Диктатор

Вопреки обещанию продолжить традиции на потрёпанном диване мы с Хью так ничем толком и не занялись: нам было жарко и лень. Просто валяться было в разы приятнее. Это продолжалось какое-то совершенно неопределённое количество времени, после чего Хью снова принялся рассказывать о каких-то страшных существах, сдирающих заживо кожу, душащих и прикидывающихся знакомыми, чтобы заманить жертву. Забившись между телом Хью и спинкой дивана я лениво его слушал, и истории эти не казались мне такими уж ужасными. Даже когда из-за стен или из печи раздавались какие-нибудь подозрительные звуки, меня это не пугало. В случае чего монстрам предстояло сперва сожрать Хью, а уж потом только они бы смогли добраться до меня. Поскольку я был уверен, что Хью им так просто сожрать не удастся, то и за себя я был спокоен. Отдохнув, мы с папочкой отправились мыться. То есть, мылся пока я один, поскольку он возжелал повторно прожариться в горячем воздухе, нагнав при этом в крохотную комнатку огромное количество влажного пара. Я неспешно отмывал левую ногу, когда Хью, окутанный клубами пара, шумно дыша ввалился в комнату для мытья. Он упал задницей на скамью, откинулся на стену и, сунув руку в ёмкость с холодной водой, вылил пригоршню себе на лицо. — Всё в порядке? — спросил я на всякий случай. Будучи не в состоянии внятно ответить, Хью поднял руку с поднятым большим пальцем. Я счёл это удовлетворительным ответом. Пока он отдыхал, я почти не стесняясь его рассматривал. Вид у него был, конечно… Тяжело дышащий, полностью расслабленный, покрасневший… Он устало прикрывал глаза, и, видимо, ему было абсолютно всё равно, как он выглядит со стороны. А выглядел он сногсшибательно: с одной стороны, томно и нежно, а, с другой, чертовски мужественно. — Сейчас приду в себя, — вяло сказал он, — помогу тебе вымыться… — Я уже почти всё, — отчитался я. — Голову вымыл? — спросил он. — Угу. — Хорошо, — сказал он, закрывая глаза. — Поможешь мне одеться? .. — Да, — отозвался он. Когда я закончил, папочка вытер меня полотенцем и одел, чтобы я точно не застудился, пока буду идти из бани в дом. Натянув капюшон мне на голову, Хью распахнул дверь бани в темноту. — Иди прямо по дорожке и придёшь прямо к дому, осторожно только, там клумба в конце. Я осторожно вышел на крыльцо бани и закрыл за собой дверь. Очутившись в полной темноте я почувствовал себя более чем неуютно. Напротив меня находились кусты с какими-то ягодами, совершенно чёрные и устрашающие. Справа росли деревья, слева, где находился спуск с крыльца, был сарай, дверь в который, кажется, была приоткрыта. Я попробовал спуститься по ступенькам на дорожку в сторону этого самого сарая, но, стоило мне это сделать, как меня сейчас же сковал жуткий страх. Я уставился на дверь сарая, на ощупь поднимаясь обратно на крыльцо. Я вернулся к двери, дёргая её за ручку. Она поддалась не сразу, что заставило меня ощутить приступ паники. Со второго раза дверь открылась, и на меня вылился поток яркого электрического света. Я перепрыгнул порог, возвращаясь в баню и резко захлопывая дверь за собой, и выдохнул, словно только что избежал реальной перспективы быть сожранным. Я прошёл к комнате для мытья и резко открыл дверь. — Хью, я подожду тебя з… — Мать моя! — подскочил на месте диктатор, роняя под ноги ковш со, слава богу, холодной водой. — Ты чего пугаешь?! — возмутился он. — Я… — растерялся я. — Я вышел на улицу и подумал, что подожду тебя, пока ты помоешься. — Зачем? — Там темно, — сообщил я. — Не вижу ничего. — Думаешь, я без линз дальше тебя увижу? — спросил Хью, поднимая ковш и вновь набирая в него холодной воды. — Ты так и будешь стоять? .. Пойди сядь. — Можно дверь к тебе не закрывать? — спросил я. — Ну не закрывай, чудо, — разрешил Хью. — Не взмокнешь там одетый? — Нет, мне нормально, — сказал я, возвращаясь назад и устраиваясь посидеть на раскладной стул у стены, завешенной полотенцами. — Я быстро, — пообещал Хью. — Хорошо, — сказал я, скосил глаза на тёмное окошко рядом с собой и поплотнее закрыл его занавеской. После того как Хью вымылся и оделся, я вновь вынужден был выйти на тёмное крыльцо, однако в компании папочки это не было уже так жутко. Но на всякий случай я всё-таки заставил его идти за мной и держал его при этом за руку. Хью улыбался проявлениям моей пугливости, но защищать меня от неведомых чудовищ ему очень нравилось. Он не прекословил и шёл за мной следом. Вскоре мы уже сидели в доме, смотрели телевизор и ждали, пока закипит чайник. Хью, нацепив на нос очки и усевшись на разложенном диване спиной к самой стенке, с интересом смотрел какое-то развлекательное шоу. Я, сидя с ним рядом и уложив на волосы сухое полотенце, медленно размазывал по коже рук увлажняющий крем, посматривая в телевизор так же, как Хью, через очки. Я не раз уже шутил о том, что у нас подобралось семейство очкариков и, думаю, в каком-то смысле это здорово. Пусть мы оба видим не очень далеко, зато смотрим на вещи одинаково. Из-под стекла. — А что там у них происходит? .. — спросил я у папочки. — Командам дают задания, — сказал он, — и они должны их выполнить как можно тише. Если превышают планку громкости, то проигрывают. — Что, серьёзно? .. В этом вся суть игры? — я прищурился, глядя в экран. — В этом вся суть игры. — Как глубокомысленно… — проговорил я с сарказмом. — Ну, а что ты хотел в такое время суток. В будний-то день… — усмехнулся Хью. — Глубокомысленное ему подавай… Чтобы эти люди про теорию струн вещали? Они с какой стороны открывается тюбик зубной пасты не знают. — И зачем мы их смотрим? — А какие у нас альтернативы? — улыбнулся Хью. — Самим начать обсуждать теорию струн? — Почему нет? Давай, — поддержал я. — Я пошутил, крошка, — с досадливой улыбкой, сказал Хью. — Не уверен, что до конца понимаю, что это. Подумав секунду, я обернулся к нему, стягивая полотенце с головы, принимаясь тереть им пряди своих длинных волосы, и сказал: — Так давай я объясню. Хью приподнял свои густые брови, глядя прямо на меня. — Я не обещаю, что пойму хоть что-нибудь из того, что ты скажешь, — предупредил он. — Я обещаю, что поймёшь, — сказал я. — Да и, знаешь, это тоже только то, что я сам понимаю. Может быть, всё неправильно и совсем не так. Но я это так вижу. Диктатор привстал, отлипая от стены, садясь ровно. Щёлкнув кнопкой на пульте, он отключил звук телевизора. — Изволь, — позволил папочка. — Я только слышу, что чайник кипит. Я налью нам чай и ты расскажешь мне, как и что ты там видишь. Хью принёс чайник в комнату и водрузил его на стол на подставку. Пододвинув поближе заварочный чайник с насыпанной им предварительно заваркой, Хью открыл его и залил заварку кипятком. Плотно закрыв чайничек, отставляя его от себя, папочка сел за стол, сложив на него локти. — Готов внимать, — сказал он. Он сказал это настолько серьёзно, что я сразу почувствовал ответственность и немного растерялся: смогу ли я рассказать что-нибудь интересное и будет ли это хоть немного последовательно? — Ладно, детка, — отлично видя, что я растерян, сказал Хью. — Что это за такая теория? Что вообще такое струны? Они похожи на обычные? — В каком-то смысле, — произнёс я. — В отличии от обычных струн, эти — одномерные. Но, как и обычные струны они колеблются. В принципе, если совсем кратко, то это всё. Хью поднял брови, взявшись обоими руками за бумажный пакет сахара. — В этом что-то есть, — пожал я плечами, выбирая себе меньшую кружку из двух на столе. — Когда я думаю о теории струн, на самом деле, я вспоминаю о многомерности — теория струн подразумевает десять или одиннадцать измерений — и это в каком-то смысле кажется мне очаровательной идеей. — Измерения это… вроде как параллельные вселенные? — спросил Хью осторожно. — Ты в самом деле думаешь о таком? — Ну да, — удивляясь в свою очередь тому, что Хью это удивляет, ответил я. — Измерения, пап, это имеется в виду такие как высота, ширина, длина и время. Здесь их не четыре, а десять. — Но зачем? .. Я ненадолго задумался. — Тебе в чай добавить м… — начал Хью, но я прервал его своим «Ш-ш-ш!» и поднятым пальцем, поднялся с дивана и ушёл к печи у входа в комнату, чтобы повесить сушиться полотенце и заодно подумать полминутки. Вернувшись, я сел обратно на край дивана, принимаясь заплетать чуть влажные волосы в косу, чтобы они не превратились в лохматую мочалку за время моего сна, поскольку фен для волос я с собой почему-то так и не взял. Видимо, всё ещё продолжал подсознательно считать себя коротковолосым. — Ты ведь знаешь о «единой теории»? — спросил я у Хью. — Что-то такое слышал, — уклончиво ответил он. Я опустил веки в знак согласия с его таким ответом. — Попыток свести описания всех взаимодействий — электромагнитного, гравитационного, сильного и слабого — в одну теорию предпринималось великое множество… — Но каждый раз недостижимая химера «теории всего» ускользала из рук очередного учёного, оставляя его ни с чем, — окончил папочка. — Не хуже чем история о Perpetuum Mobile. Неплохой такой детектив. — Лучше, чем детектив, — заверил я. — Что касается теории суперструн, то, как я понимаю, она вводит понятие многомерности для того, чтобы все взаимодействия как кусочки мозаики свободно укладывались в коробку без пробелов. — Сравнение милое, но что это значит на деле? — проверяя заварку и приходя к выводу, что она вполне готова, спросил папочка. — Что существуют невидимые измерения планковских размеров, без описания которых картина всех взаимодействий не будет полной. Её можно сколько угодно пытаться втиснуть в рамки четырёхмерного пространства. Но что, если общая теория на какую-то часть состоит из чего-то ещё (или где-то ещё?), что можно ввести в уравнение для его решения, молясь, что именно такое построение сможет описать положение вещей. В данном случае я говорю о дополнительных измерениях. — Ввести в уравнение — и молиться, — усмехнулся Хью, разливая по чашкам чай. — Звучит очень научно. Мне кажется, что большинство открытий совершаются именно таким способом, и я не шучу сейчас. Я тебя понял. Чтобы предположительно создать «теорию всего», «теории струн» нужна надстройка в виде дополнительных измерений. Но я что-то не возьму в толк где словосочетание «дополнительные измерения» перетекает в слово «суперструны»? — Справедливый вопрос, — ответил я, — на который я не смогу тебе сейчас ответить, — и я вздохнул, понимая, что даже если я и могу что-то сказать, всё это будет слишком многословно. — Значит, это не имеет значения, — прищурившись и переставляя мою чашку с чаем ближе ко мне, сказал Хью. — А что это за такие за измерения, которых нет? То есть, допустим, что они существуют, но где и как? — Теория говорит, они свёрнуты до крохотных размеров, — сказал я. — Не знаю, честно говоря, как это. Но представляю это вот как… У нас есть карандаш и бумага? — Да, да, пожалуйста, мистер Эйнштейн, — покорно кивнул Хью, отправляясь к своей сумке и вынимая из папки с какими-то рабочими бумажками пару листов и ручку, — Извини, Альберт, ты справишься чёрной ручкой? Или принести тебе твою сумку? — Сойдёт, — сказал я, забирая листы. — Смотри… Когда я раздумывал над всем, я нарисовал квадрат, разделил его на девять частей так, чтобы получилось девять квадратов. — Так. Уже страшно, — тихо сказал Хью, поднимая чашку со своим чаем, чтобы подуть на неё. — Теперь в каждый квадрат я внесу какие-нибудь частицы, — рисуя в каждом из «отсеков» по равному числу жирных чёрных точек, расположенных в одном и том же порядке, но с лёгким отклонением. — Все части влияют друг на друга, — сказал я. — От этого зависит то, как располагаются внутри частицы. Мы находимся в самом центральном квадрате. Крайние мы можем видеть и изучать, из чего делаем вывод, что частицы расположены таким образом из-за их взаимодействия между собой и все они подчиняются одинаковым правилам. — Постой, — нахмурился Хью. — А эти вот точки, — он ткнул ногтем в один из квадратов, — почему отстают от графика? Ты же не нечаянно скосил в сторону? Ещё ниже они расположены уже откровенно не по правилам. Что ещё за рэндом? — Есть идеи на этот счёт? — спросил я. Хью развёл руками. — Есть ещё какие-то правила, — сказал он. Я молча покивал, пририсовывая ещё один источник воздействия извне. — Вот так я представляю себе это, — прокомментировал я. — Узнать об этом, — я указал кончиком ручки на внешний источник, — можно только лишь изучив эти частицы, которые нарушают правила. — Да, но… — Нельзя также забывать, что квадрат трёхмерный, — дорисовывая ему трёхмерность, проговорил я. — И центральная точка внешнего источника — не точка, а как бы перелом в пространстве, кривизна, сгиб. Из-за этого сгиба и взаимодействие идёт особым образом. Как если бы это был гнутый лист железа и по нему текла бы вода. И все эти источники внешнего взаимодействия ужасно малы, и находятся внутри нашего пространства. И не такие они и внешние, в конце концов, — я взглянул на Хью, уставившегося в лист бумаги с моими каракулями, и поспешил добавить, — И я никогда не смогу говорить всё правильно! Я всего лишь пытаюсь подобрать слова, чтобы описать, что я думаю, но это не обязательно должно соответствовать истине, и я понимаю, что ничего не понимаю в математике, которой они у себя в учебниках всё описывают… Хью медленно улыбнулся, принимаясь тереть пальцами подбородок, всё ещё смотря на лист бумаги. — Ты хочешь сказать, что наше трёхмерное с виду пространство попереполомано изнутри? — спросил он, посмотрев на меня. — Я не знаю, — стыдливо пробормотал я. — Понятия не имею, как всё обстоит на самом деле. Просто размышления. И, чтобы перестать волноваться, я стал пить свой чай и кушать печенье с вареньем. Диктатор опёрся щекой на руку, задумчиво глядя перед собой. — Кривизна пространства… — проговорил он, опустил глаза к изрисованной бумаге, помолчал, — Меняет силу взаимодействий… — Надо ещё уяснить, что есть сила, — небрежно бросил я, пережёвывая печенье, но, увидев его потерянные глаза, запнулся, — Извини, — и я улыбнулся. — Наверное, это не важно. — Что значит «уяснить, что есть сила»? — очнулся Хью, внимательно взглянув на меня. Я пожал плечами. — То и значит, — пояснил я, ничуть не поясняя. - А вообще, знаешь, мы, вроде, уже достаточно пообсуждали если не теорию струн, то близкие к этому вещи… — Нет, постой секундочку, — спохватился Хью, схватив мою ручку, лежащую поверх листа, — Во-первых, я подумал о том, что если внешние источники всё-таки останутся внешними… — Да это роли не играет, — сказал я, но подумав и забыв, почему я только что с уверенностью это сказал, добавил, — Наверное. — Ладно, — позволил папочка. — Но что насчёт этих мелких струн, ты сказал они колеблются… — Вроде как это определяет свойства элементарных частиц. — Колебания определяют свойства частиц, — уточнил для верности Хью. — То есть от того, как колеблются струны зависит вся материя по сути. — Это лишь одна из теорий. Хью откинулся на стуле, утягивая с собой чашку с чаем и делая долгий глубокий глоток. Проглотив чай, он издал на выдохе тот самый звук, который издают люди, выпив чего-нибудь очень вкусного и испытывая при этом удовольствие, после чего сказал: — Боюсь спугнуть это ощущение. Кажется, на уровне своего мышиного умишки я понял теорию струн. Я сдержанно улыбнулся. — Идём курить! — заявил диктатор, поднимаясь из-за стола. Мы сидели на ограждении, которым было обнесено крыльцо дома, и курили. С одной стороны находилось крыльцо и я предпочитал стоять на нём, прислоняясь к деревянной балке, на которой держалась крыша. Хью же забрался на ограждение полностью, упёрся спиной в стенку дома, а босыми ногами в другую такую балку, и замер в такой позе, не боясь, в отличие от меня, шлёпнуться на землю со стороны сада. — Даже если не всё это правда, — сказал Хью и затянулся сигаретой, - я, в самом деле, немножечко кончил. — Немножечко, — усмехнулся я, придерживая край халата и скидывая пепел в траву за крыльцом. — В планковских масштабах. Хью посмотрел на меня, и я махнул на него рукой. Он с улыбкой поёжился, продолжая курить молча. *** — Вот так любишь ребёнка, любишь, а он такое выдаёт, — проговорил Хью, сидя на диване в темноте, расправляя одеяло, чтобы нормально укрыть нас обоих. — Тебе не нравится? — спросил я, обняв подушку и глядя на любимого тирана из угла, в который забрался в попытке избежать встречи с ночными монстрами. — Как мне может это не нравиться? — укрывая меня, спросил Хью. — Конечно, нравится. Сегодня наши отношения ждёт серьёзная проверка: у нас одно одеяло на двоих. — У меня в планах спать как можно теснее к тебе, честно говоря, — боязливо озираясь в темноте, заверил я. — Это может мне не помешать утянуть одеяло на свою сторону, а потом скинуть на пол, если станет жарко, — сказал Хью. — Я втащу его обратно, это не очень похоже на большую проблему, — отмахнулся я. — Серьёзно? Ты имеешь в виду, что спокойно сунешь руку под кровать, чтобы достать упавшее на пол одеяло? — Нет, — простроив в уме эту ситуацию, признался честно я. — Мне придётся разбудить тебя. Или… Или я могу завернуться в простыню. — Летом ночи короткие, милый… — вздохнув и просовывая руку мне под шею, чтобы меня обнять, сказал папочка. — Может, когда ты проснёшься от холода, будет уже рассвет. — А может, ты не отберёшь одеяло и не сбросишь на пол, — сказал я, укладываясь спать диктатору на грудь, — Как вариант. — Не исключено, — согласился Хью, притягивая меня и целуя в лоб. — Спокойной ночи. — Спокойной ночи, — пожелал я, закрывая глаза. Приоткрыв глаза, я осторожно взглянул на тёмную комнату, и та показалась мне устрашающей. Ближе всего к нам стоял стол, на нём чашки из-под чая, чайник на подставке. Молчащий чёрный телевизор, дверной проём в соседнюю маленькую комнату, шторы на окнах, ковёр, деревянные стулья… Всё это было выглядело настолько мрачным и пугающим, что я решил посильнее прижаться к папочкиной груди, чтобы не видеть комнату и не ждать какого-нибудь внезапного движения, способного меня напугать. Хью истолковал мою возню иным образом. Сперва он ничего не предпринимал, делая вид, что засыпает. Выждав молчаливую паузу, он медленно-премедленно повёл руку вдоль моего тела, ныряя пальцами под резинку моих трусов и плавно стягивая их вниз. Моё сердце забилось чаще, когда я понял, что именно он делает. Я приподнялся, дотягиваясь губами до его колючей шеи под подбородком. Я мягко обхватив его за голову, целуя в заросшую щёку. Он повернулся ко мне, находя мои губы и целуя, заодно стягивая с меня совсем недавно надетые трусы. Лишившись трусов, я закинул ногу на его бедро, прижимаясь к нему и не переставая целовать. И это было лучше — подумал я — чем если бы мы сделали всё на том диване, где он рассказывал мне про страшных духов… Как только я вспомнил об этом, мой слух уловил отчётливый шорох в соседней комнате, и вдруг — что-то громко стукнуло, как будто бы падая на пол. Я в ужасе вздрогнул, чуть не прикусив кому-нибудь из нас с папочкой язык. — Мэсси… — попытался погладить меня по волосам Хью. — Ты слышал? — спросил я, отклоняясь от него. — Это моя сумка, наверное. Я её поставил неровно, — притягивая меня к себе и гладя по ноге, сказал он. — Иди ко мне… — Ты можешь проверить? — не унимался я. — Малыш… — Пожалуйста, проверь. Хью выдохнул, вылез из-под моей ноги и одеяла и ушёл в соседнюю комнату. — Так и есть, — включив там свет, сообщил он. — Упала моя сумка. Всё в порядке. Погасив свет обратно, Хью вновь забрался под одеяло. Вернувшись в мои объятья он попытался продолжить с того места, на котором мы остановились, и сразу принялся целовать меня, влезая между моих ног. Всё было как будто бы нормально, пока Хью, взобравшись сверху, не прижался ко мне, позволяя мне взглянуть поверх его плеча. — Господи! — выкрикнул я, вцепляясь в папочку. — Что такое? — тут же спросил он. — Ветка в окне… Она похожа на руку, — пробормотал я. — Чёрт… Детка, просто не смотри на неё. — Ты бы мог задёрнуть занавеску… — Малыш, я внутри тебя. Там тепло, уютно, и я оттуда сейчас никуда не собираюсь. — Папочка, — пробормотал я. — Она в жуть вгоняет! Очень неуютно от неё. Закрой, пожалуйста… Бессильно опадая и выдыхая со звуком, Хью покинул тепло, уют, вылез из-под одеяла и ушёл закрывать занавеской страшную ветку. — Сейчас увидишь опять какого-нибудь паука и снова отправишь меня вон? — возвращаясь под одеяло, хмуро поинтересовался диктатор. — Нет, пауков я, наоборот, люблю, — поспешил заверить я. — Слава богу, — отозвался Хью. На этот раз церемоний было ещё меньше, но я был согласен и даже хотел, чтобы он так себя вёл. Это было более грубо, чем обычно, что, в конечном итоге, было именно то, чего я хотел. Посчитав, что окончил слишком уж резво, Хью попытался поцеловать меня, и я с охотой ответил, давая ему понять, что доволен всем, что он делал. Минут пять мы пролежали, не касаясь друг друга в полной тишине, и я уже начал дремать, когда услышал голос папочки: — И как бы ты вёл себя со своими страхами, будь на моём месте женщина… — проговорил он. — Делал бы вид, что мне море по колено, — промямлил я. — Сам проверял бы, закрывал, охранял, приходил бы на кровать, ложился, подтыкал одеяло со всех сторон и тихо бы боялся, чтобы никто не заметил. — Выходит, я тебя разбаловал? — Ну, жене же такое не скажешь, пришлось бы крепиться и страдать. А сейчас тут есть ты. Можно одеяло не подтыкать. По крайней мере, пока ты спишь с краю… — я помолчал. — Даже если бы какие-нибудь ужасные монстры вздумали явиться, я бы не боялся. Даже если бы инопланетяне вздумали бы забрать меня для чудовищных опытов… Ты обязательно защитишь меня от всего. Так что я могу не натягивать одеяло на голову, не лежать там мокрым от пота; могу целоваться с тобой или даже засыпать с голым плечом… — Крошка, — позвал Хью. — Но ты ведь отдаёшь себе отчёт в том, что не бывает никаких инопланетян и чудовищ? — Это-то да, конечно, — согласился я. — Но всё равно жутко. Бывает. Иногда. Хью протянул руку, поглаживая меня по голове. — …или вдруг маньяк, — выдал я тихонько. — Маньяк — это ты загнул… — подползая ко мне и чмокая меня в нос, произнёс папочка. — Ночью, посреди леса, в саду за забором — какой тут маньяк? — Может, и никакого, — согласился я. — Ты… дверь закрыл? — спросил я сонно. — Да, кажется, — ответил Хью. — Закрыл? — Да, да… Наверное, да. Я помолчал, осознавая, что такая формулировка — не то, что я хотел бы услышать. — Па-апочка! — позвал я. — Всё, всё! — скидывая с себя одеяло, заявил Хью. — Иду проверять! Иду, малыш… Нащупав ногами сланцы, Хью влез в них, уходя через дверь на веранду, чтобы проверить закрыта ли входная дверь.