Чистилище

Человеческая память – гибкая штука. Приукрашает вещи неприятные, расцвечивает самыми удивительными цветами вещи изначально милые, позволяет забывать о вещах незначительных. И все для того, чтобы человек оказывался способным жить. Несмотря ни на что, не обращая внимания на мелочи, подкидывая мелкие радости, притупляя крупные горести. Или наоборот, если человек не оказывается способным жить в мире с самим собой. Кто – или что – и как определяет, что является и остается существенным, что обесценивается, как правило остается неизвестным. Память человеческая помнила, что было время тотального благоденствия. Родители рассказывали детям, что до Гражданских бунтов страны были иначе покроены и иначе слеплены, и тогда многое было другим; а им рассказывали их родители, которые как раз то время и застали. И это было вроде как сказочное время: города были невысокими, технологических кладбищ, руин городов, просто руин было куда меньше, потому что им было неоткуда взяться. Странным образом только кладбищ было больше – просто кладбищ, которые использовались живыми, чтобы зачем-то отдавать мертвым дань не только памятью, но и площадью. После Гражданских бунтов еще оставались поля, на которых еще можно было разглядеть надгробные памятники, и наверное, в возможности прийти туда еще один раз, чтобы напомнить себе об ушедшем и ушедшему о себе, было что-то привлекательное. Другое дело, что во время Гражданских бунтов многие исчезали бесследно, оставляя после себя хорошо если электронный след, и оставшимся – их друзьям, родственникам, знакомым – доставалась только память. Она все-таки подтверждалась документами, эта память. Удивительным образом, компьютерные хранилища памяти, давно уже вынесенные в полярные зоны, пережили декаду Гражданских бунтов относительно безболезненно: даже самые отъявленные самопровозглашенные пророки не обладали достаточными возможностями, чтобы отправиться в снежные поля, где температура даже после отчаянного глобального потепления не поднималась выше -50º. Дураков устраивать бунт по такой погоде было мало. Да еще и затяжному периоду глобального потепления пришел на смену относительно холодный цикл, что отразилось и на полярных температурах. Поэтому работники тех хранилищ благополучно пережили национализацию, приватизацию, экспроприацию, военный бунт и яростно обрадовались, когда до них добралась экспедиция, направленная чиновниками нового и относительно стабильного правительства. И на любом этапе их куда больше интересовали вопросы собственного выживания, чем политическая обстановка на большой земле, к которой они вроде как имели отношение. Увы, оставаться на станции довелось еще долго. Не было у нового пост-мятежного правительства достаточно кадров, чтобы заменить обслуживающий персонал на станции номер 12/56. Поэтому в составе экспедиции были три человека, обладавшие некоторыми знаниями в электронной технологии, а остальному они должны были научиться у старшего поколения. Из этих троих одной была прелестная барышня, проведшая три года в войсках быстрого реагирования, выбравшая специализацию по электронными технологиям, окончившая интенсивные курсы по профилю и сломавшая челюсть второму оберсту, который решил, что такая жизнелюбивая и энергичная барышня более чем достойна согреть его постель. Второй оберст Пакольски быстро оказался полномочным представителем Переходного правительства в 15-м южном округе, который был относительно де-анархизирован, что обозначало одновременно и формальное повышение, и неодобрение начальства, и практически смертный приговор – а с другой стороны лет через пяток, если выживет и укротит округ, так и вернется героем, но и прелестную барышню облагородили погонами 1-го лейтенанта и сослали на полярную станцию. Скандал немного поуслаждал взоры читателей желтой прессы, которой после официального завершения военного положения расплодилось уйма, но и интереса особого не вызвал. Но правительство воспользовалось этим и несколькими другими случаями, чтобы законодательно закрепить нормы о полном равенстве полов, запрете дискриминации по ряду признаков; а полковник Клиффорд выступил одним из инициаторов вторичной нормы о полном финансовом и социальном равенстве официальных однополых отношений, мотивируя это разными проблемами наследования, социального страхования и усыновления, особо актуальных в неспокойное время. Слухи ходили, ходили слухи, что молодой и амбициозный лейтенант, затем майор и полковник, а в скором времени и генерал, имел свой корыстный интерес в этой норме, потому что Глава Генерального штаба недаром с удовлетворением следил за карьерным ростом военного Клиффорда, а очень даже с личной заинтересованностью. Обретение жены, которую Клиффорд себе завел как бы мимоходом, но при этом из голубых кровей, никак на брожении этих слухов не сказалось, разве что плечами пожимали и говорили: «Неплохая ширма». Сам полковник, а затем генерал Клиффорд предпочитал отмалчиваться, на званые вечера Главы ездил исправно, получал награды и повышения одно за другим и был верен ему душой и, чего греха таить, телом. Барышня же, оказавшаяся пешкой в той не самой шумной, но очень грамотной пиар-кампании, была зла на весь мир. Это отметили все старожилы станции в количестве двух живых существ – Карли Расселла и полярного песца Гетти, хромого на две лапы. Остальные четверо были давно уже мертвы. Двое умерли от болезней, которые на станции было отчаянно некому лечить, один вышел за пределы станции, не пошевелившись надеть верхнюю одежду, с явным расчетом избавиться и от болезни, подозрительно похожей на рак, и от депрессии, труп четвертого вытаскивал за пределы станции Карли лично после самого последнего выяснения отношений. Тогда же он подобрал и Гетти. Карли Расселл пребывал не в самом лучшем настроении, потому что судя по попыткам связаться с другими станциями, там вообще никого не осталось, Гетти медленно, но верно подыхал от непонятной заразы, а сам он с удовольствием заполучил бы смену одежды, которую ему никто обеспечить не мог. Поэтому когда злая барышня попыталась продемонстрировать ему, что значат три года в войсках быстрого реагирования, Карли Расселл вспомнил, как здорово, оказывается, вспоминать самые заковыристые ругательства и обращать их на человека, а не на стены, шкафы с платами или пучки проводов. 1-й лейтенант Армии Анни Майнц приумолкла, захлопала глазами и вытянулась во фрунт. Ее спутники тоже прониклись бесконечным уважением к цивильному Расселлу, и у станции появился шанс на относительно мирную и даже сытую жизнь. Синтия Александер выросла в Австралии, умудрившейся в полном согласии со своей маловековой документированной историей остаться если не в стороне от военных действий, то уж точно далеко от эпицентра. Ее папенька, из финансовых Александеров, вместе с семьей двоюродного дядюшки, из военно-промышленных Александеров быстро перевел все деньги на счет Национального банка Австралии, или как он там назывался до Гражданских бунтов, и передела мира, часть отстегнул правительству, пообещал заниматься филантропией, что и исполнил в разумных пределах и с соответствующими налоговыми льготами, прикупил недвижимости и начал наслаждаться восточными пляжами. Дочка выросла в убежденности, что мир если не у ее ног, то подвластен ей уж точно. Она не задумываясь вещала в интервью о своем патриотизме, клеймила всех этих мятежников, делилась воспоминаниями детства и кошмарами юности, травматизированными мятежниками, и артистично смахивала слезу, оказывавшуюся бессильной против профессионального макияжа. Возвращаться в относительно мирный родной город она согласилась только после того, как компания, принадлежавшая ее двоюродному деду, как следует укрепила дом детства, а вторая компания, на 95 % принадлежавшая папенькиному фонду, как следует его реставрировала. Интервью в уже родных СМИ продолжились, с теми же жестами и с таким же профессиональным макияжем; в два счета она стала первой светской львицей, а родословная, подтверждаемая все теми же базами данных, тщательно сохраняемыми в хранилищах информации на полярных станциях, эту репутацию только укрепила. Генерал Клиффорд познакомился с Синтией Александер на званом вечере у Главы Генерального штаба. Глава лично представил их друг другу, добавив, что помнит малышку Синтию по дружеским обедам у ее дядюшки, у которого часто бывал в силу профессиональных интересов, а также считает, что принадлежность к подобной семье, воспитание и личные гражданско-политические взгляды не оставляют сомнений в ее лояльности новому правительству. Генерал Клиффорд понял Главу совершенно верно, и уже через четыре месяца, как раз к третьему в Новой истории Конфедерации мирных государств Дню государственности, на страницах пристойных СМИ появились сообщения о помолвке генерала Клиффорда и Синтии Александер. Свадьба оказалась испытанием куда более тяжелым, чем уничтожение банд анархистов в 19-м южном округе, куда сбежал подальше от этой суеты генерал Клиффорд. Глава, посетивший округ, по достоинству оценил стратегические и тактические качества генерала Клиффорда, а также мужество и героизм его подчиненных. Конфедерация довольна своими верными сынами, бла-бла, мятежников остается все меньше, они отодвигаются все дальше в пустынные районы, из которых только два выхода – смерть или подчинение законному правительству, они подчиняются, бла-бла, все молодцы, пара медалей и орден полководцу. После официального ужина генерал Клиффорд показал Главе район, в котором можно разместить заводы Александеров, не финансовых, а военно-промышленных, и Глава сказал, что будущий дедушка Клиффорда более чем заинтересован в проекте. Ближе к утру в несравненно более интимных условиях Клиффорд признался Главе, что эта Александер его не просто затрахала, она... (тут он позволил себе лексику в стилистике наступательной кампании против мятежников). Глава хмыкнул. Подумав, он пообещал что-нибудь придумать. Свадьба героя многочисленных военных кампаний генерала Клиффорда была освещаема средствами массовой информации очень тщательно. Благоволение к нему Главы Генерального штаба секретом ни для кого не было, и в карьерном росте генерала и обилии его полномочий мало кто сомневался. Сам Глава посетил официальную церемонию, скромно постоял в сторонке, пока Синтию поздравят австралийские Александеры, пообщался с дедушкой Александером на предмет дальнейшего сотрудничества и наконец подошел к молодоженам, да не один, а в сопровождении официальной первой леди. Синтия вздрогнула, но постаралась засиять от счастья. Генерал Клиффорд улыбался своей официальной вежливо-сияющей улыбкой, и Глава отошел после совсем короткого поздравления и очень формального рукопожатия. Возведение заводов Александера на новых территориях было предприятием и бесконечно прибыльным, и бесконечно опасным. А еще СМИ, освоившиеся в относительно мирных условиях, подстрекаемые доступом к самой разной сетевой информации, подогреваемые все новыми общественными деятелями, начали все громче говорить о необходимости перепрофилирования официальной идеологии Конфедерациии. Как то: вспышки мятежей случались все реже и во все более отдаленных районах. Де-анархизированы были практически все территории. Жизнь устанавливается, что подтверждается данными Службы статистики. Наука, культура, социальная сфера не только восстановились до до-мятежного уровня, но и начали активно развиваться дальше. Продолжительность жизни уже вышла на до-мятежный уровень, а в центральных районах превышает его на 14/7,8 лет соответственно и составляет в среднем 109/92,2 года, и это учитывая насильственные смерти, и прогнозы более чем благоприятные с учетом все новых достижений медицины. И поэтому прежнее, милитаристское отношение к военной промышленности как минимум неприемлемо. Александеры оказались в крайне неудобной ситуации – против Главы никто выступать не решился, но козел отпущения был найден. Генерал Клиффорд вынужден был стать медийной персоной. Он по-прежнему появлялся на экранах коммуникаторов в военной форме, но говорил все больше о гражданском строительстве и достижениях государственности и законности. Его жена по благословению главы и при поддержке официальной первой леди занималась филантропией, но вела и активную светскую жизнь, что в глазах обывателей добавляло герою Гражданских бунтов и верному соратнику Главы Генерального штаба лоска. Фотографии генерала и Синтии после церемонии крещения их первенца были растиражирована по всем медийным ресурсам. Его только что не мессией звали, младенца Клиффорда-Александера, плод союза откровенно военного человека и откровенно светской дамы. Глава Генерального штаба тихо умер под утро, не оставив после себя наследников. Официальная первая леди, которая так и не женила его на себе, осталась не у дел, полностью исключенная и из завещания и из официальной биографии Главы. Генеральный штаб с утратой такой харизматичной личности разом утратил практически все свое влияние, которое тут же перехватило полу-гражданское правительство. Генерал Клиффорд проследил за тем, чтобы Главе отдали должные почести, а затем исчез со всех радаров СМИ на добрые четыре года. Синтия Александер продолжала жить в городе. Их сын рос в одном с ней доме, но под присмотром нянек-гувернеров. Анни Майнц оставалась на станции 12/56 долгие четыре года. Карли Расселл вернулся на большую землю, попытался издать книгу мемуаров, которую сначала не хотела пропускать цензура, затем не рисковали публиковать издательские дома, попытался выбить компенсацию за утраченное во время службы на полярной станции здоровье и имущество, но ее хватило только на то, чтобы пропить в одиночестве в захудалом баре в паре кварталов от бывшего местожительства, и похожим образом обломался с пенсией. До пенсионного возраста ему оставалось семь лет, несмотря на все ухищрения с условиями службы, надбавку за тяжелые условия и поправку на вред для здоровья. При этом Расселлу щедро пообещали не проводить служебное расследование по поводу четырех смертей, имевших место во время его командировки. Работа на материке была не так чтобы доступна для человека, который только и умел, что следить за температурой хранилищ да клепать простенькие программы на колене и которому нужно было переучиваться, переучиваться и еще раз переучиваться, чтобы адаптировать свои электротехнические знания и умения к здорово скакнувшим за время его отсутствия технологиям. А это деньги, которых нет. Поэтому он и вызвался добровольцем на все ту же станцию 12/56, которая снова оказалась на периферии внимания соцслужб, сетевых служб и всевозможных систем. А что: работает? Данные хранит? А работает ли там кто, или она призраком отца Гамлета обслуживается, дел никому нет. Вертолеты должны были забрать нытиков, которых Анни с трудом терпела, привезти смену, а заодно комплектующие, провизию и портативное медико-техническое оборудование, но сначала случилась буря, а затем мятежники попытались захватить авианосец. Мятежников уничтожили, буря закончилась, и Анни таскала монитор с изображениями со внешних камер, с которого практически не спускала глаз. Вертолет явно не спешил к ней, что и было ясно: в белой пустыне, на которой и бугры-то почти незаметны, станция, которую с завидным постоянством заносило снегом, после снежной бури едва ли была различима. А хотелось наконец избавиться от этой заразы ожидания, хотелось избавиться от тех нытиков, которые даже в нарды не способны были играть, только лежали на своих койках и тяжело вздыхали о своей горькой участи. Идиоты. Анни пришлось чуть ли не пинками выгонять этих идиотов на расчистку площадки для вертолета. Ну да, температура в шестом десятке. Ну да, северный ветер. И что? Домой хотите – берете лопаты и расчищаете снег. Бедные нытики, отлеживавшие бока последние пару лет, выяснили, что мышцы им почти непослушны, но что работать, оказывается, почти приятно. Они вспомнили, что тело, оказывается, такая штука интересная, у которого есть свои потребности. Анни пришлось снова брать в руки гаечный ключ и объяснять, что когда женщина говорит «нет», она это «нет» и имеет в виду, а их представления, что женское «нет» это почти «да» и наверняка «может быть», устарели лет этак на сто пятьдесят. Два нытика объявили ей бойкот и тут же пожаловались начальству, что к ним были применены физические методы воздействия. Индекс благонадежности 1-го лейтенанта Майнц опустился еще ниже в желтом регистре. О зеленом регистре, погонах капитана и бонусах, позволяющих учиться в Высшей школе на конфедератскую стипендию, оставалость только мечтать. Вертолет оказался здоровой образиной. При его разработке была опробована куча мала технических достижений, и это была его первая полярная экспедиция, ставившая целью проверку маневренности аппарата в экстремальных условиях. Климат-контроль был явно фиговым; это подтвердили оба пилота, бодро клацавшие зубами на тесной кухоньке станции и жавшиеся к обогревательным элементам. Карли же Расселл смотрел на них, скептически подняв брови, но помалкивал. Анни была даже рада его видеть: хоть не будет ныть и не побежит жаловаться, если что. Два нытика едва не отказались разгружать барахло, но первый пилот задумчиво сказал второму, что машина может не взлететь в такую погоду, если будет перегружена. А по такой погоде, да по буре, которая вновь поднималась, даже сто килограммов – это перегрузка. Второй пилот согласно покивал головой и сказал, что в циркуляре номер 2293 от хх.хх.2048 г., принятом еще Генеральным штабом и ратифицированном Переходным правительством Конфедерации, пилотам военной техники запрещено подвергаться экстремальному воздействию в виде неквалифицированных физических работ, к которым относится и погрузка-разгрузка, в связи с чем и они разгружать не будут, но соответственно и с собой забрать никого не смогут. И они оба сложили руки и кротко улыбнулись Анни и Карли. Анни пожала плечами и согласилась, что Генеральный штаб, конечно, жлобы и уроды, но что они делают, они там знают. Карли недовольно рыкнул в ответ. Вертолет был разгружен, причем четырьмя парами рук, Анни и Карли ехидно переглядывались, глядя, как два их почти бывших товарища рьяно таскают контейнеры; пилоты, отогревшись, расслабившись, дремали у обогревательных элементов. Нытики все-таки улетели, а Карли и Анни остались вдвоем разбирать горы груза. Второй оберст Пакольски оказался в делах де-анархизации на своем месте. Он относился к людям как к расходному материалу, но и себя воспринимал похожим образом. 15-й южный округ, в который его сослали, публично попеняв за поведение, порочащее честь мундира, за кулисами выразив надежду на эффективность второго оберста и гарантировав некоторое невнимание к средствам достижения этой эффективности, был очень проблемным. В нем располагались целых три города, в свое время известные как промышленные центры средней руки, которые были частью разгромлены, частью разворованы, частью обжиты анархистами всех толков. Представительство Переходного правительства размещалось на территории бывшей военной базы, и начинать надо было определенно с ее обустройства. Он был сослан в округ в сопровождении целой роты новобранцев, которой даже в самом грубом приближении хватило бы в лучшем случае на два часа сопротивления. Военная часть была основательно разграблена анархистами; электростанция, ранее, до Гражданских бунтов, исправно снабжавшая треть города, добрых четыре года не работала вообще, оборудование с нее было скорее всего продано на перерабатывающие заводы в относительно благополучном 13-м округе, о таких мелочах, как еда-одежда, можно было мечтать, но генерал Клиффорд, вручавший ему назначение, сказал, отстраненно глядя поверх головы оберста: – Уже который год мы вынуждены пользоваться тем же оружием, что и мятежники. Это унизительно. Ситуация меняется, но медленно. Насколько я знаю, военная промышленность активно разрабатывает новые образцы вооружения, но пройдет еще немало времени, прежде чем новыми образцами станут комплектоваться регулярные части. А пока вам придется довольствоваться тем же оружием, что и мятежники. А они как тараканы, боятся более сильных и с удовольствием отстреливают равных себе. Таковыми оказываются, как правило, их же бывшие дружки. По крайней мере, именно об этом свидетельствуют рапорты полномочных представителей других округов, и у меня, а также у Генерального штаба нет ни малейших оснований им не доверять. Затем он перевел прозрачные глаза на внимательно смотревшего на него Пакольски. – Вы оказываетесь в очень сложном районе. Народ там очень развращен этой непрекращающейся анархией. – Клиффорд не сдержался и поморщился. – Южане, впрочем, никогда не отличались ни трудолюбием, ни образованностью, ни дисциплинированностью. Поэтому и начались бунты оттуда. Что бы там эти новоиспеченные социо-антропологи ни вещали о свободах и либеральных ценностях, деспотии и тиранизме. Мне всегда казалось, что их нужно принуждать. Причем очень основательно принуждать к жизни, хотя бы относительно цивилизованной. Но ваша задача будет состоять не в том, чтобы насаждать нормы мирной жизни, а в том, чтобы вычистить территорию от вируса анархии. И я желаю вам удачи в этом. Генерал Клиффорд посетил 15-й южный округ через несколько недель после того, как второй оберст Пакольски доложил о том, что округ де-анархизирован, и можно перейти к де-милитаризации. Три города проще было снести, чем отстроить заново, но заводы были вполне пригодны. Дедушка Александер тоже так считал. Клиффорд вручил Пакольски медаль и приказ о премии, ознакомил его со своим решением писать рапорт о представлении второго оберста Пакольски к званию первого оберста, а за вечерним стаканом пульке поинтересовался, что первый оберст Пакольски думает о банковских счетах в, скажем, Австралии. Первый оберст признался, что у него не было оснований думать о них, но если необходимо... Генерал Клиффорд порекомендовал пару банков, Пакольски проникся симпатией к одному с неприметным названием «БПК», и через час ему на личный коммуникатор пришло уведомление об открытии корреспондентского счета; а еще через пару минут на счет были зачислены первые кредиты в количестве, значительно превысившем его совокупный доход за последние три года. Пакольски уставился на Клиффорда, отрешенно изучавшего пустыню за окном. Первый оберст Пакольски провел в 15-м южном округе еще полгода, следя за восстановлением двух из трех заводов. Затем он получил приказ о переводе в 18-й южный округ, который точно также нужно было де-анархизировать, и принялся за дело с присущим ему усердием. В округе находились несколько месторождений цветных металлов, которые не разрабатывались еще с мирного времени. Дедушка Александер терпеливо дожидался конца зачистки и в этом округе. Генерал Клиффорд исправно представлял первого оберста Пакольски к наградам, но не спешил повышать его и дальше. Зато счет все пополнялся. Анни была отчаянно рада Карли. Он был неутомимым, готовым работать не покладая рук по двадцать часов в сутки; в сущности, вся его жизнь уже которое десятилетие сводилась к этой станции. Забота о ней незаметно стала составлять ядро его существования, и как бы Карли ни ругался на все и вся – на климат, на медленно устающие конструции строений, на необходимость капитального ремонта, на правительства, которые и в ус не дуют, развлекаясь своей политикой, он наслаждался жизнью на станции, вдали от людей, от всей этой суеты. Анни начинала понимать его. В вечном одиночестве и полумраке была все-таки своя необъяснимая прелесть, свое очарование. Ее рейтинг благонадежности неутомимо приближался к зеленому регистру, бонусы за экстремальные условия накапливались, а Анни получала себе техническое образование дистанционно и совершенно не желала возвращаться на большую землю. Из праздного любопытства она интересовалась судьбой второго оберста Пакольски и совершенно не удивилась, что он сменил уже третий южный округ. Начальство ценило солдафона, судя по всему. Анни поинтересовалась, что о нем говорят. Говорили много и разное. В пресс-службе Генерального штаба отмечали высокие профессиональные качества и верность армии первого оберста Пакольски. Гражданские СМИ намекали на несколько чрезмерную верность Пакольски генералу Клиффорду и некоторую категоричность оного в вопросах решения проблем с мятежниками. Народ тихо роптал, но это не принималось в расчет. На территорию, очищенную от мятежников-анархистов военными частями под руководством Пакольски, скорехонько приходила милитаризованная полиция и после пары недель муштры сменяла части. А Пакольски перебирался на новый пост. Первый оберст Пакольски не считал такими уж неправильными представления своего деда и прадеда о женщинах, не-военных, не-гетеросексуалистах и не-белых. Но помалкивал: можно было нарваться. Если уж Глава Генерального штаба таскал по всем официальным мероприятиям свою бабу, но жениться на ней не хотел, а для души и тела наслаждался обществом Клиффорда, то и делиться своими взглядами на всех этих не-таких Пакольски считал неосмотрительным. В 15-м округе, куда он попал, побывав в жерновах СМИ, хватало всякого народу. Хватало и коллаборационистов, которым были глубоко фиолетовы все эти идеи высвобождения из-под гнета мирового правительства, засилья денег и материальных ценностей и радикального ограничения свобод, а куда больше интересовали вопросы банального пропитания. Уже в первый день оберсту намекнули на желание лично предоставить ему самые разнообразные утехи три человека из обслуживающего персонала, все как один мужчины. На второй день женщина, которая должна была вести архив части, не дернулась, когда Пакольски погладил ее по изгибу спины, и послушно улыбнулась, когда он сделал засаленный многократным повторением комплимент ее волосам. Имя этой женщины он не смог бы вспомнить через пару лет даже под страхом смертной казни, но время она скрашивала старательно. В 18-м округе тоже нашлась баба, которая готова была на многое за паек и кредиты, которых ее семье категорически не хватало. Бабу пришлось выдворять со скандалом: дуреха решила, что может тянуть из оберста больше, чем он готов был добровольно давать, да еще и замуж за него захотела; и вылетела она со своей работы с треском. В центре округа обосновался небольшой такой корреспондентский пункт. В нем обитались как штатные работники медиа-платформ посолидней, так и журналюги покрысоватей. Именно последние и столкнулись с этой дурехой. Она и рассказала, что за кобель этот Пакольски и что помимо нее он и еще пару баб окучивал. На очень желтой платформе буквально через полчаса после ее откровений в сводке горячих новостей появилось интервью с ней, чтобы исчезнуть буквально через полчаса. Еще через пару дней женщину нашли мертвой, причиной смерти предположительно назвали воздействие шокером армейского образца этак десятилетней давности, что могло указывать как на регулярные части, так и на анархистов. Еще через пару дней был арестован бывший любовник женщины, который и признался в том, что из ревности убил ее, что хотел сделать это давно, вот только она была на очень хорошо охраняемой территории и добраться до нее не было никакой возможности. Его судили без промедлений, без промедлений же казнили, а первый оберст Пакольски использовал случай, и чтобы избавиться от крысоватых журналюг, и чтобы провести некоторые карательные мероприятия, которые планировал уже давно, но все повода не было. Вокруг рудников были возведены охранные ограждения. Туда же подтянули первые эшелоны с заключенными. Дедушка Александер был доволен. Корреспондентский счет Пакольски значительно пополнился. Клиффорд пребывал где-то вне пределов досягаемости СМИ, но с Пакольски общался вполне регулярно. Пакольски неохотно признался себе, что Клиффорд был предан Главе куда больше, чем думалось изначально, и смерть его переживает куда сильней, чем официальная первая леди. Анни с немалым интересом следила за этими событиями поначалу, но ее интерес угас, потому что выяснилось, что на станцию поставляется отменное оборудование, но и народ на большой земле, и она сама и тем более Карли забыли о маленьком таком нюансе – контрацептивах. Ей, как и всем военным, делались противозачаточные инъекции. Но срок их действия закончился этак полгода назад, повторные медосмотры проходить было все недосуг, причем и начальство благополучно закрывало на это глаза, потому что станций было чуть ли не в два раза больше, чем обслуживающего персонала. Поэтому второй вертолет привез им еще одну гору грузов, провизии и комплектующих и новехонький снегоход, разработанный все теми же военными для полярных областей, и улетел обратно, не привезя и не забрав пассажиров. До станций 12/57 и /59 было несколько часов пути, за которыми следовало изнуряющее обслуживание оборудования в ледяных помещениях хранилищ информации. Кредиты все капали на счет, и все также не было возможности тратить их на большой земле. И даже беременность Анни оказалась недостаточным основанием для смены кадрового состава. Да еще и полярная зима началась, даже современнейшие вертолеты не могли добраться до них, и Анни с Карли остались наедине с собой. Их дистанционно поженили, в их же хранилище приземлился электронный сертификат о браке. И в хранилище же при профилактическом ремонте у Анни начались схватки. Ребенок родился относительно здоровым. Ни Карли, ни Анни не особо представляли, что с ним делать, ребенка приходилось кормить грудью, потому что полуфабрикаты для его питания совсем уж не подходили, а до новой партии провизии с детским питанием оставалось не менее трех месяцев. А еще тишина. А еще темнота. Карли был вынужден заставлять Анни кормить мелкого, сам же менял ему пеленки, мыл-обтирал, вспоминая, что и как делал с Гетти. Анни же предпочитала или сбегать в самые дальние помещения хранилища или лежать, отвернувшись к стене. Вернувшись с одной поездки на станцию 12/57, Карли нашел ее сидящей на снегу перед входом и уже мертвой. Он побежал к комнате, где оставил мелкого, и впервые за долгие годы зарыдал, потому что мелкий был все-таки жив. Потом уже Карли читал и о послеродовой депрессии, и о хрупкости и лабильности психики беременных, и об их особом гормональном фоне, а пока он таскал мелкого за собой повсюду, обслуживая хранилища памяти. А на их счета капали кредиты и все повышался рейтинг благонадежности.