой удобной для него форме. Такого, на который я смогу, наконец, ответить «да», чтобы и на словах закрепить за ним его права, которые негласно уже давно вступили в силу. Но он, как можно было ожидать, не стал спрашивать. — Я хочу, чтобы ты был моим полностью, — сказал он, после чего взглянул мне в глаза, подчёркивая серьёзность своих намерений. Несмотря на то, что это не было вопросом, я всё-таки ответил своё «да». Получив дозволение, он взял меня под свой контроль, и я доверил ему всего себя. Он решал за меня всё, а я был, честное слово, счастлив. Я безропотно принял его власть. Я хотел, чтобы он говорил мне, что делать: как вести себя, во что одеваться, какие фильмы смотреть, куда ходить, с кем. Все наши и мои счета он оплачивал сам. Ко всему прочему, в первый же день он положил перед моим носом договор о съёме жилья, заставил внимательно прочесть и подписать, если меня всё устраивает. Так что он ещё и платил мне за то, что жил у меня. Но в какой-то момент я решил, что будет лучше доверить Хью учёт всех моих, точнее уже наших, доходов и расходов. Он, немного поколебавшись, согласился. И с тех пор договор аренды потерял смысл. Мои деньги стали его деньгами, и наоборот. Наверное, со стороны это выглядело как минимум странно. Кто он мне, чтобы я наделял его такими полномочиями? Но он был для меня всем, и, в случае печального исхода ситуации, я бы, в самом деле, оставил всё и голышом ушёл бы в сторону канавы, в которой планировал сгнить. Но ничего не давало повода строить такие предположения. Я хотел от него зависеть. Я хотел, чтобы он за мной присматривал. Он был полностью согласен выполнять функцию присмотра и в одно прекрасное утро он стал, ни больше, ни меньше, а моим «папочкой». Впервые это словечко вылетело у меня во время яростной прелюдии к сексу, но так понравилось нам обоим, что осталось за ним на веки вечные, и, главное оно точно отражало суть наших взаимоотношений. Я был его крошкой, он — моим грозным родителем, который всегда знает, что для меня будет лучше. При нём таком я мог быть просто послушным малышом, маленьким глупеньким Мэсси, над которым можно ласково подшучивать, снисходительно при этом улыбаясь. Он мог говорить что-то вроде «В этом весь наш Мэсси…», стоило мне что-нибудь уронить или сглупить, но ничего неприятного и обидного в этом не было. Напротив, мне очень это нравилось, и я начинал разыгрывать тихую скромность, когда слышал его замечания. «Маленький мой, — говорил он спокойно и серьёзно, — Дай мне, я сделаю сам. Ладно?» И я позволял ему делать что-то за себя, демонстрируя беспомощность и потребность в его руководстве. «Только Мэсси мог устроить такой бардак…» — с усмешкой бормотал он себе под нос, когда я в порыве создания эскизов заваливал всё вокруг разными предметами, посудой и принадлежностями для рисования. «Где Мэсс — там всё само валится с полок», «Забыл? Ну, это же Мэсси…» — и так далее. Иногда Хью впадал в игривое настроение и в принципе разговаривал со мной, как с ребёнком. «Доверяю тебе нарезать морковь, — как самый настоящий отец, повелевал он, — Справишься, малыш?» Однажды у нас вырубился интернет, я был занят в течение дня и всё забывал позвонить и разузнать, в чём дело. Тогда Хью, застав меня на кухне, спросил: — Почему ты не звонил в службу поддержки? Я хотел ответить, но, не сумев начать с первого раза, стыдливо потупился, вместо того, чтобы что-то объяснять. Это была моя наживка, и он отлично это понял. — Стесняешься?.. Я позвоню, малыш, — сказал Хью, и потянулся ко мне, заправляя прядь моих волос за ухо, — Принеси только договор. Помнишь, где лежит? Я чувствовал себя маленьким несмышлёным дошколёнком, и, как бы это ни выглядело со стороны, это было до кошмара приятное, потрясающее, сладко-пряное, очень нежное чувство. Я, Мэсс Миккельсен сорока восьми лет от роду, и вдруг — «стесняешься позвонить в службу поддержки»! И ласковый заботливый папа рядом. Серьёзно, папочка. Человек, который может всё. Буквально всё. Скажи я ему, что мне для счастья… то есть не мне, а его маленькому мальчику для счастья не хватает, скажем, дорогущего авто или яхты — утром под окнами дома я обнаружу новенький сверкающий Порше и там же — яхту. Прямо под окнами. Яхту. И, когда я позвоню ему на работу, чтобы узнать, в чём, собственно, дело, он спросит: «Тебе нравится, радость моя, я угадал?». Когда мы переходили дорогу, он брал меня за руку. Он вообще часто брал меня за руку, если мы шли вместе, а я не видел смысла противиться этому, как не чувствовал и права на это. Он — папочка, ему виднее. Если он считает, что это нормально, то и я думаю так же. Не имело значения, что думают об этом окружающие. На отношениях с многими из них — соседями, друзьями — я поставил этим жирный крест, но я поставил такой же крест и на своём бывшем статусе. Какое дело мне до соседей, когда мой мозг с момента появления Хью находится в состоянии чудесной перманентной эйфории? Мне слишком хорошо, чтобы думать о последствиях. Всё это не важно. Он моложе меня? К чёрту это. Он очень красив? К чёрту его красоту. Я больше похож на ископаемое, чем на страстного любовника? К чёрту осознание этого. К чёрту сравнения. К чёрту всё, кроме нас. К чёрту ревность, понимание, что рано или поздно он меня бросит, к чёрту то, что мои познания в сексе отдают идеями прошлого века, к чёрту то, что я могу быть мерзок или глуп. Не к чёрту только то, что я, кажется, невероятным образом влюбился в него и, не умея довольствоваться малым, наивно желал, что когда-нибудь и он почувствует что-то подобное по отношению ко мне. Я был рад оставить в стороне предположения на этот счёт, но всё-таки не было ничего более желанного для моей истерзанной противоречиями души, чем те самые заветные три слова, которые, я верил, способны принести мне некоторое облегчение. Но я боялся, что, скорее всего, такого я от него не услышу никогда. У меня бывали любовники, с которыми у нас случались игры; обычно непродолжительные. Они также были построены на доминировании и подчинении, но, как правило, всё это больше относилось к вариантам развлечений в постели, и, так или иначе, быстро надоедало. И это было совсем не то. Это были игры любителей, если не хуже — полных профанов. Во всём том не было и доли той умиротворяющей сладкой естественности, которая была само собой разумеющейся основой наших отношений с Хью. Тогда это были жалкие попытки играть, сводящиеся либо к всплеску щемящей стыдливости сразу после секса, либо к бурному смеху от всё той же стыдливости и неумения принять свою роль серьёзно. Мы с Хью — жили тем, что делали. Он всегда был моим мудрым повелителем, а я неизменно оставался его благодарным подчинённым, какие бы названия мы ни давали нашим ролям. Честно говоря, мне нравилось называть Хью «папочкой», и я предпочитал это всем «господам» и «хозяевам». В нём было что-то такое, что делало его похожим на типичного представителя племени «папиков» и покровителей. Возможно, во всём был виноват его невысокий рост и нежные черты лица, которые он старательно пытался скрыть под густой растительностью. Они явно не соответствовали его волевому наполеоновскому тону, отчего и складывалось впечатление, что ему такому — несоответствующему, нестандартному — куда практичнее пользоваться кошельком для обретения партнёра. В смысле, такого партнёра, который станет воспринимать его таким, каким он сам себя видит. Всё было бы намного проще, если бы Хью очаровывал юных леди — те десятками и сотнями слетались бы на его свет, как мотыльки. Но его интересовали мужчины. Причём не мальчики, а мужчины в возрасте, как минимум за тридцать, а, лучше, ещё старше. Состоявшиеся, и, что немаловажно, привлекательные внешне. Серьёзные взрослые дядьки, мыслящие о себе в голубых тонах. Все эти, казалось бы, не слишком значительные условия значительно сужали границы поиска. Из числа более или менее миловидных за тридцать геев Хью в большей степени интересовали способные ему подчиняться. Имеющие эдакий ген подчинения. В большинстве случаев стремление Хью обрести поклонника буксовало на неприятии его требований и ограничивалось разве что отношением «я тебе подыграю, раз у тебя на это стоит», что, конечно, Хью не устраивало, хоть и давало подчас ложную надежду и возможность удовлетворить элементарные потребности. Но как много мужчин, находящихся в зоне досягаемости моего Хью и сочетающих в себе все его предпочтения, осознанно согласились бы возложить собственную волю, тело и фамильные драгоценности на алтарь его неземной любви? Ни единого. До моего появления однозначно — ни единого. Если были неплохие парни — у них не было желания терпеть настолько сильное давление маленького наполеончика, если соглашались терпеть любое давление — так требовали снабжать коксом. Что-то было не так. Нужного не находилось. У него с этим всегда была проблема. И у меня тоже была проблема, хоть и совсем другого порядка. До сих пор мне не приходило в голову, каково это — оказаться объектом внимания парня, настолько помешанного на доминировании и власти над партнёром. И я никогда не думал, что стану безоговорочно кому-то подчиняться. Что-то такое, конечно, всегда во мне было. Я всегда был склонен уступать в спорах, не любил настаивать, особенно если это расстраивало кого-то из близких мне людей. Я мог смолчать в ответ на дерзость, улыбнуться, услышав оскорбление. Хью научил меня извлекать из всего этого удовольствие. Сперва — в качестве сексуального напряжения, а после — намного глубже и тоньше, чем это. Меня действительно заинтересовал такой подход к делу. Я никогда раньше не пытался смотреть на эти вещи с такого ракурса. Возбуждаться от его равнодушия? А ведь так оно и происходило. То, что раньше показалось бы мне несусветной глупостью, стало теперь более чем осязаемым. Это были очень важные для нас обоих вещи. Я что-нибудь говорил ему, просил о чём-то, а в ответ получал отказ. Не отвлекаясь от своих занятий, он убедительно произносил — нет, тебе это не нужно, поэтому и поэтому. Он возвращался к своим делам, а я чувствовал, как медленно по моему телу разливается ощущение тягучей неловкости после его однозначных слов. Со временем я, к тому же, научился растравлять эти ощущения до невероятных пределов, когда удовольствие от его приказов накатывало на меня подобно огромной волне. Это было потрясающе — осознавать скрытый подтекст происходящего. И особенно было приятно понимать, что и он, несомненно, всё это осознаёт.