Диктатор

Хью остался в моей спальне на тот вечер, и я, чтобы не волновать его лишний раз, тоже лёг в постель, хотя в душе моей всё ещё бушевала буря, и я понятия не имел, как её успокоить. Весь наш предыдущий разговор на кухне напоминал методичное литьё масла в огонь, и теперь, скопившись во мне, это масло пылало, как лесной пожар, окутывая смрадом все мои размышления. Я наломал дров, — думал я, — Так и есть. Естественно, живу я не первый день, и прекрасно знаю, что бывает, как бывает и что мой случай далеко не самый безысходный. Но это мой случай, и это делает его самым безысходным из всех возможных для меня. Ненавидел я себя тогда? Нет, и за это как раз и стоило себя возненавидеть. Я считал себя подонком и великим страдальцем одновременно. Нет, вернее, попеременно. То я кидался с жаром и яростью обвинять себя во всех своих и чужих грехах, то жалел себя за то, что обстоятельства и сама моя жизнь противоречит тому, что я хочу от неё. А чего я тогда хотел от жизни? Спать с мужчинами? Что, если бы я мог делать это без угрозы развала своей семьи, мне стало бы легче? Дело было, вероятно, не в этом. В смысле, не только в этом. Важнее для меня было само понимание того, что человек, с которым я начал строить свою жизнь (имеется в виду моя жена), постепенно отдалился от меня. Я перестал чувствовать то, что чувствовал раньше. Но это нормально, с этим ещё можно жить и мириться. Чувствовать что-то более спокойное, чем любовь — это тоже ещё не беда. Но чувствовать враждебность или неприязнь? Когда мне хотелось сказать собственной жене: уйди, оставь меня в покое, не попадайся мне на глаза, я не хочу тебя больше видеть?.. Всё это из-за того, что я перенёс на неё своё недовольство от ситуации? Она была для меня тем камнем преткновения, который мешал мне в тот момент и только поэтому я хотел, чтобы она исчезла из моей жизни? Может быть, я чувствовал, что она подчиняет меня, лишь для виду показывая, как сама хочет подчиняться? А, на самом деле, она сама командовала мной, только прикрываясь мнимой слабостью, а я, как упрямый осёл, не мог никак признать её власть над собой? Когда она говорила мне, на какой работе лучше бы мне было работать, какую машину мне лучше было бы приобрести, в какую школу нам лучше бы было отправить учиться Сорена? Может быть, от власти собственной жены я сбежал, а не от того, что хотел трахаться с парнями?.. Или даже, может, я где-то там внутри своей нехитрой черепной коробки решил, что, если уж позволять кому-то власть, то это должен быть как минимум мужчина?.. А, может быть… я устал от неё и от всего, что у нас было, и только благодаря этому мне вспомнилось это чувство… Одно из самых прекрасных воспоминаний детства — единение с человеком одного с тобой пола. В те, самые ранние годы познания окружающего мира, себя и близких тебе людей, когда ещё не имеешь никакого понятия о том, что значит слово «секс». Когда можно сидеть рядом в темноте, в тепле с очень дорогим и важным человеком, зная наверняка, что этот человек тебя любит. Обнимет, если заплачешь, утешит, если станет больно, защитит, если кто-то обидит. Когда прикосновения, поцелуи, нежность — всё это ещё не имеет никакой подоплёки, не вызывает осуждения и выражает только то, что ты чувствуешь в ту или иную секунду. Не выдержав суровой действительности, не в этом ли, не в целомудренной ли братской гомосексуальности я задумал спрятаться, возвращая себе своё давно прошедшее детство? Жестоко и противно всё это звучит теперь, когда я всё-таки сбежал от жены, оставив её и своих детей этому парню, Стефану. И что для меня тогда диктатор? Не замена ли моей жене? Такая, которую я могу вытерпеть. Или замена брату, объекту когда-то очень сильной и безответной любви. Такая замена, с которой я могу себе позволить то, чего не мог себе позволить с оригиналом. Хью — моя любимая жена и мой же любимый брат? Не сам по себе, только для меня самого? Или всё-таки он что-то другое?.. Или он то, и другое, и это сразу? Куда более идеальная жена — он не прикрывается словами о собственной слабости и повелевает мной открыто, и куда более идеальный брат — с которым я могу заниматься сексом и этим достигнуть своей цели — стать ближе, насколько это вообще возможно? — Мэсс, — услышал я недовольный голос Хью, — Ты не спишь? — Сплю, — шепнул я. — Врёт и не краснеет… — принялся ворочаться диктатор, переворачивая одеяло, — Ну? — он пододвинулся ко мне и принялся почёсывать пальцами «подшёрсток» (как он его называл) на моей груди. — Что? — осторожно поинтересовался я. — Я не знаю, — зевая, папочка приласкался ко мне, — Ты уже с час, наверное, глядишь в потолок и о чём-то думаешь. Прошлое не отпускает? Я вздохнул. — Не спится просто… — отворачиваясь, проговорил я, — Бессонница. Хью прикоснулся губами к моей шее под ухом. — Знаю… одно лекарство… — сообщил он заговорщическим шёпотом. — От чего?.. — От бессонницы. — М… да? — О да… Отличное лекарство, — прошептал он мне на ухо, — Поднимайся… — он с силой провёл рукой по моему бедру. — Что?.. Хью живо сел на кровати и щёлкнул кнопкой лампы. — Поднимайся, — он перелез через меня, спрыгивая с кровати, — давай-давай, вставай и натягивай штаны. — Как? — приподнимаясь и садясь с недоумённым видом и торчащими во все стороны взлохмаченными волосами, спросил я, — Я думал, наоборот, снимать штаны надо для этого… — У меня другой рецепт, крошка, — он захлопал в ладоши рядом со мной, — Ну давай же! Время не стоит на месте! — О… Папочка… — находя брюки и принимаясь надевать их, проныл я. — Не стони, — усмехнулся он, — Я знаю, ты сильный и выносливый. — Ты переоцениваешь мои возможности… — Однако ты всё-таки сумел встать, — заметил Хью, — Полдела уже сделано. — А что дальше?.. — Сейчас покажу, — как ни в чём не бывало, сказал Хью, после чего отвёл меня за руку в ванную… И то, что мы делали дальше, было вовсе не тем, чего я ожидал. В смысле, никакого для меня не предназначалось этим вечером единения и секса. Вместо единения мне досталось красное десятилитровое ведро. Во всём доме горел свет, несмотря на поздний час, по дому носилась громкая лиричная музыка, заставляя соседскую собаку то и дело подвывать. Вместе с музыкой по дому носился Хью и моя швабра, которой он без стеснения командовал, отвлекаясь от собственных дел. — Юнга! — орал Хью со второго этажа, оттирая перила тряпкой. — Что? — отзывался я, выглядывая из-за косяка кухни и стирая грязь с носа влажной рукой. — Ты должен отвечать «что, капитан», — велел он, — Не качественно работаешь, юнга! — и он указывал на место на полу, на котором я схалтурил, — Если уж делать, то на славу, что там у тебя за грязные разводы? — Это рисунок на полу, капитан! — Мне спуститься и вымыть твоей физиономией этот рисунок, юнга? И я, смирившись, шёл отмывать «рисунок», отдавая должное папочке, которого провести на мякине не представлялось возможным. Многое я успел обдумать за время нашей возни с уборкой. Но я был благодарен Хью за такую инициативу, и ещё более я был благодарен за то, какими взглядами он одаривал меня, когда проходил мимо. Он сопереживал мне, это было понятно, и будто бы хотел сказать «всё у нас будет отлично, нужно только выкинуть старый хлам и протереть всё влажной тряпкой». Его лучистые взгляды успокаивали меня, и, к определённому моменту, успокоили до приемлемого уровня, и, таким образом, терапия грязеизбавления достигла своей цели. Итак, вместо того, чтобы страдать в постели от бессонницы, мы: — пропылесосили все ковры в доме; — стёрли пыль со всех поверхностей; — вымыли лестницу на второй этаж; — отдраили полы в прихожей, гостиной, кухне, ванных и маленьком коридорчике на втором этаже; — почти ринулись на чердак, но, слава богу, я смог уговорить Хью туда не соваться и оставить там слой необходимой мне культурной пыли. — Может быть, перекур? — откуда-то из-под стола, спрашивал я. — Охотно, — соглашался Хью, — Закончим — и обязательно перекурим. И я опять смирялся, продолжая тереть пятно на полу. Мы закончили глубокой ночью, и тогда, притащившись на кухню и сидя на столе, пока сохнет пол, мы устроили долгожданный перекур. — Мне нравится звать тебя юнгой, — усмехнулся Хью, — Отличное словечко. Надо будет внести в список избранных. Я выдохнул дым, косясь на Хью и побаиваясь, как бы он ещё что-нибудь не заставил меня мыть. — Заодно мы сделали очень важное дело, — сказал он, — Перед приездом твоих ребят всё равно нужно было бы делать уборку. Я покивал — тут он был абсолютно прав. — Ну что, всё ещё не желаешь спать? — спросил Хью, глядя мне в глаза. — Я совсем не против того, чтобы поспать, — заявил я сию же секунду. — Вот как, — усмехнулся Хью моему рвению. — Но можно и повременить немного, — имея в виду краткое постельное приключение, добавил я. Хью спрыгнул со стола и куда-то ушёл, после чего вернулся, натягивая на плечи толстовку. — Что это… значит?.. — спросил я. — Я быстро, — ответил он. — Куда быстро? — туша окурок и смотря на диктатора испуганными глазами. — Проголодался. — А, — успокаиваясь, выпалил я, — Так давай я тебе что-нибудь приготовлю.? — Мне проще сходить и перекусить быстро. А ты спать ложись, пока я… — Можно с тобой? — перебил я папочку. Хью поднял голову и, нахмурившись, посмотрел на меня, не ожидая услышать такое. — Я думал, ты спать будешь. — Ну так.? — заискивающе поинтересовался я. — Конечно, можно, но… — Пожалуйста… — Да идём, идём! — усмехнулся Хью, — Но в твоём возрасте, ты меня уверял, нужно спать по ночам. — Мне семнадцать, — слезая со стола, обстоятельно сообщил я. — Куда?! — остановил меня Хью на пути в прихожую, — Ну-ка надень что-нибудь. Я оглядел вешалку — там было только пальто Хью и моя осенняя куртка. — Я мигом схожу за кофтой? — спросил я. — Окей, — согласился Хью. — Только подожди меня, — метнувшись к лестнице, обернулся я. — Иди за кофтой, — улыбнулся Хью. — Не уйдёшь? — спросил я с лестницы. — Не уйду, давай скорее, — сказал он.