И возвращается ветер...

– Ну же, Надорэа, что ты плетешься, будто на казнь? Кошки закатные, да ты еще глупей, чем я думал! – Раньше Альдо никогда с ним так не разговаривал! И глаза… У принца Ракана были голубые глаза. А у этого – лиловые! Почему Дик раньше этого не замечал? Обрадовался, как дурак, узрев снова в живых своего драгоценного анакса! Но всё равно лучше идти за… хоть за кем, чем остаться опять одному посреди темного Никогда-нигде. Сколько же времени он тут бродил? И ведь даже обратно теперь дороги не найти в этом кошкином Лабиринте! А если каким-то создателевым чудом назад и выберешься – наверху уж верно поджидает Карваль со своими чесночниками, или еще кто-нибудь, с кем встречаться смерти подобно. – Ну, где ты там?! – взвизгнула тварь, будто кошка, которой наступили на хвост, и Дикон, спотыкаясь и поскальзываясь, заторопился по темному гулкому проходу вперед. Туда, где светилось и переливалось холодное, страшное, лиловое… – Ну, что – привел? - голос, высокий и резкий, хлестнул по ушам огненным кнутом. – Альдо, вернее, то, что выглядело как он, проскулил что-то неразборчивое, опускаясь на четвереньки. – Теперь убирайся! Живо с глаз долой – не то рассержусь! Ну! В пол у самых ладоней анакса ударила молния, в нестерпимо синем свете Дик увидел, как она высекла в камне глубокую, с рваными краями борозду, почувствовал, как простучала по его ногам каменная крошка – в колено ударила, больно, удивительно, но он чувствует боль, значит, он – живой? А выходцы? Они – могут чувствовать? Альдо с пронзительным воплем бросился наутек, в темноту, даже не поднимаясь с четверенек. Дикон устремился было за ним – но из лилового света метнулось темное толстое щупальце, обернулось вокруг ног, дернуло, подсекая, заставляя неуклюже шлепнуться на задницу. – А ты-то куда? – голос раздался будто прямо над ухом. Уже другой голос, ленивый и журчащий. – Иди к нам! – Второе щупальце обвило герцога за талию и повлекло – не вырваться, будто волна тащит в море камушек или дохлую рыбку. А ведь Ричард так за свою недолгую жизнь и не увидел моря, а мог бы, в Алвасете, с эром Рокэ – некстати мелькнула мысль. Неведомая сила внесла Окделла в обширную пещеру, залитую холодно-лиловым светом, и весьма бесцеремонно опустила на каменный пол. Перед возвышением, застланным, как Дику показалось, чем-то похожим на пестрый морисский ковер – у эра Рокэ в доме были такие. На возвышении расположились четверо. Нет, Четверо! Никем иным, судя по всему, они быть не могли. Так это что же – правда? Всё, о чем матушка строго запрещала упоминать? И про что шепотом рассказывали старая Нэн, и конюх Ларс, и Дейзи? Вот этот, в сине-лиловом, у которого волосы то седеют, как пена на водах Рассанны, то снова становятся каштановыми, конечно, Унд. А черноглазый и златокудрый, похожий на Савиньяка – наверное, Астрап, вон как глазищами сверкает! Рядом с ним…. Эр Рокэ?!! Нет, показалось, этот гораздо моложе, и глаза темные, да и не может быть у Алвы такого взгляда, в котором кипит бесшабашное шальное веселье! И не улыбался так эр Рокэ. Значит – Анэм. Потому что четвертый, высоченный, огромный, русоволосый и сероглазый, конечно же, сам Лит! На отца похож. Только из этого двух Эгмонтов можно выкроить! Двух Ричардов – уж точно. А на коленях у Унда развалился здоровенный ярко-рыжий кот! Поднял лапу – и промурлыкал: «Рассказывай!» – Что именно вы хотите услышать, эры? – нельзя показать, что боишься, что устал, что голоден. Он – Повелитель! – Всё, – сверкнул глазами златоволосый. – С самого начала. – Что ж, – Ричард нарочито небрежно, по-алвовски, пожал плечами, уселся поудобнее. – Как пожелаете. Если начинать с самого начала… Они – в том числе и кот, в этом Окделл мог поклясться! – слушали молча и очень внимательно. Лишь изредка кто-нибудь уточнял: «Сам ты этот список видел, в руках держал?» или «Девчонка? Маленькая? Безобразная? Что именно кричала?». Когда герцог наконец умолк, досказав про Карваля и его банду, – заговорили они. Горячо, громко, наперебой, а рыжий кот шипел и яростно бил хвостом. И от сказанного ими волосы вставали дыбом у Ричарда Окделла. Так это что же получается?! Альдо, оказывается, вовсе никакой не Ракан? А Придд? Спрут холодный, со склизкими щупальцами?! Да еще и незаконнорожденный к тому же?! А Ричард-то ради него!!. А королева Бланш была не образцом добродетели, а коронованной шлюхой, не лучше Катари? Значит, анакс был никакой не анакс, и не мог им быть, а только морочил всем голову? И гоганам продал то, чем никогда не обладал? А значит, не могло быть никакой Великой Талигойи? И отец погиб – зря? И святой Алан – зря, потому что Рамиро был вовсе не виновен? А настоящий Ракан, значит… Эр Рокэ?!!! Постойте, а кто же тогда Повелитель Ветра? Впрочем, неважно, главное – получается, это эру Рокэ Ричард поклялся кровью? И его предал? Так, значит, Скалы отвернулись от Ричарда из-за этого? И Надор – из-за этого, а не от каких-то там пустот, которые промыли в скалах подземные реки? На шестнадцатый день! А ему, Ричарду Окделлу, хоть одна кошка мяукнула про это?!! Эр Рокэ хоть полслова сказал? Ни звука, только язвил и издевался! Ну да, приходили отец Герман с Паоло, а до того – Арамона и страхолюда-морячка, толстая, как любимая пушка Курта Вейзеля. Ну да, говорили что-то про королеву, и про горячую и холодную кровь. Но ведь надо же выражаться ясно и понятно, если хочешь, чтобы тебя поняли! Но как же так… Ведь Ричарду все с детства твердили… Откуда он мог знать? Ниоткуда не мог. А значит, ни в чем не виноват! А виноват – Альдо. И ведь таким хорошим казался! А на деле… Вот ведь всегда знал, что Приддам-Спрутам ни в чем доверять нельзя! А теперь Абвении сидят и смотрят на Ричарда, как на кучку ызаржьего помета. Где ж они были, все четверо, такие праведные и хорошие, когда рушился Надор?.. У Четверых меж тем завязалась весьма оживленная беседа – даже, скорее, перепалка. Ричард видел, как шевелятся их губы, меняются выражения лиц – но ни слова не мог расслышать, как ни напрягал слух. Он сначала испугался. Затем на смену страху пришло спокойное и холодное, как камень, осознание: должно быть, Ушедшие и Вернувшиеся наказали его за то, что не понял, не прислушался – хотя был обязан! Как матушка, бывало, приказывала высечь Дика, или в холодной часовне запирала – не потому что это было справедливо, а потому что могла. Что ж, спасибо, что так. От всесильных можно было и чего похуже дождаться. – Никогда! Он – мой! – низкий властный голос громыхнул не хуже обвала в горах, едва не оглушив Дика. – Он – мой, и мне решать, что с ним делать! Разбирайся лучше со своим потомком, братец Астрап! И ты, братец Анэм! А уж про твои порождения, братец Унд, и про твои любовные похождения…!! – Да на здоровье, братец Лит, – рассмеялся Анэм – будто серебряные монетки по полу рассыпали. – Забирай своего вепренка, делай с ним что хочешь! Только позаботься, чтобы он у наших под ногами не путался! – прожурчал Унд. – Мозгами бы нафаршировать поросенка, – бросил Астрап. – Может, хоть тебе, Литти, удастся это кушанье? Великан только зыркнул гневно на братцев, встал, подошел, обнял Ричарда за плечи: «Не бойся. Я с тобой. Других-то потомков у меня все равно нет…». Остальные трое куда-то испарились. Кот потаращил на Дика зеленые глазищи, потом вальяжно приблизился, потерся о ноги Лита. И вдруг одним неуловимым движением взлетел по штанам, по кожаной куртке, подбитой волчьим мехом, и уселся у Абвения на плече. Гигант глянул, чуть нахмурился, потом кивнул: ладно, сиди. Взглянул сверху вниз на Окделла: «Ну, и что с тобой делать?» – Лэйе Литэ… – Лэйе… – передразнил Вернувшийся. – Сам-то как думаешь? Ну? Сам ты чего хочешь? Ты, Ричард – а не твой эр Рокэ, не Катарина и не Штанцлер какой-нибудь, да простит меня Абсолют! Дик опустил голову, задумался. А ведь и правда: его же никто и никогда не спрашивал, чего он хочет. Только говорили, что он должен – читать Эсператию, ехать в Лаик, отравить Алву… Вот он и делал, что надо. А вышло… Может, было бы лучше, если бы ни он, ни отец никогда не выезжали из Надора, и никакой столицы в глаза не видели? Да, наверное, так и есть. – Отче Лит… А… можно я спрошу? – Ну почему же нельзя? – усмехнулся великан. – Это хорошо, когда молодые хотят знать. Обычно они воображают, будто уже родились всезнающими… – Отче Лит… А долго я бродил по Лабиринту? – Шестнадцать раз по шестнадцать дней. – А… Надор? Ну, замок рухнул, знаю, – а остальное? Ларак, фермы, жители… Что с ними стало – ты видел? – Видел, – тяжело уронил Отец Скал. – Ничего хорошего. И продолжал, поймав встревоженный взгляд герцога: «Губернатором Надора стал этот, как там его, рыжий… А, Манрик. Волей проэмперадора Севера, Леворукий бы его побрал!» Кот на его плече недовольно прижал уши и тихо зашипел. – Манрик… – прошептал Окделл, сжимая кулаки. – Налоги. – Именно. Манрику нужны были деньги – для Талига и для себя. В Надоре денег не осталось. – Да если бы и остались – то не для Манрика! – почти выкрикнул Дик. Лит только усмехнулся, и кивнул: – Правильно. Вижу, ты всё-таки немного знаешь своих подданных, несмотря на все матушкины старания оградить тебя от «неподходящих знакомств»! Манрик оказался между Савиньяком и Надором, меж молотом и наковальней. Вот по наковальне-то его и размазало! – Лэйе Литэ! Надор… - выдохнул Дикон. – Восстал, – кивнул Абвений. – И, сам понимаешь, это было последнее, в чем нуждались Талиг и Ноймаринен. – Герцог Рудольф – король? А как же… - начал было Дик. – Регент. Приказал любой ценой навести на Севере порядок. Савиньяк порядок навел. Почти. Надор стал пуст. Почти. Кто-то погиб, кто-то казнен, другие бежали – в Дриксен, в Кагету, в Кадану, в Седые Земли… – Отче Лит… Но ты сказал – почти! – Да, малыш. Ларак в осаде, но – держится. Пока держится. Полсотни самых отчаянных. Соль твоей земли. – Тогда… Тогда, отче Лит, – Дик заставил себя поднять голову и посмотреть в глаза Абвению, – тогда я хочу, чтобы они спаслись! Все спаслись! И чтобы никто и никогда не требовал с них ни налогов, ни чего-то еще! Чтобы им было хорошо! А Савиньяк пускай останется с носом! – Оставить вассала Молний с носом? – задумался Первый Повелитель. – Что ж, думаю, это будет неплохо. А ты? Для себя ты чего хочешь? – Я… – Дик смутился было под взглядом Лита, замялся, но все же довольно уверенным тоном закончил: «Я теперь думаю – лучше бы я никогда и никуда не выезжал из Надора». – Никогда и никуда? – Лит приподнял бровь. Дикон кивнул. – Ну а твои потомки? – И они – тоже. – Что ж, – помолчав, кивнул Вернувшийся. – Пожалуй, это можно будет устроить. Поехали! Дик широко распахнутыми глазами глядел, как то пестрое, громоздкое, несуразное, на чем сидели Абвении, медленно расправилось, развернулось, выпростало из-под тяжелого тела подвернутые щупальца – их к пупырчатому голому заду прицеплен был целый пук, хлопнуло вороновыми крыльями – на его спине, поросшей щетиной, они казались до смешного маленькими и непонятно зачем приделанными. Поднялось на ноги. Задние – лошадиные, передние – кабаньи, так что всё вместе походило на какого-то кошмарного кролика. Если только бывают кролики с четырьмя качающимися на длинных гусиных шеях головами, из которых две хрюкают, а две ржут. Кот на плече Вернувшегося зыркнул на остолбеневшего Дикона зеленым глазом и издевательски мяукнул. «Зверь! – стукнуло Дику в голову. – Так вот он, оказывается, какой!». – Ну, что ты застыл? Садись. Едем в Надор. Дальше была снова темень, тряский, вперевалку Звериный аллюр – казалось, от него внутренности вот-вот вывалятся через горло, – холодные и какие-то сальные брызги из-под копыт, попадавшие в лицо, как Ричард ни старался отвернуться. И широкая, будто скала, спина Лита – Дик утыкался носом в его плащ из медвежьей шкуры, когда становилось совсем невмоготу. От шкуры пахло охотой, прелой листвой, мхом, раздавленной кислой болотной ягодой – осенью. *** - Кто он? Ну! Куда он уйдет? Отвечай, что глазами хлопаешь? - В… Лабиринт, отче? Лит покачал головой и состроил гримасу, как от головной боли. – Тогда – в Рассвет? – осторожно проговорил совсем растерявшийся Окделл. – Еще того не легче! – глухо прорычал Вернувшийся. – В Осень он уйдет. Запомнил? Повтори! – В Осень. – Так и быть, сойдет. А Она откуда придет? – Ммм… Из Осени? – Надо же, правильно! – усмехнулся Абвений. – Хоть что-то вспомнил, слава Абсолюту. Повелитель, тоже мне, нашелся. Ну да ладно, в бедных горах и медяшка золото… – Да откуда мне это знать? – вскинулся было Дикон. – Кто придет, куда ушел… Гранитная рука ухватила его за грудки, дернула – цепи больно врезались в плечи и запястья, показалось, что Лит вот-вот поднимет его вместе со священным камнем – и как бросит, прямо вон в те едва различимые в предночной мгле жидкие кустики! Можно подумать, на Ричарда от этого откровение снизойдет. – То есть, как это – откуда?! – Серые глаза великана, так похожие на отцовские и на Диконовы собственные, оказались совсем близко, в них бились злость и недоумение. – Так что же, отец тебе даже этого не рассказал?! Когда наследнику Повелителя исполняется шестнадцать… – А мне и десяти не было, когда отец погиб! – выкрикнул Ричард, на лету задним умом соображая, что все-таки вряд ли стоит вот так разговаривать с Абвением. – А матушка знать не желала про Четверых. В Создателя верила. Всё, что я знаю – это то, что в книгах по истории написано, ну и то, что от слуг и няни успел услышать… – Ммм… Это несколько меняет дело… – Лит, слегка поостыв, отпустил непутевого потомка. Дик поерзал, чтобы цепь легла хоть чуть свободнее. – И впрямь, я совсем забыл… Эгмонт, Эгмонт, бедный, честный, лопоухий дуралей… Беда с вами, с людьми: стоит на пять минут, тьфу, то есть, Кругов, отойти – и все, кранты, изволь переналаживать заново всю систему! Так, поехали дальше – времени в обрез! В чем наша сила? – В… храбрости? – бухнул, как в омут головой, Дик. – В Олларии сильно тебе помогла дурная храбрость? – Предок нахмурился, кот на его плече тихо зашипел. Молодой герцог сокрушенно покачал головой, чувствуя себя мальчишкой перед ментором – да, по сути, так оно и было. – Ага, вижу – хоть что-то у тебя проясняется в голове. А сила наша, запомни, в памяти и чести. Повторить! Окделл повиновался, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Так, – кивнул Лит. – Вприхлеб с касерой потянет. В чем наша слабость? Ну? Ладно, некогда: то же самое, только в другом порядке. – В чести и памяти. – Что нас ждет? – Драка в Лараке? – Почти попал, – усмехнулся предок. – Бой нас ждет. То есть так ты должен был ответить. Но в замке – никакой драки, как бы тебе ни хотелось и как бы тебя ни звала на стены твоя так называемая честь, понял? У тебя на счету каждый подданный – мужчина, женщина или ребенок. У тебя на счету будет каждая курица, каждая тряпка, каждое зерно! И натянуть нос врагу в данном случае значит утащить у него из-под носа как можно больше! Ясно? Дикон молча кивнул. Нет так нет, и у Пфейхтайера ведь написано, что тактическое отступление не есть трусость. – Когда пробьет наш час? Дикон посмотрел в глаза Литу – и пожал плечами. – Правильно, – неожиданно улыбнулся тот. – Когда пробьет, тогда узнаем. И, наконец, в чем наш долг? Ну, если не знаешь – соображай сам! Интересно, сообразишь? – В том… – Ричард замялся. Огляделся, будто ожидая, что на сером полотне сумерек чудесным образом выткутся нужные слова. А в самом деле – в чем? – Делать то, что… необходимо? Или – то, что хорошо… честно? – То и другое, и многое что еще, а главное – то, что никто иной не исполнит. Повтори. – В том, что никто иной не исполнит, – повторил герцог, старательно выговаривая каждое слово. – Слава Абсолюту, – проворчал Вернувшийся, снимая с потомка оковы. – Теперь всё. – Спасибо, отче, – проговорил Дикон, а про себя думал: так вот, значит, как делаются настоящими повелителями – стоишь прикованный цепями к каменной глыбе с бронзовыми вепрями, рукам от цепей больно, спине холодно, и на вопросы отвечаешь, что положено, не понимая толком, что говоришь и почему. И вот, выходит, теперь он, Ричард Окделл – Посвященный? То есть, нечто большее, нежели просто Окделл, каким он был до сих пор? Странно. Вроде бы он ничего такого не чувствует. Но, может, это не сразу приходит – вот ведь «Дурная кровь» тоже не с первого глотка ударяет в голову?