Чистилище

Отчего-то всю дорогу до зала суда Лу пытался угадать, что ждет его, ну ладно, их, в зале суда. Перед залом суда. Он упрямо открещивался от воспоминаний о том пути по той толпе, упрямо убеждая себя, что эти воспоминания никакого отношения ни к сегодняшнему заседанию, ни к сегодняшним настроениям не имеют. И судья Ричардс казался невозмутимым и почти не тщеславным человеком, в отличие от бывшего голосудьи Мердока-Скотта, и репутация у него была добротная, из того, что Лу удалось узнать, что ему рассказала Соня и что ему удалось расшифровать из не очень отчетливых намеков доктора Сцоллоса. Лу припоминал все репортажи, которые ему удалось посмотреть о самом процессе и о настроениях в городе, и он с недоверием прислушивался к себе, пытаясь определить: страшно ему, и поэтому волосы встают дыбом, лихорадочно бьется сердце и перехватывает горло, или по совсем другой причине – в предвкушении того момента, когда судья Ричардс скажет свое веское слово, то самое, которое обещал ему Сайрус. Лу готовился к вылазке на незнакомую территорию, собираясь с мыслями, утверждая в себе соответствующие настроения, а выбравшись из вертолета, замер в растерянности, глядя на здание суда, которое было куда значительней, чем то, в штаб-городе 39-го округа, например, и при этом куда менее внушительным. – Двигай давай, – процедил охранник. – Данни, а ты чего заснул? Пшел бегом! – Бегу, господин охранник, бегу, уже бегу, господин охранник, – привычно зачастил Данни. Лу непроизвольно содрогнулся от его скрипучего какого-то, старческого голоса. А ведь они одногодки, почитай, между ними разницы всего ничего месяцев. Неужели и он так звучит? Лу обернулся на Данни, который, ловко суча ногами и не менее ловко держа наручники на весу, подбегал к своей паре конвоя. Он сутулился, втягивал голову в плечи и со спины выглядел на все пятьдесят лет. Лу, наверное, должен был винить себя в этом, но отказывался. Лу мог бы винить его – и тоже отказывался. Кто его знает, может при ином раскладе он бы так ловко управлялся с оковами и так сутулился, может, в таком случае он бы казался потрепанным жизнью бесполезным старичком? Собравшись с духом, Лу сделал первый шаг. Ему отчего-то стало жутко. Вроде и известно было, чего ждать и от заседания, и от людей, собравшихся в зале, а сердце внезапно оборвалось на пару секунд и забилось с удвоенной силой. Кажется, это будет нелегким временем. И Лу снова будет там один. Хоть бы Данни не сплоховал, хоть бы из-за его трусости не пошли насмарку все эти годы, все усилия, все надежды. Лу сжал зубы и втянул в себя воздух. Который уже пах сухим, раскаленным летом, который уже обещал ему особый зной, не застаивающийся в колодце внутреннего дворика, а медленно покачивающийся от горизонта до горизонта... – Чего размечтался, чертов... – охранник сзади осекся на середине ругательства, очевидно перепугавшись посторонних глаз, но все-таки ткнул Лу. Не дубинкой, кулаком и всего лишь чтобы подогнать его, а на такое и внимания обращать не стоило. Лу и пошел ко входу. На них не обращали внимания. В конце концов, высший суд пояса наверняка мог похвастаться и людьми более значительными, и более значимыми процессами. Лу и Данни вели по коридорам, и это безразличие казалось ему непривычно обнадеживающим. Затем была привычная процедура: ввести в зал, подвести к месту, пристегнуть, стать по бокам. Лу оглядывал зал, и его разрывало желание оказаться подальше от Данни, который ерзал рядом с ним, позвякивал кандалами и пованивал – не в физиологическом смысле; но он настолько отчетливо излучал нечистоплотный, унизительный страх, что Лу хотелось заткнуть нос и не дышать этими миазмами. Судья Ричардс оказался крупней, чем Лу представлял себе по голо-репортажам. Он неспешно прошел к своему месту, кивнул клерку, осмотрел зал и задержался на Лу и на Данни. Затем, усевшись, он поздоровался и огласил повестку дня. Она состояла всего-то из двух пунктов – допрос потерпевших и прения. Лу покосился себе за спину. Потерпевший Лу Мендес – звучит странно. Никогда такого не было. Но раз судья Ричардс так говорит, ладно. Доктор Сцоллос и Соня были наготове. Наготове был и прокурор Йоримзма с коллегами. Первым был приглашен Данни Локк. Лу посмотрел на Соню и нахмурился: она подмигнула ему. Наверное, доктор Сцоллос был прав, настояв на вызове потерпевших в алфавитном порядке: если бы Данни допрашивали после Лу, то кто его знает, насколько сильно оказалось бы смазано всякое впечатление от них. Данни охотно рассказывал, как ему угрожали, а затем объясняли, что и как он должен рассказать во время полицейского расследования, как он боялся, что будет еще хуже, и поэтому рассказал все, что от него требовал Хельмут. Как только имя не забыл, поморщился Лу. Чтобы отвлечься от этого убогого представления, он начал развлекать себя ленивыми мыслями о том, во что бы превратился Данни, если бы не... И уже через пару минут ему стало ясно: Лу толком не помнил Данни Локка, которого считал другом; он не знал Данни Локка, который провел двенадцать лет в ПУОРе, и он совсем не хотел знакомиться с ним ближе, когда это наконец кончится. Хотя бы как-нибудь, но кончится. Когда Лу занял место допрашиваемого, ему показалось, что мир вокруг него сжался, выдавливая из него все чувства. Ощущение длилось всего секунду, и он выдохнул с облегчением и попытался разжать кулаки. – Готовы? – тихо спросил судья Ричардс. Лу кивнул. – Отлично, – сказал судья Ричардс и включил микрофон. Прокурор Йоримзма подался вперед, положил руки на стол и сцепил их. Лу помнил его как вежливого, сдержанного и благонамеренного человека. Лу ждал от него чего-нибудь в духе Бьюкенена. Он не ошибся. Прокурор Йоримзма препарировал его. Ему помогали коллеги. Доктор Сцоллос вмешивался, но очень осторожно. Напряженная Соня сидела рядом с ним, сжав кулаки и время от времени поигрывая желваками. Лу успокоился. Он отвечал вежливо, подробно, обстоятельно, стараясь и использовать, и не использовать канцелярские фразы. Ему предстояло рассказать все то же, что только что выплеснул Данни, но так, чтобы каждому было понятно: они двое, дети совсем, не понимали, что с ними происходит, и никто не дал им шансов понять и как-то защититься. А теперь Лу понимает это. И не позволит отобрать у себя шанс отстоять принадлежащее ему по праву. Прокурор Йоримзма проделывал очень хорошую работу, педантично, йота за йотой захватывая новые территории. Доктор Сцоллос возражал, Лу переводил на него тлевшие глаза, дожидался решения судьи и отвечал, стараясь говорить не только для судьи и не столько для прокурора – для всех. Он рассказывал, почему у него не было ни времени, ни средств совершить преступление, и какое преступление. Еще раз вспоминал историю их с Хельмутом отношений – и на него накатывало недоумение: и из-за такой мелочевки Хельмут решил упечь его в тюрьму? Не затрещину отвесить, не потребовать от Марты и Эрта, чтобы те его выпороли, не штраф впаять, а навесить тройное убийство. Он еще раз припоминал допросы прокурора Бьюкенена, и удивлялся тому, что доктор Сцоллос никак не реагирует, не пытается ни сдержать внезапно возросшую агрессивность трех прокуроров, которые попеременно нападали на него все агрессивней, задавали все более коварные вопросы и, казалось, загоняли Лу в угол. Судья Ричардс, время от времени поглядывавший на доктора Сцоллоса, делал им замечания, требовал вернуться к сути дела, и не более того. Сконцентрировавшийся на троих Бьюкененах-лайт Лу не замечал, что судья Ричардс бросает на Сцоллоса и Соню сначала недоуменные, а затем и задумчивые взгляды, не замечал и едва уловимой торжествующей усмешки Сцоллоса, не заметил, как после растерянного взгляда в сторону Сцоллоса неожиданно расслабилась и ободрилась Соня. Для него главной оставалась возможность переиграть тот процесс и те допросы – в свою пользу. Прокурор Ставиньска сказала, что у них больше нет вопросов к допрашиваемому, и судья Ричардс объявил перерыв. Лу обвел взглядом зал, надеясь на чудо, хотя и понимал, что генеральному прокурору нечего делать на этом заседании. Может, на следующем, которое должно было стать последним для всех них, он все-таки появится. Как-никак, на кону и репутация его конторы. Чуда и правда не случилось. Зато он увидел Корпников – родителей и трех детей. Младшему было что-то около семи лет, и у Лу отчего-то защипало глаза. Ему хотелось подойти к ним, хотя бы руку пожать, попросить прощения, что ли, но конвою это вряд ли понравилось. С огромным трудом он опознал Томми Смита, здорового, заматеревшего парня в полицейской форме, сидевшего с выпрямленной спиной и смотревшего на него серьезными, сосредоточенными глазами. Наверное, и к нему можно было бы подойти. Если бы. Он споткнулся на еще одном знакомом лице, но его узнал с куда большим трудом. Он даже не знал, была ли Марта все еще Мендес, снова Мендес, или ей повезло еще с одним мужиком. Марта сидела в первом ряду, у нее на голове была странная шляпка, которая могла бы считаться авангардной, если бы не была беспардонно дешевой, и она усердно промокала глаза и сморкалась. Отчего-то у простого народа это вызывало желание если не поинтересоваться, давно ли мучит ее простуда, так намерение отсесть подальше точно. А Марте так хотелось похвастаться хоть кому-то, что она – не кто-нибудь, а мать. Увы, тщетно; Джоуи, делавший свои документальные фильмы, с огромным удовольствием рассказал, что Марта Доу-Саалманьо-Мендес-снова Саалманьо и несчетное количество раз снова Мендес навещала Лу ровно один раз – в день его восемнадцатилетия. И с тех пор от нее ни слуху ни духу, ни весточки, ни записочки. После его ядовитых слов желание взять интервью у Марты возникало только у третьесортных медиа-платформ. А в халупе Марты снова прохудилась крыша. Охранники отвели Лу и Данни в комнату отдыха. Лу чувствовал себя опустошенным, выжатым досуха, беспанцирным и бесхребетным. Почти несуществующим. Он беспомощно изучал свои руки, кожа на которых была испещрена заусеницами и ссадинами, ногти на пальцах – грязными, неровными и обломанными местами, изучал костлявые запястья, на которых высокомерно поблескивали наручники, и успокаивал содрогания, время от времени закручивавшие его тело в спираль. Дрожь улегалась, и Лу оседал на стуле и свешивал голову на грудь. – Обед, – угрюмо сказал один из охранников, открывая дверь. Данни сообразил первым – подскочил, подбежал к служащему, перехватил поднос и триста раз сказал: «Спасибо, господин служащий». Лу безразлично следил, как он подбегал к стулу и принимался жадно глотать еду, даже не усевшись. – Ты чего расселся? – процедил охранник. – Встал и взял паек, быстро. Лу собрался с силами и встал. Ему это было ни на кой, Лу не испытывал ни голода, ни жажды, вообще ничего. Но раз положено, то лучше сделать, а то отказ от возможности воспользоваться правом мог быть расценен как неисполнение обязанностей. Он встал, подошел к служащему, взял поднос и сказал простое: «Спасибо». И плевать, что ему двенадцать лет вбивали в голову совсем иной этикет. Пусть другие его исполняют. Сидеть в зале и следить за прениями было не правом осужденных, а теперь оправдываемых Лу и Данни. Это было привилегией. Доктор Сцоллос был бесспорно великолепен. Соня была замечательным помощником ему. И бесспорно хороши были прокуроры Йоримзма, Ставиньска и Кравиц. Лу и рад был насладиться их спаррингом, но за спинами прокуроров сидел генпрокурор К.-А. собственной персоной. Лу старался не смотреть на него слишком часто, и не мог удержаться от еще одного взгляда, совсем короткого, совсем тайного, и еще одного. Он следил за Сайрусом, таким же напряженным, как и его подчиненные, внешне спокойным, внутри злившимся, что ему приходилось оправдываться за предыдущих коллег, доказывать, что они все же достойные люди, вместо того, чтобы исполнять свои обязанности и не задумываться о мнении общественности. Сайрус выглядел нейтрально-элегантно, явно не хотел привлекать к себе ненужного внимания, но спроси кто Лу, какая была у судьи Ричардса прическа, он бы не ответил, а спроси кто, сколько раз Сайрус поморщился – ответил бы без запинки. Он понимал, что Сайрус находится под пристальнейшим вниманием всех и вся и не может рисковать ни жестом, ни взглядом, и злился, что ему не досталось ни одного взгляда. Нет, один перепал. Совсем краткий и обжигающе многообещающий. И еще один, извиняющийся. И еще один, говорящий: у тебя все получится, у тебя уже все получилось. Лу не знал, что происходило в зале суда, но Сайрус говорил ему глазами: сейчас мы немного притворимся, что собираемся выиграть, это хорошо смотрится в политновостных программах. А сейчас мы еще раз сцепимся с доктором Сцоллосом, чтобы никто не забывал, что прокуратура – это высококачественные и очень компетентные кадры. Но Лу, мы проиграем. Для тебя мы проиграем. И наградой за весь напряженный день была Лу слабая улыбка Сайруса и его неторопливый жест: он поднял руку и неспешно провел ей по своей челюсти и шее. Лу улыбнулся ему в ответ: он помнил, что Сайрус обещал ему в конце их последней встречи наедине. Он видел, что Сайрус почти сдержал свое обещание. Четыре дня между этим и последним заседаниями суда оказались слишком коротким сроком, чтобы отдохнуть, и достаточно длинным, чтобы начать сомневаться, не привиделось ли это. Лу боялся засыпать в ночь с двадцать девятого на тридцатое мая, чтобы не проспать – он боялся, он действительно боялся, что случится что-то – нет, не страшное, идиотское, абсурдное – и о нем просто забудут. А затем он словно в бочку с дегтем ухнул в тяжелый и скользкий сон, в котором руки Бойда, Рейли, Вурчестера, Хельмута, безымянных и поименованных охранников, полицейских и кого там еще тянули его на дно. И ему казалось, что по стенкам бочки громыхают чьи-то кулаки, требуя чего-то неразборчивого, и голос в самое утро заорал: – Ты чего разлегся, Мендес? А ну встал! Ты что, думаешь, что весь блок тебя одного на завтрак будет ждать?! Лу свалился со своей полки, встал и затряс головой. – Я все, я сейчас, – выдохнул он. – Я уже. Он провел рукой по лицу, убеждаясь, что то липкое и вязкое на нем – это пот, а не деготь, и привалился к стене. – Последний раз, – тихо пообещал он себе. – Последний раз... Охранники снова приковывали Лу к сиденью вертолета. Данни оживился и освоился, пытался шутить, и при этом лихорадочно сжимал и разжимал руки, вытирал рот, облизывал зубы и почесывал ляжки. На робе на груди проступил пот, и Лу удивился: в вертолете было прохладно. Но Данни трясся, пытался выглянуть из окна, суетливо разглаживал штаны робы и начинал фразу за фразой, но так и не заканчивал ни одной. Он снова боялся. Лу отвернулся. Его ждал Кайл, которого он еще не знал. Его ждал домишко на краю света, его ждала Соня. Сайрус. А Данни – Бадди хоть еще коптил небо? Он считал себя до сих пор как-то связанным с пасынком? А кто еще мог ждать Данни вне ПУОРа, Лу и не мог упомнить. Они как будто и не жили с ним тогда. В том прошлом у них не было ничего стоящего, за что стоило цепляться. Все стоящее Лу и Данни обрели, как ни странно, в чистилище. Разница была в том, что Лу искал свое будущее за его пределами, а Данни ограничивался настоящим и в нем. Им обоим было страшно, но Лу щекотал тот нетерпеливый, любопытный страх, который заставлял идти вперед; Данни тянул ко дну ужас, и в единоборстве между ним и его страхом Лу ставил на страх. Но это уже была чужая жизнь и чужое будущее. Лу двенадцать лет сражался за них обоих, пусть Данни повоюет за себя сам. Вертолет приземлился на заднем дворе, охранники велели им выбираться. Лу настороженно посмотрел на них: ему показалось, или их голоса прозвучали неуверенно? Их снова вели по коридорам, и снова вокруг пробегали люди, спешившие по своим делам. Некоторые задерживались, останавливали на них свои взгляды и бежали дальше. Лу и Данни шли к знакомому залу; они оба, не сговариваясь, замедляли шаг, словно благоговея перед неизвестным, и в странном сговоре с ними не смели подгонять их охранники. Зал был полон – этого следовало ожидать. Прокуроры Йоримзма, Стравиньска и Кравиц тихо разговаривали с Сайрусом. Соня и доктор Сцоллос подошли к Лу и Данни, поздоровались, произнесли стандартные фразы о погоде, об ожиданиях, о перспективах. Лу оглянулся, выискивая Джоуи, и облегченно улыбнулся: проныра Джоуи что-то объяснял высокому светловолосому парню в мятой вылинявшей футболке. Он помахал Лу и указал пальцем на парня, ожесточенно гримасничая: «Это Кайл». Лу растянул губы в улыбке и кивнул, попытался взмахнуть рукой. Кайл улыбнулся в ответ доброй, подбадривающей улыбкой. Лу сглотнул и заморгал. Сайрус недовольно поджал губы, пусть и знал об авантюре Джоуи. Еще один человек, сидевший в предпоследнем ряду метрах в трех от Джоуи, пристально посмотрел на Кайла. Следить за происходящим было сложно, тем более, чем очевиднее становилось, что решение давно принято и неоднократно подтверждено. Прокурор Ставиньска произносила речь, и она звучала убедительно, жестко, категорично, решительно признавая, что в расследовании бесспорно были допущены некоторые ошибки, но коллеги следовали логике расследований, предшествовавших судебному разбирательству, и внутренним убеждениям, и все вместе представлялось относительно непротиворечивым. Доктор Сцоллос еще раз напомнил суду, защищаемым, зрителям и журналистам все те несуразности, которые были попущены на всех этапах досудебного разбирательства, все огрехи, все случаи преступной небрежности и умышленной халатности, которые и привели к несправедливому обвинению и лишили три семьи возможности правосудия. Лу с трудом различал слова за гулом в ушах и гулом в зале, у него по лицу катился пот, хотя в зале работали кондиционеры. Он спохватывался и снова пытался следить за ходом разбирательства, но снова терялся в нервозности и оправдывался, что посмотрит запись, но потом. И сразу же ему становилось страшно: а если в тот момент, когда Лу отвлекался, борясь с собственным волнением, в зале произошло что-то, что поставит крест на всех его надеждах? Он подавался вперед и искал на лицах участников знаки и заставлял себя успокоиться. Сайрус обещал. Судья Ричардс объявил пятнадцатиминутный перерыв. Смысла покидать зал на это время не было. Лу положил руки на перила и опустил на них голову. Он держался из последних сил, и их оставалось все меньше. Его захлестывало отчаяние, коварно проскальзывавшее вслед за опустошенностью. Лу тихо молился, чтобы эти пятнадцать минут побыстрее закончились и одновременно чтобы не заканчивались, потому что а вдруг все пойдет не так? Клерк объявил о возвращении судьи, Лу послушно встал и послушно, как зомби, опустился на стул. Судья Ричардс объявил, что по рассмотрении всех обстоятельств дела и выслушав стороны, суд готов вынести решение. Лу вцепился в перила и затаил дыхание. Суд признал требование адвокатов Лу Мендеса обоснованным. Также обоснованным суд признал и включение в свое заявление ходатайства об освобождении Даниэля Августа Локка, несмотря на то, что он не является истцом и не назначил доктора Вилмоса Сцоллоса и Соню Кромер своими процессуальными представителями. С учетом представленных аргументов и договоренности, заключенной между представителями Лу Мендеса и прокуратурой третьего пояса суд принял решение о признании Лу и Данни условно невиновными в связи с невозможностью однозначно установить их невиновность, равно как и однозначно опровергнуть их вину. Кроме этого, суд частично удовлетворил требование защиты о материальном возмещении процессуальных проступков, допущенных полицией и прокуратурой 39-го округа в досудебном разбирательстве. Судья Ричардс позволил гулу, поднявшемуся в зале, поторжествовать минуты две, а затем постучал молотком, привлекая внимание к себе. Он объявил и о том, что решение суда вступает в силу незамедлительно, что означает немедленное освобождение Лу Мендеса и Даниэля Августа Локка из-под стражи. Он посмотрел на охранников и сказал: – Решение об освобождении из-под стражи уже вступило в силу. Исполняйте. Охранники растерянно переглянулись. Один из них решился и подошел к Лу. Тот протянул ему руки и затаил дыхание, а затем смотрел на запястья в недоумении, не веря, что это действительно произошло. Судья Ричардс снова потребовал тишины и сказал: – К сожалению, никто из нас не может признаться, что мы совершаем только достойные поступки. И к значительно большему сожалению, последствия недостойных поступков оказываются тем судьбоноснее, чем большей властью облечены люди. Из того, что я узнал о вас, господин Мендес, я могу сделать немало заключений, и одним из них я охотно поделюсь с остальными. На вашем примере я убедился в том, что в любой ситуации решающей оказывается власть над собой. Вы сохранили присутствие духа и человечность, несмотря на всю ту несправедливость, которая была совершена в вашем отношении со стороны полицейских, прокурорских, судебных и надзорных инстанций 39-го и 311-го округов. Мне выпала честь хотя бы отчасти исправить это. Я желаю вам удачи в будущем и надеюсь, что вы и дальше останетесь верны себе. Лу опустил голову в знак благодарности и снова поднял ее. Он шевельнул губами, пытаясь сказать хоть слово, но беспомощно улыбнулся и пожал плечами. Судья Ричардс кивнул и произнес стандартную фразу о завершении заседания и процесса. Лу встал и оглянулся. Затем, когда судья Ричардс вышел, он шагнул к Соне. И еще раз – и замер в растерянности, не зная, что делать дальше. Соня подбежала к нему и повисла на шее. – Лу, милый, – взвизгнула она от радости. Лу беспомощно улыбнулся доктору Сцоллосу. Его поздравили и прокурор Йоримзма с коллегами, выглядевшие удовлетворенными. Сайрус протянул руку. Лу не рассчитывал ни на что особенное, но Сайрус задержал пожатие на две лишних секунды, и Лу недоуменно усмехнулся. – Спасибо, – сказал он. – Еще рано, господин Мендес, – отозвался Сайрус, храня на лице эту проклятую маску невозмутимости и убрал руку. Соня яростно защищала Лу от журналистов, которые все разом хотели узнать, что чувствует Лу и что собирается сделать в первую очередь, когда выйдет на свободу. Лу не слышал ничего; он растерянно оглядывался, держа Соню в объятьях, и пытался сообразить, что делать дальше. Рядом с ним встал Кайл и негромко сказал, склонившись его к плечу: – Давай-ка держись за мою руку, будем пробиваться к выходу. Джоуи договорился с охранниками, что нас пропустят через служебный вход. Можно было заказать полицейский эскорт, но он чего-то возмутился, решил, что тебе не понравится. – Мне не понравится, – согласился Лу. Кайл усмехнулся. – Твое право. Идем? Подойдя к двери, выводившей на лестницу, Кайл велел Лу остановиться, а сам выглянул за нее. – Зараза, – скривился он. – Там журналюги какие-то. Он оглянулся, пытаясь сообразить, что делать дальше. Рядом с Кайлом остановился мужчина, следивший за ним и Джоуи перед началом заседания. – Вы догадались сменную одежду взять? – спросил он. – Она в машине, – виновато признался Кайл. – Мы думали, что Лу там переоденется. А вы кто? Мужчина перевел взгляд на Лу. – Первый оберст Бернд Пакольски. Марта обо мне хотя бы что-то рассказывала? – невесело усмехнулся он. – Пыталась, – помедлив, признался Лу. – Только говорила, что вы генерал, и не могла вспомнить фамилию. Оберст Пакольски вздохнул. – Дура, – обреченно резюмировал он. – Вы доверите вашему сообщнику сходить к машине? Мы подождем в уборной. Лу кивнул выжидающе смотревшему на него Кайлу, и тот побежал за одеждой. Оберст Пакольски огляделся и, ухватив Лу за предплечье, потащил к туалету. – Ноги ставь шире, – сухо говорил он. – Еще шире, их длины тебе хватит, чтобы делать шаги по метру, а не семенить как гейша. Еще шире. Молодец. Расправь плечи, ты свободный человек. Руки по швам. Они у тебя тоже свободны. В туалете он спросил: – Жить есть где? Лу кивнул. – Джоуи должен был купить дом, – после паузы ответил он. – Если так же, как они тебя похищали, то я тебе сочувствую. Лу усмехнулся и пожал плечами. Оберст Пакольски опустил голову, затем достал из кармана визитницу. – Держи. Мои координаты. Решишь связаться со мной – буду рад, – сказал он. Лу осторожно взял ее. Кайл заглянул в туалет, заскользнул в него и закрыл дверь. Он протянул пакет Лу. – Ну, успеха вам, – резко сказал оберст Пакольски, разворачиваясь к двери. – Вы можете поехать с нами, – просто сказал Лу, держа пакет перед собой обеими руками. Оберст Пакольски выпрямился. Лу подумал, что так, наверное, выглядит стойка «смирно». – Буду рад, – сдавленным голосом сказал он. Оберст Пакольски был вынужден признать, что остался доволен домом. Он обошел территорию, проверил сигнализацию и пообещал выдернуть руки идиоту, который ее устанавливал. – Прямо сейчас займетесь? – флегматично поинтересовался Кайл, стоявший, прислонившись к стене у входной двери. – Или хотя бы поужинаете? Посмотрев на него, оберст Пакольски хмыкнул. – Уговорил, пусть живут, – отозвался он. Затем, развернувшись к Лу, стоявшему в гостиной и оглядывавшему ее, неожиданно большую, с огромными панорамными окнами, ведшими на террасу, он спросил: – Ты будешь в порядке здесь? Его вопрос выдернул Лу из оцепенения. – Конечно, – прошептал он. Оберст Пакольски подошел к нему, обнял и прижал к себе. Похлопав Лу по спине, он сказал: – Я рад познакомиться с тобой. Лу неуверенно кивнул. – И я, – мягко подхватил Кайл, оказываясь рядом и протягивая ему руку. Первые два дня на свободе Лу провел, сидя на террасе и слушая, как шумят деревья. На третий пошел дождь, и Лу вышел из-под крыши, подставил под капли руки и лицо и застыл. Сайрус находился в штаб-городе пояса, давая пресс-конференции одна за одной, на которых объяснял, что не считает процесс разгромным для прокуратуры, унизительным для суда и неблагоприятным для освобожденных из-под стражи. Он упрямо переводил разговор на уроки, который извлекла из этого случая прокуратура, и перспективы, которые открываются теперь перед ней; на реформы, которые он уже провел и которые намеревался провести. Лу смотрел эти пресс-конференции, как одержимый, пересматривая записи снова и снова, изучая его лицо, мимику, жесты, манеру говорить, и тянулся к его лицу, забываясь, рассчитывая обвести его контур, коснуться губ. Пальцы входили в голо-изображение; Сайрус продолжал говорить, а Лу тянулся всем телом вслед за рукой, отчаянно скучая. Его навестили Джоуи и Соня, еще раз приехал оберст Пакольски, твердо настроенный доставить Лу в медицинский центр при Министерстве обороны, и Лу подчинялся им всем, не зная, что делать дальше, оказавшись неспособным определиться со своим собственным будущим. – Ты собираешься дорабатывать свой дневник? – категорично спросил Джоуи. – Какой? – безразлично отозвался Лу, в задумчивости изучавший большую глиняную кружку с горячим какао. – Твой. «Восемь веков в чистилище». Название надо изменить. Расширить надо. Мои связки выбросить нахрен, вставить твои. Ты все равно лучше знаешь, что там должно быть. И заново издать, уже как «Двенадцать веков». Кстати, название пойдет? – Отличное название, – признал Лу. – Я бы не придумал лучше. – Как будто тебе до этого было, – буркнул Джоуи и вскочил, словно высвобожденная пружина. – В общем, Барт Томсон готов издать ее вне плана хоть в следующем квартале. Я договорился на начало следующего года. Ты справишься? Лу откинулся на спинку кресла и подобрал под себя ноги. – Мне все равно нечего больше делать пока, – меланхолично улыбнулся он. – Займусь дневниками. Джоуи сделал было шаг ему навстречу и остановился. – Ты поможешь мне с фондом? – неожиданно спросил Лу, поднимая голову. – Каким? – подозрительно уставился на него Джоуи. – Образовательным. Для малоимущих. Не поверишь, у меня в ПУОР возможности для образования были лучше, чем в городе, когда я был пацаном до того. Тогда у меня были родители и социальная служба. Вроде как. И родители требовали попечения от службы, а служба от родителей. Ну и я оставался с носом. И не только я. – Помогу, – не задумываясь отозвался Джоуи. – С одним условием. – Каким? – насторожился Лу. – Ты дашь мне интервью. Лу засопел, угрюмо глядя на Джоуи. – Нет, – после долгой паузы сказал он. Аргументация Джоуи о том, как важно, чтобы народ знакомился с его точкой зрения, не забывал об этом случае, не пытался вернуться к прежнему мнению об их виновности, просто о том, что молчание Лу – это непростительная беспечность, натыкались на глухое упрямство. Джоуи обиделся и удрал. Лу вышел на террасу и сел на ступеньки. Июньское солнце щедро светило, несмотря на позднее время. Лу смотрел перед собой, привычно держа руки сцепленными. Он ненавидел эту привычку, и многие другие – вроде мелких шагов, вроде желания соглашаться с любым предложением, произнесенным резким голосом, бессонницы и неумения наслаждаться. Некоторые вещи он уже изменил в себе, но этого было мало, катастрофично мало; Лу боялся выбраться в город, страшился контактов с людьми, осознавая при общении с Джоуи, Соней, отцом – самыми близкими людьми, что его рефлексы, к которым они были снисходительными, могут здорово помешать ему. Лу не умел непринужденно вести беседу, не умел вести ее на равных, много чего еще. И это заставляло его страшиться посторонних еще больше. Он сидел, изучая свои ладони, и раздумывал о предложении Кайла обратиться к психотерапевту. Но это значило бы признание своей никчемности. Лу заметил тень, легшую перед ним, и поднял голову. Сайрус сделал еще шаг навстречу и тихо произнес: – Добрый вечер. Не помешаю? Лу судорожно сжал кулаки и встал, подстегиваемый неверием. – Нет, – беззвучно ответил он. – Наоборот. Ты долго. – У меня было много дел, – сказал Сайрус, приближаясь. – Как дела? Лу открыл рот, а затем невесело усмехнулся. – Плохо, – честно ответил он. Сайрус поднял руку и прижал ее к щеке Лу. – Я хотел тебя видеть. Я скучал. Я не знал, что ты думаешь. Я не знал, есть ли у меня право, – тихо говорил Лу, ласкаясь о его ладонь и давя в себе гнев. – Ты не получал моих сообщений? – ласково ответил Сайрус. – Я хотел слышать, – зарычал Лу. – Я хотел видеть, я хотел знать. – И? – спросил Сайрус, заглядывая ему в лицо. Лу ухватил его за рубашку и застыл, смотря в упор. – Ты долго, – тряхнул он Сайруса. – Ты долго! – выкрикнул он. Сайрус опустил руки ему на талию. Лу прижался к нему и обхватил обеими руками. Он тяжело дышал и крепко сжимал Сайруса, поглаживавшего его по спине. – Зато у меня целых три дня отпуска, – прошептал он и осторожно коснулся щеки Лу губами. – Приютишь? – Конечно, – выдохнул Лу, ощущая, как из него волнами выходит гнев, уступая место жару, и уткнулся ему в плечо. – Может, пойдем в дом? Я с удовольствием выпью чаю, – произнес Сайрус, который предпочел бы переместиться в более комфортные условия. Лу откинул голову назад и прищурился, подозревая его в насмешке. Сайрус держал его взгляд, бережно поглаживая волосы, и улыбался. Лу с усилием разомкнул объятья и поднял руку, провел пальцами по его бровям, скуле, челюсти, долго набирался смелости и коснулся губ. Сайрус легко поцеловал его пальцы и поощряюще улыбнулся. Лу потянулся к его губам и неловко припал к ним, совершенно не представляя, что делать дальше. Сайрус осторожно провел языком по его рту и поцеловал подбородок. Лу задохнулся от счастья и прижался к нему щекой. – Так бедному путешественнику не предложат чаю с дороги, а, Лу? – ласково улыбнулся Сайрус. Лу недоуменно смотрел на него, не понимая ни фразы, ни причин, по которым Сайрус ее произнес. – Ты не хочешь предложить мне чего-нибудь выпить? – спросил Сайрус. Лу показалось, что его предали. Он отвел руки и сделал шаг назад. Сайрус проследил за тем, как он мрачнеет, и ухватил его за руку. – Лу, милый, я после работы и долгой дороги и устал. И совсем не против подкрепиться. Засранец Джоуи спрятал тебя на краю света, – кисло усмехнулся Сайрус, поглаживая Лу по плечу. Сайрус чувствовал себя идиотом. Или, поправлял он себя, тихим идиотом рядом с идиотом буйным. Лу был напряжен, агрессивен, близок к срыву, и при этом щемяще неловок и стыдлив. Сайрус взял на себя заботу об ужине, и Лу стоял рядом, следя за ним, словно боялся, что Сайрус снова исчезнет. Всего опыта, которого у Сайруса было более чем достаточно, недоставало, чтобы понять, что делать дальше. Он предложил пить чай на террасе, Лу дернул плечами и отступил. «Возьмешь чашки?» – спросил Сайрус. Лу послушался. Это действовало. Никаких предложений, высказанных в форме обычных пожеланий – Лу рефлекторно соглашался с ними, потому что к этому был привычен. Но если задать ему вопрос, он реагировал разумно. Не подходить к нему со спины, хотя Сайрус и сам этого не терпел. Но Лу застывал в оцепенении, в отличие от Сайруса, тренированного реагировать совсем иначе – деятельно. Не проявлять инициативу – Лу подчинялся, но в нем снова начинала клокотать злость. Благодарить за ласки, неважно как: легким поцелуем, улыбкой, прикосновением, пусть ласки часто оказывались неуклюжими, иногда болезненными. Но Лу старался. Сайрус сидел рядом с ним и спрашивал о том, как продвигается работа над мемуарами. Лу пожимал плечами и молчал. Он не знал, как отвечать. Говорить правду – а если это неинтересно? Отвечать: «Нормально», – а вдруг это неправильно? Он поднял глаза на Сайруса, внимательно смотревшего на него и терпеливо ждавшего. – Фигово, – честно признался он. – Почему? – спросил Сайрус. Лу сглотнул. – Это... – он пожал плечами. – Ни к чему. Нет смысла. Незачем. – Почему? – повторил Сайрус. – Понимаешь... Там – там был смысл. Я пытался как-то рассказать себе, почему это неправильно. Почему то, что там делают – это неправильно. Если бы я этого не делал, то я забыл бы сам и стал бы... Да как Данни. Или Рейли. Или кто еще. Я не хотел. А сейчас я не знаю. – Лу, – мягко сказал Сайрус. – В том, что мы делаем, в нашей жизни вообще нет смысла. Ни в моей, ни в чьей-то еще. Но кто-то умный решил, что лучше жить, и жить достойно, чем не жить вообще. Что ты понимаешь, что есть правильно и что нет – это дар, Лу. И что ты остаешься верным своим представлениям о хорошем и плохом, о том, что верно и неверно – это дар. Ты был взращен на неплодородной почве и оказался способным принести плод. Это ли не чудо. Лу смотрел на него. – Это нужно, Лу. Поверь, если бы это не было нужно, твои мемуары не раскупали бы стотысячными тиражами. Лу опустил голову. – Кажется, я здесь куда быстрее забуду, кто я, – нервно засмеялся он. – Охотно верю,– тихо сказал Сайрус. – Когда противник четко определен, сражаться с ним куда проще. Иди ко мне. Лу колебался. Сайрус ждал. Лу устроился у него на груди, пытаясь сообразить, что делать дальше. Сайрус погладил его волосы и осторожно коснулся их губами. Лу прислушивался к тому, как стучит его сердце, знакомился с теплом тела, с запахом и загорался. Жар, чью природу он никак не мог определить, окутывал его, разгонял кровь по сосудам, перехватывал дыхание, заставлял сердце биться чаще и сильнее. Лу верил в то, что Сайрус решил принадлежать ему, он знал и ждал этого, но что делать с ним, перебиравшим волосы Лу, делавшим ужин на его кухне, сидевшим на его диване и не требовавшим ничего, а предоставлявшим ему право действовать, Лу не знал. Вернее, знал. Что-то помнил из того времени и подкатов Анди и еще пары людей. Что-то досталось ему в ПУОР. Лу не хотел применять это знание, но если у него другого нет, что делать? Уловив, как изменилось дыхание Сайруса, как забилось его сердце, Лу поднял голову. Сайрус смотрел на него тускло тлевшими глазами и ждал. Напряженно, но и терпеливо. Лу закрыл глаза и потерся носом о его щеку. Сайрус провел рукой по спине; Лу судорожно выдохнул и выгнулся. Решившись, он дотронулся до губ Сайруса и попытался неловко поцеловать его. Лу хотелось это сделать, и было страшно. Сайрус улыбнулся, кажется, прижал его к себе, провел языком по губам, замер, дожидаясь реакции Лу. Собравшись с духом, тот оседлал Сайруса и навис над ним, заглядывая в глаза. Сайрус ждал. Лу целовал его жадно, неловко, агрессивно, кусаясь в полузабытьи, сжимая предплечья до боли, дрожа – от страха, от возбуждения, от невозможности противостоять чувствам, поднимавшимся в нем и грозившим снесли все плотины, которые Лу навоздвигал. Он разрывал рубашку на Сайрусе, в увлечении расцарапывал грудь, прижимался к ней и тянулся к его губам, жаждая подтверждения, что все делает правильно. Сайрус спросил, не хочет ли Лу тоже снять майку, чтобы не поддерживать неравенство, и Лу застыл в упоении, вслушиваясь в его голос, самую малость рокочущий, ровный только на поверхности, бушевавший под ней. Он стянул майку, приблизился к лицу Сайруса, чтобы еще раз осмотреть его, чтобы еще раз убедиться, что все верно, что перед Лу – он, и что он – не такой, как на всех этих голо-побоищах, а настоящий, и снова целовал. Он отпрянул, когда Сайрус, полузабывшись, запустил пальцы под пояс его штанов, и Сайрус понимающе вскинул руки, а затем протянул их Лу. Лу снова вернулся к нему. Он отвратительно быстро кончил и обмяк, дрожащий, покрытый потом, бессильный, ощущающий на глазах слезы. Сайрус переводил дыхание, сцепив зубы, гладил Лу по мокрой спине и удерживался из последних сил, чтобы не сжать его до хруста в своих объятьях, не спрятать в горнице наверху самой высокой башни и не пускать к нему никого и никогда. – Я тебе больно делал, – прошептал Лу. – Разве? – шепотом же возразил Сайрус. Лу сел, провел пальцем по царапине на груди. – Это я, – виновато признался он и дотронулся до пятен на его предплечьях, которые грозили стать синяками: – и это я. И это, – Лу провел по губам Сайруса, и тот ухватил его за пальцы и легонько укусил. – Это ты меня пометил. А это я тебя пометил, – улыбнулся он. – Все в порядке, милый. Все здорово. Лу снова обмяк на Сайрусе. Раз он так говорит – то кто такой Лу, чтобы спорить? Лу улыбнулся и поцеловал его плечо. *** Джоуи выскочил откуда-то из-за софитов и шлепнулся на кресло. – Я нервничаю, нет я просто в ужасе, – честно признался он Лу. – Ты готов? – Нет, – усмехнулся тот. – Как?! – вскинулся Джоуи. – К этому реально подготовиться? – риторически вопросил Лу. – Ну извини, – дернув плечами, повинился Джоуи. – Начали. Джоуи делал свое первое ток-шоу с Лу – а с кем еще? Наверное, если бы Лу отказался, на его месте сидела бы Соня или кто-то еще все из того же окружения Лу, но это был бы отвратительный эрзац, и сама мысль о таком развитии событий вселяла в Джоуи священный ужас. Спасибо Сайрусу, неизвестно как убедившему Лу. Спасибо Сайрусу за Лу, способного ходить за покупками, заглядывать в бюро к Соне, учившегося водить машину. Спасибо Сайрусу за Лу, сидевшего перед Джоуи, спокойного, безмятежного, бесконечно привлекательного, с мягкой улыбкой, смотревшего на волнения Джоуи с насмешливым сочувствием. Выдохнув, Джоуи обратился к камерам, произнося приветственный текст, повернулся к Лу, благодаря того за согласие принять участие в авторской передаче, напомнил зрителям о процессе, обвинении, о несправедливом приговоре и долгой борьбе за освобождение. – Лу, наверное, банальный вопрос, но я не могу не задать его. Что было самым сложным для тебя там, в тюрьме, в блоке смертников? Губы Лу дрогнули, глаза на секунду потухли. – Наверное, помнить, – признался он наконец, глядя мимо Джоуи, куда-то далеко – и вглубь себя. – Помнить о том, зачем я это делал, кто я есть. Помнить, для кого я это делаю. Помнить, кем я могу стать. Память человеческая – сложная штука, позволяет подстроиться под любые ситуации, создать прошлое, даже будущее. Знаешь, многие там ведь забывали, откуда они пришли, почему они там и куда выйдут. Это тоже финт памяти, чтобы не страдать чрезмерно. А мне не хотелось забывать. Наверное, поэтому я и вышел оттуда. Наверное, поэтому я и могу строить иную жизнь. С ошибками, с кучей ошибок. Но жить.