Любовь и дальние страны

Вечером Дейенерис первая вспомнила погибшего пса. — Мне так жаль его, — сказала она. — Я приношу несчастье всем, к кому приближаюсь... — Ты знаешь, что это не так, моя королева, — ответил ей Джорах, целуя завитки серебряных волос у нее над ухом. — Мне тоже жаль беднягу, но его убила не ты, а Темная Звезда. Он опасный человек, зря вы приблизили его... Дени улыбнулась: — Ты говоришь, как раньше... Как тогда... Джорах смутился. Он, конечно, понимал, что воспоминания о прошлом всегда будут стоять между ним и Дейенерис — слишком много они пережили хорошего и плохого. Но все-таки не хотел, чтобы она сердилась. — Прости, — сказал он, помолчав. — Я не должен поучать тебя... Они сидели на кровати рядом, их ночь только начиналась. Хотя Королевская Гавань никогда не засыпает до конца, на улице, куда выходили окна комнаты, было тихо. Ночь была не по весеннему теплой, даже душной и Джорах оставил одну высокую створку витражного окна открытой. Легкая шелковая занавесь тихо шелестела от ветра. Дени подумала, что нигде, даже в самой роскошной комнате Красного Замка не чувствовала себя так хорошо. Она сбросила туфли, забралась на мягкое одеяло с ногами и обвила Джораха руками. — Теперь я уже не маленькая девочка, которая хочет казаться могущественной королевой. Я не обижаюсь... — Все равно прости меня, — ответил он, — Прости за все разом: за прошлое и за будущее тоже. Его плечи покрывала тонкая льняная рубаха, сквозь которую Дени чувствовала бугры мускулов, волосы, покрывающее его тело и даже шрамы. К примеру, от шеи к лопатке шел длинный, тонкий шрам, такой отчетливый, словно на этом месте вырезали часть плоти... Сколько этих шрамов он получил, сражаясь за нее? Но быть может это было раньше? Быть может... Дени вдруг почувствовала ревность к его прошлому, к его красивой белокурой жене, которую однажды она видела во время визита в Старомест, и к той, что пыталась родить ему детей, но так и не смогла, и к другим женщинам, которые у него были раньше... И, быть может, будут снова? — Ну уж нет, — ответила Дени, — не прощу тебя, если ты меня разлюбишь... — Разве это может случиться? — удивился Джорах. — Я полюбил тебя, как только увидел. И полюбил больше, чем любил когда-то жену, хотя только на пару мгновений смел подумать, что ты можешь быть моей. — Когда поцеловал меня? Они оба знали, о каком именно поцелуе идет речь. — Да. — А потом? Разве ты любил меня потом, когда вернулся? — Я вернулся, потому что жить без тебя не мог. Видно суждено мне возвращаться к тебе... Но я должен быть честным, ведь так? Дени кивнула. Она так и не разомкнула объятий и смотрела на Джораха сбоку, вглядываясь в его черты, словно они были ей в новинку. — Когда я уходил тогда... из Миерина... я был полон горечи, тоски... — Я это понимаю... Джорах вглянул на нее, и его глаза тревожно блеснули в полумраке комнаты. — Но еще я был полон злобы. Я злился на неблагодарную, вздорную девочку, возомнившую себя королевой. Я сравнивал тебя с Линессой — та тоже не имела представления о благодарности и чести. Дени сняла руки с его плеч и спросила едва слышно: — Почему же ты тогда вернулся? Джорах повернулся к ней и поднял руку к ее лицу, словно собираясь, но все-таки боясь дотронуться. — Я понял, что люблю в тебе женщину и королеву одновременно. Что стань ты моей женой, как мне грезилось, ты стала бы повторением Линессы, пусть лучшим, но только отражением уже бывшего. Но ты была королевой, своими жертвами завоевавшей право повелевать. Драконами, армиями и... мной. И я вернулся — к королеве, а не к женщине. Он наклонился и поцеловал ее губы также, как сделал это на «Сперантосе» — нежно и почтительно. — Прости меня, — сказал он, не выпуская Дени из объятий, — прости меня за все это. И еще за то, что я думал, будто смогу не желать тебя, и за то, что не могу удержаться от ревности. Дени высвободила свои руки и взяла его лицо ладонями. «Все такой же медведь, — думала она, — просит прощения за любовь и не просит за действительные обиды». — А ты прости меня за то, что так и не вернула тебя на Медвежий остров. Простим друг друга и больше не будем об этом вспоминать, ладно? — Как прикажет моя королева, — Джорах поцеловал ее губы снова, потом поцеловал шею за ухом и ниже. Дени откинула волосы, чтобы ему было удобнее. Джорах действовал медленнее, чем в их предыдущие встречи, словно наконец поверил, что Дейенерис не рассеется вместе с ночной темнотой, не растает со звездным светом. Он поверил, что она — его женщина, и пришла к нему не случайно, не повинуясь прихоти или капризу. Дени чувствовала это, словно сама переселилась в его голову, словно от добровольно открыл ей свои мысли. И она надеялась — и сердце ее начинало биться сильнее, когда она об этом думала — что и он тоже читает ее легко, как книгу, написанную на общем языке. Для нее это чувство — желание не просто получить удовольствие от мужчины, а наоборот, сделать счастливым его, — было и новым, и вызывало какие-то смутно-знакомые воспоминания. Джорах освободил ее от одежды, не забывая целовать нежную кожу в самых непристойных местах, и, когда он опустился так низко, что Дени почувствовала, как краска бросилась ей в лицо, она вспомнила. Первый и последний раз в своей жизни она хотела, жаждала сделать мужчину счастливым был тогда, когда она дарила любовь кхалу Дрого под легким покрывалом дотракийского шатра. Занавесь захлопала, и несколько свечей на столе погасли от ветра, но ни Дени, ни Джорах этого даже не заметили... *** Потом Дени лежала на плече Джораха и смотрела ему в лицо. От его тела пахло мужчиной, кожей и морем. Никогда раньше она не задумывалась о том, что запах мужского пота может быть приятным, что ей захочется его запомнить, собрать и запереть в сосуде, чтобы вспоминать потом, если станет тоскливо. Джорах не стал красивее ни за прошедшие пять лет, ни за эти дни. Но Дени до сердечной боли хотелось запомнить карту морщин на его лице, сосчитать седые волосы в бороде, чтобы потом, когда они встретятся снова... Джорах почувствовал ее взгляд и вопросительно посмотрел на нее. Дени вытащила из под себя руку и закрыла ладошкой его клеймо, чтобы посмотреть, каким он был, когда она отвергала его любовь. — Я уродлив, — сказал Джорах тихо. — Мейстер Оливий еще при Эйгоне Завоевателе писал, что лицо отражает душу, потому Таргариены и созданы... Я недостоин даже думать о тебе. Дени убрала ладонь, потянулась и поцеловала его в плотные рубцы клейма. Потом в седой висок. — И я старый, — сказал Джорах. — Да, — ответила Дени. — Старый и уродливый. И еще глупый очень. Так что лучше молчи, сир. Для верности она накрыла его рот поцелуем. Он разомкнул губы ей навстречу и сомкнул кольцо рук на ее талии, посадил на себя верхом. Дени ощутила бедрами его желание. Она поднялась и уперла руки в его широкие плечи, приподнялась на коленях, дразня его промежностью. — О, что ты делаешь... — прошептал он. — Люблю тебя, — ответила она, насаживаясь на его член. — Люблю тебя, люблю... Он держал ее за бедра так крепко, словно она могла улететь от него. Дени двигалась вверх — и вдыхала воздух на всю глубину легких, опускалась вниз, принимала его, наполнялась им, и выдыхала «люблю». Ей хотелось петь эту песню вечно, чтобы вдох и выдох, ток крови, биение сердца, ее любовь, продолжалась до скончания времен. Джорах стонал под ней, рычал, забывая, человек он или зверь. Наконец он не выдержал, поднялся и прижал ее к себе, она почувствовала, как внутри нее он задрожал, и не смогла сдержать крика, потому что в эту секунду и она перестала существовать, на мгновение став его частью. — Ты можешь сказать это еще раз? — спросил Джорах, когда едва отдышавшись, они снова упали на кровать. — Что именно? — спросила Дени, только потом поняв, о чем он спрашивает. На мгновение она смутилась. Люблю? Он некрасив и стар, и скоро покинет меня. Он проиграл турнир и так и не подарил мне венок королевы любви и красоты. Не он усадил меня на Железный трон, не он обеспечил мир и крепость моего государства. Не он — отец моего единственного сына. За что мне любить его? Джорах молчал, словно давая ей время собраться с мыслями. — Я люблю тебя, — сказала Дейенерис и слезы сами собой полились из ее глаз. — Люблю. Джорах вытер влагу с ее щек, царапнув тонкую кожу мозолями. — Любовь делает тебя несчастной? — Нет, — она прильнула к нему, уткнулась ему в плечо, чтобы не говорить больше. Потому что она хотела сказать ему, что не отпустит его никуда от себя. Возьмет его в гвардейцы, в свечники, в служанки, только бы видеть его каждый день. Или, еще хуже — попросит украсть ее, увезти в Браавос, Ии Тии, на Запад в неведомые земли Эссоса. Там будет дом с красной дверью и маленькая босая девочка побежит к дому, толкнет дверь и... Он гладил ее по голове, как ребенка. С ним ей всегда легко было быть ребенком и трудно — королевой. Но все-таки она не сказала ничего из того, что хотела. И еще она вдруг вспомнила «смерть за любовь», «медвежья шкура», «отдай тому, кого любит твое сердце». В груди похолодело... Дени высвободилась из объятий Джораха и вскочила. — Что случилось? — он обеспокоенно поднялся вслед за ней. Дени не отвечая подняла свечу над столом, нашла то, что и искала и повернулась к нему. — Вот, возьми. — Она протянула ему медальон, который Тирион подарил ей на рождение Дункана и который она носила так часто. Серебро и аметисты, подарок мужа за сына... — Но... — Возьми, я приказываю тебе. Пусть он будет с тобой, обещай мне! — Я не понимаю, Дейенерис, — он действительно выглядел удивленным. — Но хорошо. Это будет напоминать мне о тебе... — Поклянись, что мой подарок будет с тобой всегда. — Ради Семерых, Дени. Обещаю, что не потеряю его. Дейенерис успокоилась только когда надела цепочку ему на шею и для верности еще прижала рукой. — Вот так. Он защитит тебя, когда я не смогу. Когда... Джорах притянул ее к себе, успокаивая, гладя по голове и целуя дрожащие ресницы. — Все будет хорошо, любимая моя. Моя королева, девочка моя. Все будет хорошо. — Обещай мне еще, что вернешься ко мне, — капризно сказала Дени, дыша ему в грудь. — Клянусь тебе. Но ведь еще не завтра нам отплывать. Сегодня капитан Сиворт нашел недостаточно крепкими купленные канаты. Велел заказать новые. А еще закупать провиант, ведь даже не начинали пока, так что... еще не скоро. — Если откроешь новый остров, заставь Эурона назвать его моим именем. — Если я открою новый остров, я назову его твоим именем сам. А если Эурон станет возражать, то я выбью ему его единственный глаз. — Ты свирепый? — Дени засмеялась. — Злой, точно медведь? Джорах рассмеялся, вторя ей, зарычал по медвежьи и повалил хохочущую Дени на кровать.

***

Забрезжил рассвет, закрылась дверца резного шкафа, пряча его любовь и его тайну от дневного света и посторонних глаз. Джорах задумавшись сидел на кровати. Он перебирал в памяти каждую ночь, проведенную с Дейенерис, словно драгоценное ожерелье или звенья мейстерской цепи. Вот тут он получил ее любовь, как чудо, а вот тут — научился верить ей. И все-таки что-то ускользало, словно его мейстерская цепь была неполной, словно он пропустил что-то важное и теперь... Он сжал в руке висящий на его шее медальон и улыбнулся. То, что Дейенерис беспокоится о нем, хочет защитить от неведомых опасностей, словно это не он был когда-то первым рыцарем ее гвардии, не он должен был защищать ее, согревало его и, одновременно, заставляло беспокоиться — был ли он с ней рыцарем, мужчиной и... был ли он достоин её? На самом деле он точно знал, что не был. Это знание, словно кол вбитый в труп лесной ведьмы, чтобы она не могла встать из могилы и поразить своим колдовством всю деревню, жило в нем с самого первого взгляда на Дейeнерис много лет назад. Он не был достоин ее. И все-таки она была его... Ему было трудно смириться с этим. Но он чувствовал, что она не лукавила, когда говорила о своей любви, что ее любовь - волшебный дар, который не может быть и даже не должен быть оплачен. Джорах вдруг вспомнил старого клейменого пса, погибшего от меча королевского гвардейца. Что ж, может быть это и знамение, — подумал он, — может быть, мне суждено погибнуть в предстоящем плавании и никогда больше не увидеть ее глаз и не прикоснуться больше к ее чудесным волосам. Пусть так. Но даже умирая, я буду помнить, как сладки ее губы, как нежна кожа, как... как вся она — словно моя последняя песня. Уже захлопали двери внизу в кухне постоялого двора, а Джорах все сидел на кровати, сжимая в руке серебряный медальон. Только спустившись вниз, чтобы позавтракать, Джорах вспомнил, что не видел Тумуса Колченога со вчерашнего утра. Сегодня дозорный обоз должен был отправиться на Север по Королевскому тракту, а вчера, с самого утра, Колченог должен был в последний раз наведаться в королевские темницы за самыми отъявленными из новобранцев — теми, что придется везти на Стену в кандалах. Вчерашним утром они не обменялись и парой слов — Тумус все-таки затаил обиду, и его маленькие внимательные глаза смотрели на бывшего товарища с упреком. Джорах спросил о Тумусе у толстой улыбчивой горничной, но она не видела того ни вчера, ни сегодня. В каморке его тоже не оказалось, и кровать была заправлена. Могло ли статься, что брат, любивший выпить, загулял в последнюю ночь? Что ж, такое могло случиться, - рассудил Джорах, - хотя кажется Тумус никогда не напивался вместо дела. Он решил, что Колченог объявится к обеду, когда они договорились отправлять обоз. Но и к обеду ни на постоялом дворе, ни на небольшой площади в конце улицы Ткачей, где, как обычно, собрался дозорный обоз, Тумус так и не объявился. Порыскав по близлежащим питейным заведениям, Джорах решил обратиться к Бурому Бену. Если кто-то и мог отыскать пропавшего человека в такой клоаке, как Королевская Гавань, так это глава городской стражи. Тем более, что Джорах еще должен был вернуть Бену деньги за пропавшие на турнире ставки. Бен был улыбчив, благодушен и даже от денег отказался. А вот про Тумуса он ничего не слышал. — Скорей всего, он просто дал деру куда-нибудь на Летние острова, — предположил Бен, наливая себе и Джораху ароматного арборского в серебряные кубки. — Может и так, конечно. Да только он все-таки дозорный и клятву дозору помнит... — Так же, как ты? — Бен усмехнулся, но его голубые глаза в лучистых морщинах смотрели внимательно и испытующе. — Ты снова решил переменить плащ, правильно я понимаю? Все верно! Птица вьет гнездо на самой высокой ветке, которую только может достать — человек всегда ищет, где лучше. — Можно сказать и так. — Джорах не стал спорить. — Но на самом деле обеты Дозору остаются обетами, просто на корабле капитана Сиворта будет своя ворона. — Что ж, выпьем за верность обетам, сир Джорах. Они выпили, пожелав друг другу удачи. — У каждого своя служба, — сказал Бен, — носить золотой плащ тоже не так легко, как может показаться. Помнишь, к примеру, того нищего старика, распускавшего злобные слухи на рыбном рынке? Пришлось его все-таки взять вчера... — Бен посмотрел на Джораха прямым холодным взглядом, от которого свело живот, — Пойдем-ка со мной. Бен повел его в глубину своего небольшого, но добротного дома, провел через кухню, где молча рубила лук здоровенная угрюмая баба. Она даже бровью не повела, когда Джорах попытался поздороваться с ней. — Это моя Анни, — сказал Бен вполголоса. — Она глуховата, но сиськи очень мягкие и характер покладистый. — Жена? — спросил Джорах. Бен посмотрел на него как на деревенского дурачка, но ничего не сказал. За кухонной печью они протиснулись в низкую деревянную дверь за которой оказалась небольшая квадратная комната стены которой были сплошь уставлены стеллажами, на которых лежали свитки, записки, карты и иногда даже книги. — Ого, — сказал Джорах. Бурый Бен довольно улыбнулся. — Да, собираю вот на старость. Кое-кто может заплатить кругленькую сумму за некоторые из этих полуистлевших бумажек. — Ты решил переплюнуть Паука? — Спаси меня Семеро, учитывая то, как он кончил. Нет, Мормонт, в таком деле главное — не разевать рот слишком широко, надеясь укусить кусок побольше, иначе челюсть может порваться, как и случилось с нашим многомудрым лордом Варисом. Бен хищно почесал нос и продолжил: — Так вот. Про того старика. Его доставили в королевские темницы и допросили, он не чинился и быстро сознался в клевете на Империю и ереси. На следующий день его должны были допросить с пристрастием, дабы выяснить источник его клеветы. Но оказалось, что старик споткнулся в тюремных переходах, когда его вели в предназначенную ему камеру, и... откусил себе язык. Неожиданно, правда? — Я за него тебе скажу, что чернота ползет из Штормового Предела. Все они признали власть королевы Дейенерис только для вида... — Ну, у нас еще есть Император Тирион, Первый своего имени, — остановил его Бурый Бен. — Томмен Баратеон его племянник... Но ты прав, Штормовые земли — первое, что приходит в голову. — И потому неправда. — Именно. Источник клеветы так и остался неизвестным. Тюремщик клялся, что не толкал старика. Подумай сам, за какую цену ты согласился бы откусить себе язык? Джорах подумал о Дейенерис... — Столько у тебя нет, — сказал он Бурому Бену. — Но видать ты все-таки что-то узнал, раз привел меня сюда. — Да. И поделюсь этим знанием с тобой, потому что сам не пойму отчего, но ты мне нравишься, сир ворона. Бен достал с одной из полок толстую книгу, расстегнул замок, и вынул из открывшегося потайного ящичка свежий пергаментный свиток. — Это только копия, — сказал он. — Копия первого допроса теперь немого старика. Джорах развернул документ. Пробежал глазами записи о дате допроса и имени обвиняемого, начал читать и едва не задохнулся от охватившего его гнева. «Порочил имя Императора, рассказывая народу, что тот кастрат, лишенный мужского естества, а сын его — бастард. Порочил имя Императрицы, рассказывая, что их величество еще скитаясь в пустошах Эссоса совокуплялась с дикарями, лошадьми, своими ублюдками-драконами и всяким человеком мужского пола, имеющим мужское естество. Но никто не мог осеменить ее, пока Джорах Мормонт, ее доверенный рыцарь и любовник, не вступил в Ночной Дозор, и принес священные клятвы. Якобы Королева, в сговоре с означенным Мормонтом, предалась магии крови, луны и мужского семени. Из старинных замков, что на стене Мормонт выкрал древний рог Зимы, посредством которого и был зачат ублюдок, называемый принцем Дунканом...» Там было что-то еще, но Бурый Бен вытащил записку у Джораха из побелевших пальцев. — Тихо, тихо, не порви... — Я бы порвал, — сказал Джорах глухо, — глотку бы вырвал своими руками этому грязному старику и тому, кто эту чудовищную ложь придумал. Бен вздохнул и покачал головой. — Ты ничего не понял? Эта запись — копия, которую для меня за приличную сумму сделал писец. Но оригинал никуда не делся — лег на стол тому, кому предназначался. У тебя при дворе очень влиятельные враги, Мормонт. Если ты не уберешься из города через день-два, то я не поставлю на твою голову и гроша. Так что вот мой тебе совет — оставь своего рыжего брата тут, а сам садись на коня и поезжай на Стену. Королева будет недовольна, но она не станет тебя возвращать.