If I Run Out of Songs to Sing to Take Your Mind Off Everything

Это не было чем-то необычным. Случалось с каждым. И каждый знал, на что это похоже. Тебе лишь требовалась минутка для извинений, а после время, пока пройдет. И вовсе нечего было смущаться. Просто… с Куртом это происходило очень часто. Он мог находиться посреди контрольной по истории – в полнейшей тишине, – как вдруг… Я правда не могу остаться! Мне пора идти.[1] Громкий стон раздавался по всей комнате, после чего Курт быстро поднимался и, получив кивок от учителя, выбегал в коридор. Науке было хорошо известно, что связь двух душ была необычайно сильна. Настолько, что иногда ты мог чувствовать боль своей половинки, мог видеть ее сны и, к сожалению, временами подпевать ей. Нравилось это тебе или нет. С некоторыми это вообще никогда не случалось. С другими редко. Но с Куртом… с Куртом это происходило постоянно. По какой-то неясной причине родственная душа Курта, кем бы он, черт подери, не был, всегда пел дуэтом. У Хаммела это случалось, как минимум, один раз в день. В школе, на работе, во время готовки и, хуже всего, когда он пытался репетировать с другими Хористами – в этот момент Курт вполне мог запеть совершенно другую песню. Он задумывался, понимает ли вообще его родственная душа, как часто это делает? Понимает, как часто заставляет Хаммела разрываться очередной композицией? Или ему было все равно? Неужели половинка Курта – настоящий придурок? Более того, Хаммел задавался вопросом, как реагировала его родственная душа, когда он сам исполнял что-то на репетициях. Смущался ли он? Находился ли где-то на улице, когда это случалось? Проводил ли столько же времени, как и Курт, работая над своими связками? Или же просто так запевал, не обращая ни на что внимания? Правда, Хаммел должен был признаться – хоть иногда это и смущало его – что ему нравилось чувство комфорта от осознания, что его родственная душа где-то, изливая свою душу в песне, приятно проводит время. Курт надеялся, что вскоре сможет его разыскать. И, быть может, попросить слегка уменьшить любовь к дуэтам. По субботам Курт в своей комнате напевал парные композиции из любимых Бродвейский мюзиклов. Он задумывался, нравится ли его родственной душе театр, или же наоборот – он раздраженно стонал, как только Хаммел начинал. Курт бы признался лишь очень немногим, но пение в одиночку в своей комнате дарило ему невероятное чувство спокойствия и теплоты. Потому что он знал – в какой-то точке мира другой человек подпевает ему. В какой-то точке мира… кто-то был создан, чтобы любить его. х х х х Блейн пританцовывал посреди своей комнаты. Слова песни «A Whole New World» вертелись на кончике языка, но он попридержал их. Сейчас было время для его родственной души. Блейн постоянно исполнял дуэты для своего Хорового кружка, для школьных постановок и выступлений в местном театре, поэтому неизменно волновался: не раздражает ли этим свою вторую половинку? Как часто бедняге приходилось просто вливаться в песню, потому что у Блейна была куча внеклассных мероприятий, большинство из которых включало в себя пение? Блейн просто надеялся, что родственная душа не возненавидит его до того момента, как им удастся встретиться. Но, возвращаясь к этому моменту; Андерсон танцевал в комнате, ожидая знакомые признаки вибраций в горле. Ожидая скорый намек на песню в голове. Ожидая, когда же его родственная душа превратится в исполнителя. Однако по какой-то неведомой причине, он не пел. Когда прошел час с момента их обыкновенного Субботнего Родственного Марафона (название Купера, но Блейну даже нравилось), а вторая половинка до сих пор не появилась, Андерсон начал волноваться. Быть может, что-то случилось с его родственной душой? Он пострадал? Были ли тревожные спазмы в животе Блейна следствием недомогания другого человека? Блейн прикусил губу и оглядел комнату, словно таким образом мог найти ответы на свои вопросы. Ты слишком бурно реагируешь, сказал он себе. Вероятнее всего, у него просто много дел. А ты слишком навязчивый. Блейн продолжал стоять посреди своей комнаты в течение долгого времени, после чего, наконец, открыл рот. Десять минут назад я заметил тебя, Я поднял свой взгляд – ты вошел в эту дверь… Он принялся вальсировать по комнате, подпевая самому себе. Через какое-то мгновение тревоги за свою родственную душу постепенно угасли, а Блейн стал наслаждаться музыкой, потерявшись в этих секундах. На мгновение Блейн забыл, что совершенно один. На мгновение он действительно подумал, что кто-то рядом, обхватывает его своими руками, а после их совместное пение наполнило пространство. Это было невероятно интимно. И по-настоящему. В объятиях моей любви, Я парю над горами и светом. И мне так нравится это, Что желания нет возвращаться назад. Быть может, я и не вернусь на эту землю. [2] Блейн оказался словно отрезанным от всего мира до тех пор, пока не закончилась песня. Когда последняя нота слетела с его губ, он замедлился, а после и вовсе перестал танцевать. И до тех пор, пока Блейн не открыл свои глаза (когда он вообще успел их закрыть?), он не сознавал, что один. В комнате больше никого не было. Блейн задумался, должен ли чувствовать себя опустошенным, когда после чего-то столь невероятного, чувственного и безумно интимного понял, что совершенно один? Должен ли он чувствовать грусть? Но на деле… этого не было. Блейн ощущал… оживление. Никогда в жизни он не испытывал ничего подобного. Никогда в жизни Блейн не чувствовал себя таким любимым. Присев на кровать, он прижал руку к сердцу. И, широко улыбнувшись, позволил себе закрыть глаза. Чего Блейн точно не мог знать, что приблизительно одного с ним возраста мальчик в этот момент сидел на краю своей постели. Слезы, катившиеся по его щекам до начала дуэта, давно забылись. А легкая улыбка, столь необходимая ему в эти минуты, нежно расцвела на губах. х х х х После этого все изменилось. Как в крупных вещах, так и по мелочам. Для Хаммела внезапное пение во время уроков перестало быть предметом беспокойства. На самом деле, это было скорее даже облегчением. Издевательства хоть и становились всё сильнее, все же Курт никогда не чувствовал такой близости со своими друзьями… кроме того, было в этих издевательствах что-то странное. Ведь никто из них не мог понять, что именно чувствовал Курт. И то, что он был единственным открытым геем в школе, совершенно не шло ему на пользу. Но в те моменты, когда Курт пропускал занятия и, прячась в помещении с хорошей звукоизоляцией, пел до хрипоты… ради этих моментов он и стал жить. И, быть может, иногда Курт закрывался там, чтобы спеть дорогую сердцу песню. Она не была дуэтом, но каким-то образом… когда он исполнял ее, Курт чувствовал его. Он чувствовал, как родственная душа поет вместе с ним. И никогда в жизни Курт не чувствовал себя ближе к кому-либо. Милый, милый, пожалуйста, ответь, Разве ты никогда не чувствуешь, Что совсем не идеален? [3] После этого Курт выходил на свет Божий с высоко поднятой головой и сердцем, полным надежды. Он где-то рядом, и он любит меня. Мне просто нужно продержаться еще немного. х х х х Однажды Курт проснулся посреди ночи, громко крича. Его отец, Финн и Кэрол влетели в комнату с готовыми пуститься в бой кулаками и бейсбольной битой. Внезапно Бёрт обеспокоенно заговорил: «Что произошло? Что болит?». Но Курт не мог ответить ему. Его грудь словно прострелило вспышкой боли, и это было не просто так. И Курт понятия не имел, почему. Ему даже ничего не снилось. Однако в голове все равно мелькнула какая-то вспышка. Будто кто-то подходит к нему. Или… не к нему. Там были кулаки. Были крики. И Курт просто не мог дышать. – Что-то случилось, – удалось выдохнуть ему. – С ним. Что-то… что-то произошло с моей родственной душой. Никто не знал, как на это реагировать. Берт и Кэрол, однако, переглянулись понимающими взглядами. Должно быть, у них было что-то подобное, ведь оба потеряли свою половинку. Но Финн… Финн выглядел невероятно растерянным. Они с Рейчел знали друг друга с самого начала и никогда не разлучались, никогда не сталкивались лицом к лицу с неизвестностью. С вопросами о том, что же случилось с моей родственной душой? Почему мне так больно? Финну и Рейчел приходилось лишь позвонить друг другу, и любая крошечная тревога тут же исчезала. Но Курт… Курт не знал даже имени своей половинки, не говоря уж о том, напал на него кто-нибудь или нет. Это мог быть всего лишь сон. Это мог быть всего лишь сон. Хаммел шептал это про себя, как мантру, все пытаясь заснуть, когда домашние разошлись и оставили его одного. Он раскачивался из стороны в сторону под одеялом. Всего лишь сон. Всего лишь сон. Но в эту ночь Курт так и не смог уснуть. Когда рассвет окрасил небо яркими цветами, Курт все не мог решить, была ли тупая боль в голове следствием недосыпа, беспокойства или же… или же он чувствовал себя ровно так же, как и родственная душа. Всего лишь сон. С ним все хорошо. Хаммел не мог заставить себя подняться в тот день, но никто не препятствовал ему в этом. Он оставался в постели, желая, чтобы мигрень прошла, а рот приоткрылся, словно по волшебству, и стал напевать какие-нибудь мотивы. Ну, давай же, моя родственная душа, думал Курт, спой что-нибудь, что угодно. Дай мне знать, что с тобой все хорошо. В ответ Курт получал лишь тишину. Его собственную, одинокую и пугающую тишину. х х х х На следующий день Курт снова не мог вытащить себя из постели. Была суббота, но все же Хаммел решился на небольшой забег в ванную, чтобы избавиться от этого отвратительного ощущения. Его семья отправилась по своим делам, поэтому притворяться было не перед кем, и только лишь по этой причине Курт был счастлив. Все, чего ему хотелось в данный момент – это вернуться обратно, в свою комнату, и чтобы его половинка запела вновь. Он остановился посреди комнаты, огляделся, надеясь на какое-то озарение. Хоть на что-то. Но ничего такого не было. Поэтому через минуту-другую Курт прикрыл глаза и задумался. Он прекрасно знал, что его родственная душа просто обожала Диснеевские песни, если частое исполнение их в неожиданных местах Хаммелом говорило хоть о чем-то. Каждую субботу как минимум одна песня звучала в их репертуаре. Ну что же, сегодня суббота, решил Курт, а с той стороны не было никаких сигналов. Никаких песен в течение уже, как минимум, тридцати часов. Плохо. Чувствуешь вокруг любовь, Как вечер мирным стал? Явились вдруг в такой гармонии Все в мире существа.[4] Курт дошел примерно до середины, как вдруг… действительно почувствовал это. Словно… Хаммел мог поклясться, что почувствовал другие ладони поверх своих. Он ощутил, как кто-то переплел с ним пальцы и крепче их сжал. Курт пожалел, когда песня закончилась, ведь как только последние нотки покинули его разум, ощущение другой руки исчезло. И эта связь… или чем бы там это ни было, оказалась утраченной. Курт прижал сложенные ладони к груди и медленно опустился на колени. Я здесь. Хаммел продолжал повторять это, но не себе, а своей родственной душе. Я здесь для тебя. х х х х Я здесь. Блейн немедленно распахнул глаза, когда услышал тихий шепот в своей голове. Его правая рука лежала на груди. Блейн пару раз моргнул и осмотрелся – последним, что он помнил, была знакомая мелодия, раздавшаяся в темноте: Чувствуешь вокруг любовь? – Блейн? Солнышко? – он посмотрел на мать, сидящую рядом с ним. Точно. Больница. – Как ты себя чувствуешь, милый? Блейн даже улыбнулся, когда вновь услышал слова, повтором зазвучавшие в голове: Я здесь. – Лучше, – прохрипел он. Мать широко улыбнулась ему. – Доктор сказал, что они остановили кровотечение. И что ты скоро будешь, как новенький, – Андерсон мог с точностью сказать, что новеньким он не будет еще очень долго, но ему не хотелось видеть, как грустит женщина, поэтому смог улыбнуться в ответ: – Голова все еще болит? Блейн начал качать головой, но тут же пожалел об этом и застонал: – Да. – Ох, ангел мой, – прошептала мать, потянувшись и взяв его за руку. Блейн вспомнил ощущение чужой ладони в своей, и каким-то образом от этого стало гораздо легче. – Я узнаю, могут ли они тебе что-нибудь дать. Она вышла из палаты, и Блейн откинулся на подушки, глубоко вздохнув. Ему хотелось вновь вернуться в свой сон, где ничего не болит, где его родственная душа находится рядом. Я здесь для тебя. Не то, чтобы Блейн не любил компанию своей матери, но его вторая половинка… это было совсем другое. Он чувствовал себя как никогда любимым, защищенным… он чувствовал себя правильно. Словно вдруг нашел недостающий кусочек своей души, сложив, наконец, всё воедино. Боже, я ведь даже не знаю его имени. – Блейн, – он вернулся из своих мыслей и увидел, что мама вернулась с одной из медсестер. – Меня зовут Кэрол. Твоя мама сказала, что голова тебя беспокоит. Блейн кивнул, и хотя медсестра подошла к концу кровати и принялась что-то ему говорить, он все никак не мог перестать на нее смотреть. – Мы… я вас знаю? – спросил Блейн. Он не был уверен, почему вообще так подумал. Кэрол растерянно улыбнулась ему, после чего ответила. – Я весь день работаю на этаже. Может, ты видел, как я проходила мимо? Андерсон затих и снова откинулся на подушки. – Ох, точно. Да, возможно. – При сотрясении мозга рассеянность – это нормально. – Поверьте, я знаю, – прошептал Блейн самому себе. Это превратится теперь в привычку? Потому что мне бы этого не хотелось, подумал он. – Прошу прощения? – переспросила медсестра и отставила стул. – Ничего, ничего, – быстро ответил он. – Когда я смогу поехать домой? – Блейн, – вмешалась его мать, – мы останемся здесь, пока доктор не сочтет возможным тебя отпустить. Мы не будем рисковать, солнышко. Блейн тяжело вздохнул, а Кэрол произнесла: – Доктор Марш подойдет в течение часа, чтобы провести кое-какие тесты, но мне показалось, что он уверен – завтра ты сможешь уехать домой, – Блейн старался выглядеть счастливым после этих слов, правда старался. – Большое Вам спасибо за помощь, Кэрол, – сказала его мать, когда Андерсон продолжал молчать. – Никаких проблем, – по-доброму ответила она, после чего вышла из палаты. Тишина на некоторое время воцарилась в помещении, но вскоре женщина заговорила: – Твой брат будет завтра в городе. Блейн посмотрел на нее. – Я сказал ему не приезжать. Он ведь так занят. – Ты серьезно рассчитывал на это? Что он будет дефилировать по ЛА, пока его маленький брат… – миссис Андерсон прервалась, а Блейн заметил слезы в ее глазах. – Не плачь, мам, – тихо взмолился он, протянув свою ладонь. Женщина сократила расстояние между ними и обхватила ее своей рукой, присев на краешек кровати. – Я просто… постоянно продолжаю думать о последнем разе, – прошептала она, свободной рукой погладив его по щеке. Я тоже. – Зато сегодня все было не так плохо, как тогда, – негромко произнес он. – Я всего лишь ударился головой. – Ты не просто ударился головой! Кто-то ударил тебя, – вскрикнула женщина, после чего постаралась взять себя в руки. – Не должно было быть последнего раза. Или этого. Или вообще какого-либо. Почему людям… почему им нужно делать… – она прервалась и отвернулась от Блейна, скрывая слезы в своих глазах. – Ты мой сын. Мой малыш. Разве люди этого не видят? Разве… – миссис Андерсон покачала головой и вновь посмотрела на Блейна. – Прости меня, солнышко. Мне так жаль. Андерсон сдержал собственное желание заплакать и крепко сжал руку матери. Ему хотелось сказать ей, что все в порядке. Так не было. Но затем он перевел взгляд на их сомкнутые ладони, и тихие слова вновь зазвучали в его голове: Я здесь. Блейн словно со стороны услышал, как прошептал: – Все будет хорошо, мам. И каким-то образом, несмотря на всё случившееся с ним, Блейн и сам в это поверил. х х х х Недели, даже месяцы прошли с того дня. Блейн посещал психолога, как умоляла его сделать мать, но в первые же сеансы понял, что вовсе не желает говорить о нападениях. Нет, ему вовсе не хотелось заострять внимание на тех вещах, которые медленно отравляли его жизнь на протяжении целого года – ненависть некоторых людей к нему довольно-таки неприятный опыт. Вместо этого Блейн говорил о своей родственной душе. Он рассказал доктору Шавнэ об их субботних марафонах, которые каким-то образом влились в привычный образ жизни и стали чем-то неотделимым. Он рассказал ей о том, как иногда чувствует смятение и боль своей половинки, и это заставляет Блейна почувствовать связь с ним еще глубже. Он рассказал ей об ощущении его рук, даже когда Блейн находится где-то один. Он рассказал ей о настойчивом шепотке в своей голове – я здесь. Он рассказал ей, что иногда чувствует едва уловимый запах меда. Он рассказал ей, как они танцевали вместе – Блейн не был уверен, как такое вообще возможно, но это было так. Каждую субботу. Он рассказал ей, что песня «Perfect» стала для них чем-то необычайно важным, и если одному из них необходимо было почувствовать другого, композиция в исполнении Пинк всегда находила отклик в их сердцах. Он рассказал ей о том, что они стали друг для друга спокойным и безопасным пристанищем, где можно было спрятаться от остального мира. И что пение вместе со своей родственной душой позволяло Блейну забыть о ненависти, чувствуя только любовь. Он рассказал ей, что с каждым прожитым днем становится к нему все ближе и ближе. В конечном итоге, Блейн понял, что раз за разом повторяет ей одно и то же. И доктор улыбалась и кивала, задавала вопросы – казалось, ей действительно было интересно слушать. Кроме того, ей удалось подарить Блейну один из замечательных подарков – успокоение, что он не вообразил это все и не придумал. Что его родственная душа была настоящей. И что Блейн действительно мог чувствовать ее. – Когда я найду его? – спросил он не столько доктора, сколько вселенную. – Всему свое время. Блейн посмотрел на нее, словно только сейчас вспомнил о присутствии доктора. – Я узнаю его? Когда увижу? И на это женщина мечтательно улыбнулась, а в ее глазах промелькнуло что-то неуловимо теплое. – Ох, ты узнаешь. В этот же день Блейн заметил фотографию на столе, где были запечатлены доктор Шавнэ со своей молодой женой. х х х х Это было похоже на то, словно его сбил грузовик. Курт сидел в зале во время Национальных, которые в этом году проходили в Орландо. Он едва ли услышал слова Рейчел: «Эй, посмотри-ка на них, Хор из Огайо; Ворблеры!», потому что безумно нервничал и не обращал на другое внимание. Курт дрожащими руками провел по своим ногам, задержался на коленях – он так сильно переживал из-за своего соло, что совершенно не мог сосредоточиться. Но вдруг Курт услышал голос и резко повернул голову в сторону сцены. Если мне придется уйти прежде, чем успею попрощаться со всеми, Позволь сказать «спасибо» за этот танец. [5] Курт уставился на сцену и шокировано приоткрыл рот. Перед ним стояла группа молодых людей из Далтона – из школы, находившейся неподалеку от Лаймы. Все парни стояли на разных местах и покачивались в такт музыке, запевая каждый свою партию. В самом центре перед микрофоном находился невысокий мальчик с темными волосами. Он пел, вкладывая в это свое сердце и душу. И Курт знал этот голос. Он слышал его не раз, танцуя в одиночестве в своей комнате. Нет, не в одиночестве. Со своей родственной душой. Давай споем вместе, Если ты знал меня с самого начала, Или не знал совсем, Но все же давай споем вместе. Курт заметил, что некоторые слова были изменены, и он знал. Он знал, он знал, он знал. – Курт, Курт, с тобой все в порядке? Нет, со мной не все в порядке. Это моя родственная душа на сцене. Со мной всё просто потрясающе. – Курт, чувак, я серьезно… Но не обращая внимания на слова своих друзей, Хаммел поднялся с места и, протиснувшись между ними, бросился к выходу и после вверх по лестнице. Когда Ворблеры запели другую композицию, Курт уже был в коридоре, едва ли сознавая, что все его друзья бегут следом. Его мозг напряженно работал, пока Курт торопился к месту назначения, сталкиваясь по пути с другими исполнителями и коротко принося свои извинения. Когда он, наконец, оказался в репетиционной, то услышал громкие аплодисменты из зала, к которым вскоре присоединился радостный щебет. Тут же помещение заполнилось парнями в темных блейзерах. Они поздравляли друг друга и пожимали руки, все еще находясь на вершине блаженства от удачного выступления. Курт был уверен, что он находился где-то в этой толпе парней. Он был уверен. Но все же должен был доказать это самому себе. И как только его друзья сгруппировались где-то позади, а абсолютно все Ворблеры заполнили репетиционную, Курт сделал глубокий-преглубокий вдох. И запел. Милый, милый, пожалуйста, ответь Время словно остановилось. Понадобилась одна секунда, чтобы остальные звуки стихли, а все взгляды устремились на Курта. Разве ты никогда не чувствуешь, Внезапно Курт задрожал. Потому что кто-то запел вместе с ним. Что ты не совсем идеален? Казалось, будто море подростков расступилось, и там, в самом конце прохода, стоял парень не только со сцены, но и парень из звукоизоляционного класса, парень из комнаты Курта по субботам, парень из каждого сна Курта. Это была его родственная душа. Милый, милый, пожалуйста, пойми, Если ты когда-нибудь чувствуешь Себя ничтожеством, Курт читал это в его глазах. Хаммел видел, как он – его родственная душа – смотрит на него, словно Курт – самое важное в этом мире. Хаммел был уверен, правда, что и его взгляд совершенно не отличался. Они медленно сократили расстояние между собой, будто бы наслаждаясь каждым шагом. … ты идеален для меня! Этого оказалось вполне достаточно, и вот его родственная душа протянул свою ладонь, нежно прикоснувшись к щеке Курта, словно если он чуть ускорится, Хаммел исчезнет. Но в ту секунду, как его пальцы оказались на чуть подрагивающей коже Хаммела, сдерживаться больше не представлялось возможным. Он прикоснулся своими губами к его так быстро, что никто и глазом не успел моргнуть. Парни целовались глубоко, но осторожно, будто это первый и последний поцелуй в их жизни. Они целовались жадно и страстно, но так же внезапно, как началось… все прекратилось. И тогда Курт осознал, что они оба плачут. – Боже мой, это ты, – выдохнул он, рассмеявшись, когда очередная слеза скатилась по щеке. – А это ты, – рассмеялся в ответ парень, не в силах остановить себя и поглаживая лицо Курта снова и снова, словно должен был увидеть не только глазами. Курт обхватил его своими руками и крепко прижал к себе. Наконец, он встретил мальчика, который в течение нескольких месяцев помогал ему остаться живым и в своем уме одним лишь только пением. Он был якорем Курта. – Я ведь даже не знаю твоего имени, – произнес Курт, и они отстранились с хриплым смешком. – Меня зовут Блейн, – сказал парень и протянул ему, как положено руку, тихонько хихикая. – Курт, – пожал ее Хаммел. – Курт, – прошептал Андерсон. – Блейн, – не замедлил повториться Хаммел, смакуя это имя на языке, как самый приятный вкус. – Курт? – Да, Блейн? – ответил он, не в силах перестать произносить его имя. – Я люблю тебя. Хаммел ощутил, как маленькие пузырьки смеха взрываются где-то глубоко в груди. – Я тоже люблю тебя, – не задумываясь произнес он. И, когда они вновь соприкоснулись губами в нежном поцелуе, все вокруг стало неизмеримо правильным. Стало идеальным. ___________________ Краткий экскурс в композиции: [1] Glee Cast – Baby It’s Cold Outside [2] Cinderella – Ten Minutes Ago [3] Glee Cast - Perfect [4] Elton John – Can You Feel the Love Tonight [5] Train – Sing Toghether Я не стала брать оригинальных исполнителей в двух случаях, потому что в моей голове звучало именно перепетое мальчиками.