Чистилище

Джоуи Расселл мог считать себя гиперуспешным журналистом, дожившим до часа, сопоставимого по звездности с ядром Млечного Пути. После цикла репортажей о Лу Мендесе и нескольких других предположительно невинно осужденных людях, после многочисленных филиппик в адрес смертной казни во многих и многих шоу Барт Томсон принудил его написать еще и книгу. Грубо говоря, оформить интервью с Лу Мендесом, информацию о деле, от которого он пострадал, добытые Джоуи сведения и все, что хотя бы на милионную часть может относиться к нему, в относительно связный текст и издать его сначала электронной книгой, а затем, если дело пойдет, то и в бумажном варианте. Дело пошло, на бедовую голову Джоуи свалился еще и промо-тур, который пусть и был очень усеченным, но все-таки отнимал изрядно времени и сил, и все это проходило во втором поясе, частью в первом центральном – и совсем редко в третьем. Джоуи вертелся как белка в колесе, пытаясь успеть и в третьем поясе поволновать общественные умы, и на очередной встрече с читателями рассказать уже в который раз, что давно следит за судьбой Лу Мендеса, испытывает огромное уважение к его стойкости и бла-бла-бла, встретиться с Соней, чтобы перекинуть ей еще пару советов от «компетентных источников» – и снова волновать умы на всех каналах, которые только хотели заполучить к себе Расселла. Их было много, становилось все больше; Джоуи с мрачным удовлетворением отмечал, что практически никто из обывателей и не сомневался, что Лу Мендес и Данни Локк невиновны, и с подозрительным вниманием следил за чиновниками, которые не смели признать, что так и считают этих двоих виновными. В тонкости он предпочитал не вдаваться: сомневаются ли чиновники в невиновности Мендеса и Локка в силу служебного положения, служебного цинизма или им просто плевать и они бездумно следуют внутренней политике учреждения, к которому относились. Джоуи с огромным удовольствием трепал нервы бюрократам всех мастей, осмеливающимся давать пресс-конференции. А потом он сокрушался в голо-разговорах с Сайрусом, что ни один из этих смердяков не обладает и сотой долей язвительности генерального прокурора К.-А. Да хотя бы у курсанта К-А. желчности поучились! Ах, что за время было... – убивался Джоуи под саркастичную гримасу Сайруса. Первый год 22 века начинался празднично для одной части населения– обывательской, обыденно для другой, такой же невыдающейся, и драматично для третьей, пытающей относить себя к столпам общества. Скандал вокруг президента Высшего суда третьего пояса Страттона, который усердно раскручивали медиа-платформы, не просто не смолкал, он громыхал все более угрожающе. Против причастности человека, который приносил присягу служить обществу, сохранять объективность и беспристрастность, руководствоваться законом и сложившимися в обществе этическими традициями, к сомнительному с этической точки зрения движению, которое на территории Конфедерации и даже смежных с ней государств было признано нелегальным, и против личных контактов с его руководителем, тем еще милым маньяком, находилось все более и более свидетельств. Не доказательств – этим пусть занимается комитет по расследованиям должностных преступлений при Высшем суде, журналистам такие тонкие материи чужды. А вот свидетельств – да сколько угодно. Давно заброшенные профили, например, на шовинистических сайтах, куча мала призывов к государственным переворотам, произнесенных пусть на иностранных платформах и вроде как безадресно, но слишком однозначно соотносимых с Конфедерацией. А Конфедерация такого не любит. Советник Клиффорд, державшийся от бурлесков, устраиваемых в третьем поясе, на ощутимом расстоянии, после некоторых раздумий признался сыну, что за судьей Страттоном давно следят, что в силу ряда причин он был удобен Конфедерации именно в том амплуа, которое себе создал, и именно в третьем поясе, но кажется, он заигрался в свою собственную справедливость, что чревато очень неприятными последствиями для упрямо сражающейся за право быть мирным и справедливым государством Конфедерации. Поэтому он и позволил Сайрусу ознакомиться с той частью досье на судью Страттона, которую не заполучил бы в свои руки просто так, несмотря на все свои степени доступа. Собственно говоря, с этими же томами досье, пусть и тщательно купированными, знакомился и генеральный прокурор Ратклифф и, что оказалось судьбоносным, президент Высшего суда Конфедерации Аруэла Манрике. После ряда засекреченных переговоров Генпрокуратуры и Высшего суда было принято решение о снятии судейского иммунитета с судьи Страттона, а также судьи Рафферта – по ряду обстоятельств, и связанных, и не связанных с «Альбой», а сотворенных им лично. По каковому поводу генпрокурор Ратклифф и президент Манрике давали совместную конференцию. Для Джоуи это было последним развлечением, на которое его хватило. Конференц-зал Высшего суда был просто диво как оснащен, диво как удобен для своры журналюг и действовал на них диво как угнетающе. Они вели себя отвратительно прилично. Задавали вопросы, как если бы медбратья экстра-класса из психбольницы особого режима разучили с ними предварительно вопросы по шпаргалкам, услужливо предоставленным дежурными психиатрами. Верная Санди Ньюман держала камеру на коленях, выключенную камеру, черт побери, жевала жвачку и прикидывала, сколько стоит блузка на судье Аруэле Манрике. По всему выходило – много. Но целомудренно много, Санди достаточно было бы не купить один объектив, чтобы стать обладательницей одной блузки судьи Манрике. Поэтому Санди жевала жвачку и не зевала слишком откровено. Джоуи смотрел на эстраду, на которой расположились основные действующие лица, с унылейшей миной. – Так, – наконец сказал он. Санди перестала жевать и покосилась на него: Джоуи произнес это прилично тихо – но непривычно тихо. Как будто с собой разговаривал. И что они тут делают, если Расселл не собирается бросать камни в гадюшник? Джоуи вздохнул, поизучал ногти, шмыгнул. – Так, – сказал он. – Страттона садят под домашний арест, Рафферта обвешивают отслеживателями и ограничивают радиус его передвижения штаб-городом. До выяснения обстоятельств. А они разве не выяснены уже? – Выяснены, – согласилась Санди, обнадеживаясь. Джоуи задумчиво свел брови на переносице и усердно сморщил нос. Судья Манрике как раз закончила разъяснять очередному журналисту, как она огорчена тем, что несмотря на тщательный контроль моральных качеств судей, на неплохую в общем систему допуска, аттестации и экспертизы, алгоритм может давать сбой. – Это поня-атно, – с места протянул Джоуи в полный голос. Санди успела включить камеру. – Система может казаться безупречной человеку, который ее типа разработал, но человек сам по себе небезупречен, а разные люди небезупречны по-разному, не так ли, госпожа президент? Судья Манрике склонила голову и вежливо улыбнулась. Она взглядом приказала помощнику сообщить ей, что за тип. Что он ей наплел, неизвестно, но эта зануда не потребовала от Джоуи Расселла сесть ровней, а еще лучше встать и вообще проявлять уважение к суду. – Меня вот что интересует, госпожа судья. Я последнее время очень много времени, ха-ха, прошу прощения за тавтологию, провожу в третьем южном. Дело о неправомерном осуждении в тройном убийстве двух несовершеннолетних ребят, которые были виноваты только в том, что за них некому было вступиться. Вот за судью Рафферта вступиться было кому, и поэтому он и аварии совершал, в которых гибли люди, и наркотиками приторговывал, и браконьерством занимался. – Джоуи подался вперед и положил руки на спинку кресла. – Я к чему. Вы тут так красиво говорите о правосудии и так далее. А статистика ведь, упрямая дама, почти как вы, госпожа президент, она говорит нам, что тот же миляга Страттон, к примеру, вынес около ста приговоров с высшей мерой наказания. За целых три декады, госпожа судья. Считай, три человека в год он убил. Это в довесок к призывам к террору, антигосударственной деятельности и прочим милостям. Судья Рафферт, то есть пока еще судья, но уже ненадолго. Тот тоже любил так себя развлечь. Грегори, статистику помнишь? – крикнул Джоуи через весь зал своему любимому врагу с «Первого», умнейшему, но увертливейшему, лояльному официальной власти и никогда человеку проходимцу. – Девяносто восемь за три декады. Кстати, часть из них была подтверждена все тем же почти бывшим президентом Высшего суда Страттоном, – крикнул ему Грегори в ответ и мило улыбнулся президенту Манрике. – Какое счастье, что ты не блондин, а так бы я счел себя обязанным жениться на тебе, милый, – довольно улыбнулся Джоуи. – Чур меня! – рявкнул Грегори под смешки коллег. – Ты разбил мое сердце, – трагично произнес Джоуи и снова перевел взгляд на судью Манрике, внимательно изучавшую его. – Знаете, господин генеральный прокурор, – неожиданно обратился он к Ратклиффу, – а ведь у вас замечательный протеже. Я имею в виду этого Александера. И одно удовольствие просачиваться к нему на пресс-конференции. Мы с ним уже лет пять дискутируем на тему правосудия. Правда, Санди? Санди выглянула из-за камеры и закатила глаза, всем своим видом демонстрируя, как ее достали эти перебранки. – Он пытался меня многому научить из того, что органы правосудия под правосудием понимают, госпожа президент. И снова возникает закономерный вопрос: к чему я это веду. – Действительно, господин Расселл, – улыбнулась она. – Джоуи, – расплылся он в улыбке. – Для вас – просто Джоуи. – Учту на будущее. – Кто будет судить Страттона и Рафферта, госпожа президент? – кротко спросил Джоуи. Ответ был банальным, он напрашивался сам собой, но предыдущие тирады Джоуи вопили о том, что подлец что-то задумал. В конференц-зале установилась тишина. – Дело находится в конфедератской подсудности, Джоуи, – президент Манрике решила зайти издалека. – Возможно, в зависимости от состава преступлений оно будет рассматриваться на федеральном уровне. – Иными словами, скорее всего их будут судить конфедератские судьи? Если сильно повезет и им удастся пришить только мелочь вроде браконьерства – то в третьем поясе. Где, как известно, усилиями многих и многих рыцарей правосудия, в том числе и протеже господина генерального прокурора Ратклиффа, уже сложилась относительно либеральная судейская коллегия. Сколько там Страттону впаяют – лет двадцать? Нет, сомневаюсь, – Джоуи затряс головой. – Двадцать было бы, если бы Страттон судил белого человека. Да и то едва ли. А полукровка бы и вышку получил запросто. Так? – Законодательство третьего пояса не дает таких однозначных ответов на эти вопросы, Джоуи, – натянуто улыбнулась президент Манрике. – Особенно пока неясно, как будет развиваться расследование. – Ну что ж. – Джоуи встал. – Мы живем в государстве, которое большую часть времени обеспечивает правосудие. Иногда оно, впрочем, дает сбой, как в случае со Страттоном и Раффертом, которые это правосудие применяли совершенно неравномерно к белым и цветным. Самое интересное, что против них это правосудие скорее всего будет действовать крайне умеренно, не так ли, госпожа президент? Цеховая солидарность, толерантность, верность коллегам, бла-бла-бла. Правосудие, коллеги, – Джоуи развел руками и широко улыбнулся. – Тогда еще один вопрос. Санди попятилась назад, ища ракурс получше, чтобы и Джоуи, и они там, на эстраде, оказались в кадре. – Можно? – мило улыбнулся Джоуи. – Разумеется, – процедила президент Манрике. – Это – справедливо? – перестав улыбаться, спросил Джоуи. Журналисты как по команде повернулись к судье Манрике и генпрокурору. Со стороны эстрады донеслось что-то, похожее на скрип зубов и сдавленные стоны. Ратклифф с каменным лицом смотрел перед собой. – Я так понимаю, в казуистике вы поднаторели, ругаясь с Клиффорд-Александером, – точно так же не улыбаясь, констатировала судья Манрике. – С моей стороны стола признаю, что в некоторых случаях объективность сохранять крайне трудно, хотя именно это и является нашей основной задачей как судей. Точно также сложно, как и балансировать между этикой и законом, к примеру. Я напомню вам, Джоуи, что мы являемся гражданами Конфедерации, в которой существуют заметные отличия между поясами и даже внутри поясов между округами. Система, под которую вы так усердно сейчас подкладываете мины, консервативна. Эта ее инертность может считаться ее недостатком, но это является и ее достоинством. Я думаю, что мои бывшие коллеги Страттон и Рафферт смогут оценить нормы именно той системы, которой пользовались так пристрастно, просто потому, что она не изменится достаточно за период расследования. Надеюсь, понятно, о чем я? – Кажется, да. Хоть это и пародия на справедливость, но все же лучше, чем узнать, что эти клиенты расхаживают по свободе и публикуют мемуары, – криво усмехнулся Джоуи и, помедлив, добавил: – Нет, все-таки политика мне больше нравится. Там народ и честней и не такой лицемерный. Не пытается прикрыться этим трепом о правосудии. Он развернулся и пошел к двери. В штаб-городе Конфедерации, чудесном, элегантном, футуристичном, чистом до скрипа, пыталась обосноваться зима. Зрелище было унылым. Снег падал, но непонятными редкими клочками, даже не снежинками, слишком малосильный, чтобы бороться с метео-бригадами; практически полное отсутствие осадков не спасало город от унылости: пасмурной погода оставалась все равно, и короткие дни этому только способствовали. Джоуи вспоминал отчего-то свое детство, где снега было завались во всех смыслах, столько, что ему долго пришлось привыкать к местам иным, местам, где можно было видеть землю и на ней даже росла трава. Славное было времечко, беззаботное. То ли в качестве ответа на его томления, то ли в качестве странного выверта мироздания в небольшой галерее на очень престижной улице проводилась голо-выставка очередного новоиспеченного творца – то ли чьего-то любовника, то ли племянника, посвященная как раз снегу. Джоуи увидел афишу – белое поле и понтово мерцающие, типа иридесцентные, буквы: «Арчибальд Монтескью. Песнь снега». «О!» – сказал себе Джоуи и решительно направился внутрь. Удостоверение журналиста, немного мата и кредиты оказываются универсальным пропуском, в этом Джоуи убеждался неоднократно – и в силу производственной необходимости, и за-ради спортивного интереса. Он еще раз удостоверился, что не потерял хватку, и через три минуты пытался вдавить глаза в полагавшиеся им по физиологии орбиты. – Ну точно, Арчибальд, бля, – буркнул Джоуи, пытаясь не сильно кривиться от очередной уныло-белой картины. Ладно бы Арчибальд как-то панорамно пытался что-то представить, а так: цветок, припорошенный тающим снегом. Лыжа, припорошенная искусственным снегом. Чьи-то искусственно-белые зубы на тщательно отретушированном лице и тоже на фоне искусственного снега. – И где этот говнюк вещает о любви к себе? – произнес Джоуи вслух. А что: в галерее стоял ровный гул, народ мерно заливался халявным шампанским, и вопрос доступа к профитролям или обретения еще одного бокала был для гостей куда более важным, чем типа искусство Арчибальда Монтескью. Тем не менее, рядом с ним раздался глуховатый, мятый какой-то, невыразительный голос: – На втором уровне. Джоуи повернулся в направлении голоса. Обладатель оного указал пальцем наверх и влево. На лице у него было написано крупными буквами: тоска смертная. – А тебя уже как занесло в это логово оскопленных фантазий? – бесхитростно спросил Джоуи. – А что билетам пропадать... – пожал плечами визави, задумчиво глядя в бокал. Джоуи алчно проследил за тем, как вместе с плечами поднялся и опустился невыразительно серый и очень уютный свитер – как-то сразу верилось, что он служит владельцу верой и правдой не один год, и даже не два. – Биле-там? – уточнил Джоуи, беспардонно изучая лицо визави. Блондина. Заросшего, со щетиной, наверное, привлекательного, когда выспится и приведет себя в порядок. – Ты не один здесь? – Н-не, – выдавил тот. – Подруга позаботилась. – Подруга? – ослепительно улыбнулся Джоуи, давя на корню разочарование. – Н-ну. – И где она? Познакомишь? Блондин замялся. – Замуж выходит, – после паузы признался он. Рядом проходил официант с подносом. Но пока блондин спохватывался, пока поворачивался к нему, официанта уже и след простыл. – Ну кто так делает? – возмутился Джоуи. С ловкостью, отработанной на десятках банкетов, фуршетов и прочей халявы, он развернулся точно перед другим официантом и сгреб с подноса два бокала. – Держи! – всунул он один блондину. Тот поколебался и поставил бокал на тот же поднос под брезгливым взглядом официанта. – Это же... – многозначительно бросил Джоуи и поднял брови. Официант подобрался. Джоуи заговорщицки кивнул. Официант склонил голову в почтении и отскользнул от них. – Это ты зачем? – с интересом спросил блондин. Кажется, он даже проснулся. – Чтобы рядом околачивался. Кредиты есть? – практично поинтересовался Джоуи. – В следующий раз дашь ему на лапу, так он и канапе поднесет. По губам блондина скользнула мягкая, добрая улыбка, и с ней засветилось и его лицо. Джоуи стряхнул оцепенение и сунул ему руку. – Джоуи. – Решительно представился он. – Кайл, – отозвался визави, осторожно пожимая ее. Джоуи почти заурчал от ее тепла, надежности, бережности, с которой она обхватывала и отпускала его руку. – О-о-очень приятно, – промурлыкал он. Кайл посмотрел на него и усмехнулся. У него ямочки по обе стороны рта, очарованно отметил Джоуи – и решительно стряхнул оцепенение. – Так что за фигня с твоей подругой, которая выходит замуж? И почему ты здесь, а не там? – Н-ну, – пожал плечами Кайл и осушил бокал. – Должна была за меня, но осенью. Я вроде был не против, но мы собираемся в экспедицию к Южному полюсу. Она тут познакомилась. С миллионером. Ну и... – он пожал плечами. – А приглашения давно были. Ей... по работе, что ли, достались, – он сделал неопределенный жест рукой. – Во-о-от. Он вертел в руках бокал. Через две секунды рядом нарисовался официант. Кайл посмотрел на него, сунул руку в карман и тыльной стороной кверху под подносом протянул официанту кредиты. Второй он взял еще один бокал. Джоуи залпом выпил свой и ухватился еще за один. – Сука, – радостно сказал он. – М-м-м, – замычал Кайл, вроде как собираясь возразить, но что-то ему явно мешало. Наконец он поморщился. – Н-ну. – А что за экспедиция? – требовательно спросил Джоуи. – Института эволюции. Криобактериологическая экспедиция. Пытаемся найти самые древние штаммы криобактерий. – И как? Успешно? – Каждый раз думаем, что да. Но следующий оказывается еще лучше, – довольно улыбнулся Кайл. Джоуи замер в счастливом предвкушении. – А я вырос там. – В Антарктике? – удивился Кайл и посмотрел на Джоуи с уважением. – Ага. Хранилище памяти 12/56. Это было здорово. И снег – настоящий снег, а не это покрытие класса люкс с искусственными бриллиантами, – скривился Джоуи. – Этот Арчибальд, видать, дохрена о лыжных курортах знает и нихрена о снеге. Ну так и распинался бы о них, а не выёживался. – Мы в 13/46 бурю пережидали, еще в 45 в гости ходили как-то. На 12-м уровне – нет, не были. Но коллеги были. Там классные ребята работают, – снова улыбнулся Кайл. Джоуи попытался улыбнуться, но в конце концов просто пожал плечами. – М-да, там... там стоило бы пожить, чтобы снег заснять. Там он действительно поет. – Ага, – согласился Джоуи, недовольно посмотрев на тетку в манто, которая высокомерно осмотрела их и, переведя взгляд на голокартину, сделала постное лицо – приобщалась к искусству. Он скорчил за ее плечом рожу и ухватил Кайла за свитер. – А ну пошли посмотрим на Арчи. Наверное, он носит бриллиантовые сережки-гвоздики, красит бородку краской для бровей и покупает рубашки на два размера меньше, чтобы показать, какой он вирильный. Он любовник или племянник? – буксируя его за собой, трещал Джоуи. – Э? – недоуменно отозвался Кайл. – Я говорю, кто дал ему денег на эту мутотень – охренительно богатый хахаль или маразматичный дядюшка, как ты думаешь? – пояснил Джоуи, попутно ухватил еще один бокал, сунул его в руку Кайлу и начал просачиваться к лестнице, которая должна была подвести их поближе к Арчибальду Монтескью. Который был невысоким, изящным даже, одетым в шелковую рубашку цвета электрик, подозрительно плотно облегавшую его грудь – действительно маловата, и щеголявшим эспаньолкой. Он был жгучим брюнетом, и если в естественном происхождении цвета бровей сомневаться не приходилось, то волосы и бородка были слишком уж яркими. И он томно взмахивал руками, прикрывал глаза и говорил что-то вроде: «... философия холода, экзистенциальная загадочность снега, эзотеричность морозных узоров, скрывающая в себе тайны бытия...». – Да неужели? – сияя, с трудом удерживая в груди переполнявшее его счастье, выкрикнул с предпоследней ступеньки Джоуи. Кайл одобрительно хрюкнул за его плечом, и Джоуи понесло. Охранники вышвырнули их. Но они опоздали с решительными действиями, и это куда больше напоминало попытку помахать кулаками после драки. Презентация Арчи-Монти была безнадежно испорчена, Джоуи сиял, вытирая кровь с разбитой губы, Кайл довольно посмеивался, потирая ушибленные ребра. – Здорово ты его, – сказал он. – А то, – широко улыбнулся Джоуи, разворачиваясь к нему. Кайл внимательно смотрел на него, и наверное, Джоуи должно было быть страшно: глаза Кайла темнели, улыбка была натянутой, ноздри подрагивали. Он сглотнул. Кайл задержал дыхание. Джоуи облизал губы. Кайл безотрывно следил за кончиком языка. – Ты далеко живешь? Кайл подался к нему, но остановился в паре сантиметров. – В кампусе, – выдохнул он. Джоуи прикрыл глаза, растворяясь в его дыхании. – Рядом гостиница, – прошептал он и из последних сил отстранился от Кайла. – Окей, – судорожно отозвался тот. Джоуи нервничал, препираясь со служащим на ресепшене, нервничал тем более, что над его плечом висел Кайл и осторожно принюхивался к его запаху. Как перышком по шее водил. Поэтому казалось, что служащий слишком медленно оформляет комнату, терминал слишком медленно снимает деньги, а чтобы добраться до комнаты, нужно преодолеть бесконечно долгие десять метров. Карта-ключ была в руках у Джоуи, а Кайл внезапно бросил: – Погодь-ка. А ужин можно заказать? Служащий оскалился вместо вежливой улыбки. – Разумеется, – сказал он. – Окей. Через два часа, – распорядился Кайл. Джоуи посмотрел на служащего. – Оптимист, – недоуменно откомментировал он. Служащий сжал челюсти, чтобы не заржать. Кайл посмотрел на него сверху вниз, вредно улыбнулся и толкнул к коридору. Служащий отеля оказался очень понимающим и обеспечил Джоуи номером на первом этаже. Десять метров терпения – и двадцать квадратных метров блаженства. Джоуи, пошатываясь после неумеренного, азартного, залихватского потребления халявного шампанского, да еще подстегиваемый при этом любопытными, затем и заинтересованными взглядами Кайла, целеустремленно направлялся к номеру. Кайл шел сзади, судя по теням, ненамного ровнее. И он придерживал дыхание, и у Джоуи на затылке вставали дыбом волосы, словно трепеща от его дыхания. – Вот. – Резко остановившись, сказал Джоуи. – Дверь. Сюда. Нам. – Пояснил он. Руки Кайла легли ему на плечи. – Ага, – проурчал он над плечом Джоуи. Джоуи решительно протянул руку с картой-ключом к двери и замер – рука подрагивала, и шанс, что он попадет в щель терминала, был ничтожным. Кайл поддержал его руку снизу и направил к прорези. Джоуи уперся второй рукой все в ту же злосчастную дверь и откинул голову назад, рассчитывая подставить шею под губы Кайла. Который перехватил его поперек груди, прижал к себе и уткнулся лицом в плечо. Глубоко вздохнув раз, второй, Кайл нащупал ручку двери и затолкнул Джоуи в номер. В номере автоматически зажегся свет, и Джоуи хихикнул. – Верхний свет оставить, боковой оставить и музычку, чтобы потанцевать. Компьютер, слышишь? – радостно сказал он, затормозив посреди комнаты. – Исполняю, – мелодичным женским голосом отозвался компьютер. – И отключи голосовой интерфейс, – бросил Кайл, стягивая свитер. Джоуи развернулся к нему и приоткрыл рот. – На кой нам бабы? – пояснил он, делая шаг навстречу. – Ни на кой, – радостно затряся кудрями, охотно согласился Джоуи. Кайл с детским интересом следил за ними. – Свои они у тебя? – спросил он, делая шаг навстречу. – Ну конечно, – гордо отозвался Джоуи, потянувшись было расстегнуть рубашку. Кайл криво усмехнулся, откинул свитер и запустил пальцы в волосы Джоуи. Тот предвкушающе выдохнул, устраиваясь поудобней в его ладони. – Я это, – неловко начал Кайл. – Полгода никого не было. – Э? – удивился Джоуи. – В экспедиции не до этого, – пожал плечами Кайл. – Да еще за полярным кругом, – смущенно добавил он. Джоуи толком не разобрал слов, но за движением губ следил тщательно. – Это хорошо, – многообещающе протянул он. – Это очень хорошо. Кайл массировал кожу на голове Джоуи; Джоуи смотрел на него не отрываясь. Кайл потянулся к верхней пуговице его рубашки, расстегнул ее, следующую, следующую. Провел пальцами по его груди, и Джоуи содрогнулся. – Щекотки боишься? – прошептал Кайл. – Не-е-е, – протянул Джоуи, неотрывно глядя ему в глаза. Кайл тихо засмеялся и расстегнул следующую пуговицу. Через секунду он стягивал с жадно целовавшего его Джоуи рубашку. Еще через секунду Джоуи прижимал его к стене. Кайл возмущенно зарычал и завалил Джоуи на кровать, придавливая сверху. Джоуи попытался было вознегодовать, но забыл о своем намерении, когда Кайл начал бесцеремонно вытряхивать его из брюк. – Нифига себе на тебе татуировок... – довольно произнес он. – Мать моя женщина, да ты красавец! Джоуи засмеялся, обхватил его ногами и притянул к себе. Он попытался оседлать Кайла, но всей его верткости не хватило, и Кайл снова прижал его к кровати. Джоуи возмутился – и заурчал от удовольствия. Кайл довольно усмехнулся – и застонал. Он умел целоваться – а Джоуи был не против, совсем не против. Джоуи лежал на спине, раскинув руки, закинув на Кайла ногу, переводил дыхание, наслаждался сытым биением сердца в груди и пялился в потолок, прислушиваясь к себе. Кайл перевернулся на бок, закинул на него ногу и подтянул к себе. Он чмокнул Джоуи в потное плечо и потерся о него носом, а затем уронил голову на кровать и блаженно вздохнул. – Вау, – ошеломленно выдохнул Джоуи. – Вау... – Угу, – согласно буркнул Кайл. Генеральный прокурор Клиффорд-Александер еще раз появился в ПУОР 311/3/079-288. В сопровождении прокурора Йоримзма и его помощника и любезно пригласив Соню Кромер и адвоката, нанятого ею представлять Лу Мендеса в суде – доктора Тиреоса Сцоллоса прогуляться туда же. Жест доброй воли, всецело показывающий благие намерения генпрокуратуры. Рассмотрение дела в суде должно были начаться в марте. Дата первого слушания уже была назначена, и стратегия обеих сторон определена в достаточной мере. Оставались детали, как то: определиться с тактикой, еще раз заверить друг друга в благих намерениях и заручиться обещанием вести себя прилично от двух людей, из-за которых весь этот цирк и затевался. После принудительной отставки и помещения под стражу судьи Страттона и самоубийства Рафферта место президента Высшего суда пока пустовало. Конкурс на замещение должности был вроде как объявлен, но уже второй месяц никто не решился заявить свою кандидатуру. Ни из местных, из третьего пояса, ни из других поясов. Президент Манрике назначила судью Куонга Квога исполняющим обязанности, и все вроде как вздохнули с облегчением. Сайрус расслабился – он помнил Квога еще по Высшей академии, был очень хорошего мнения о нем и рассчитывал на взаимность. Судья Квог тоже подозревал, что в пертурбациях в судейской системе третьего пояса Сайрус принимал не самое незначительное участие, и был откровенно благосклонен к нему, чем Сайрус и пользовался, рассчитывая как можно основательней подготовить почву для процесса. Прокурор Йоримзма был полностью согласен с намерением генпрокурора Клиффорд-Александера провести процесс в щадящем режиме и побыстрей приняться за восстановление репутации прокуратуры, которую не поливал грязью только ленивый. И он очень радовался и тому, что Клиффорд-Александер основательно готовился к этому неблагодарному занятию, и тому, что сам он к этому скользкому занятию практически никакого отношения не имеет. Еще больше прокурор Йоримзма был рад тому, что именно генпрокурор лично вел переговоры с доктором Сцоллосом и Соней Кромер и что он же согласился присутствовать и на внесудебной беседе с заключенными – тогда обвиняемыми и осужденными, сейчас вроде даже и потерпевшими. Можно было много нехорошего сказать о генпрокуроре, но он и ответственности не боялся, и одной легкомысленной фразой оказывался в состоянии разрядить самую напряженную обстановку. Что генеральный прокурор Клиффорд-Александер и демонстрировал, ведя непринужденную и зубодробительно схоластичную беседу с доктором Сцоллосом, от которой прокурора Йоримзма неудержимо тянуло зевать, обсуждая с Соней будни фонда и как бы невзначай попуская в беседе фразы, которые, если Соня не была дурой, она могла обернуть в солидный капитал для фонда. Соня дурой не была, тихо радовался прокурор Йоримзма, отмечая, какими глазами она смотрела на К.-А. – благодарными, ошеломленными, недоумевающими, почти восхищенными. Кажется, и с ней проблем не будет. Хотелось верить, что и с Лу К.-А. окажется таким же ловким. В этом были сомнения. Не насчет Данни Локка. На него достаточно было надавить посильней, и он бы радостно обмочился и подписал все, что ему подсунули. Той еще тряпкой был этот Локк, сыгравший такую злую роль в судьбе их обоих и так и не понявший, ни что он натворил, ни что может обрести сейчас. Соня признавалась, что с этим Локком очень много придется возиться какому-нибудь реабилитационному фонду, и хорошо, что ее участие в его судьбе закончится с окончанием процесса. Насчет же Лу Мендеса – прокурор Йоримзма и уважал его, и опасался, и схожее отношение ощущал у других людей, его знавших, и насчет его решения у прокурора Йоримзма были сомнения. Разумеется, генпрокурор умудрился договориться с Мендесом на очень неплохой вариант, но это была устная договоренность, и с процессуальной точки зрения она никакого значения не имела. Хотелось верить, что Мендес еще раз повторит свое согласие с предложением прокуратуры, которое и позволит прокурору Йоримзма и коллегам приняться за дело. С целью проявить благие намерения и продемонстрировать усвоенные уроки, которые в недавнем прошлом преподнесла ПУОРу та же прокуратура, руководство выделило для трехсторонней встречи ни много ни мало – малый зал совещаний. Директор Бернард с удовольствием выпил с ними кофе, который Сайрус предусмотрительно взял с собой в огромных количествах, рассчитывая хотя бы таким образом избавиться от необходимости снова прожигать кишки фирменным кофе от Бернарда, и после получасовой беседы тактично сослался на дела. Сайрус в молчании допивал кофе; Соня и прокурор Йоримзма спорили о достоинствах футбольных команд, доктор Сцоллос читал что-то на своем коммуникаторе. Ожидание напрягало всех их; когда ввели Лу и Данни, оно сгустилось еще больше. Сайрус встал, и прокурор Йоримзма непроизвольно последовал его примеру. Необходимости в этом не было никакой, он никогда не считал нужным соблюдать обывательский этикет с обвиняемыми, а тем более осужденными, но отчего-то здесь это было уместным. Сайрус поздоровался с Лу и Данни, нечитаемым взглядом посмотрел на Соню, которая с энтузиазмом начала предлагать им кофе. Все было предсказуемо. Все было ожидаемо. Кроме странного взгляда Лу, задержавшегося на Сайрусе куда дольше положенного – горящего, нетерпеливого, страдающего, и Сайруса, который, когда доктор Сцоллос начал излагать Лу и Данни суть сделки, отчего-то отодвинул стул к стене – в самую тень. Прокурор Йоримзма не рисковал глядеть в его сторону слишком часто и слишком внимательно и довольствовался легким волнами от касания пальцев об экран коммуникатора, которые, как ему казалось, он улавливал. Все было предсказуемо. Соня отстаивала какие-то непонятные идеи о справедливости, доктор Сцоллос со спортивным азартом отстаивал мелочи, Данни Локк то трясся мелкой дрожью, то сдвигался на самый край сиденья и замирал, вытянув шею и открыв рот. Лу молчал и сидел, опустив голову. Когда прокурор Йоримзма обратился к нему с просьбой уточнить свою позицию в данном деле, Лу поднял на него тяжелый взгляд и спросил глухим и очень недружелюбным голосом: – А что, прокуратура изменила свое мнение? – Нет, разумеется, – натянуто улыбнулся прокурор Йоримзма. – Тогда почему должен я? Или вы не считаете меня способным сдержать слово? – Напротив, – неожиданно подал голос Сайрус. – Напротив. Лу повернул к нему голову. На долю секунды у него исказилось лицо. Сайрус не отрываясь смотрел на него, и в тени от стены черты его лица казались нечеткими, но глаза – глаза мерцали, обещая многое, и что-то сверх того. Лу сцепил зубы и опустил голову. – Как видите, доктор Сцоллос, – обманчиво нейтральным, а на поверку напряженным, вибрирующим голосом сказал Сайрус, – каждая из сторон оказывается хозяином своего слова. Вам не о чем волноваться. – Вопрос в другом, доктор Клиффорд-Александер, – откинувшись на спинку стула, немного в нос произнес доктор Сцоллос. – Вопрос в том, что по этому поводу скажет уважаемый суд. – Вам совершенно незачем еще раз подтверждать свою репутацию человека, любящего задавать каверзные вопросы, дорогой коллега, – мягко улыбнулся Сайрус. – Мы о ней отлично осведомлены. Впрочем, почему бы нам не поговорить об этом за чашечкой кофе? И кстати, в другом термосе – шоколад. Кто-нибудь хочет? Милая госпожа Кромер? Господа Локк, Мендес? Господин Мендес, рекомендую, – бархатно добавил Сайрус, пристально глядя на беспомощно моргавшего Лу. Сайрус не рискнул сам протянуть Лу чашку. Но по паре взглядов Лу понял: Сайрус хотел это сделать. Сайрус обещал это сделать. Сайрус это сделает, когда у них наконец не будет никаких конвоиров. Лу спрятал за отросшими волосами лицо с предательскими сырыми глазами. Какой бы милой ни была беседа в малом конференц-зале ПУОРа, иной была атмосфера в зале суда. Соня добилась разрешения для него – для них – следить за происходящим удаленно. Их самих, Лу и Данни, должны были заслушивать на предпоследнем заседании, они должны были присутствовать на последнем, и если все пойдет хорошо, а все должно было пойти хорошо, их и отпустить должны были прямо там. Но до того момента оставалось не менее пяти заседаний и бесконечные, медленно убивающие своей монотонностью секунды в ПУОРе. Одна отрада – послабление цензуры, увеличение времени пользования медиа-центром и мечты. Лу боялся строить планы. Он вообще не знал, какие планы он должен строить. Спасибо Джоуи – он снова прикрылся желанием взять интервью у почти освобожденного от этого кошмара Лу Мендеса. И там он спросил, после того как бросил в середину стола маленький черный кубик: – Ты хочешь дом или квартиру? Лу уставился на него. Джоуи поежился. – Ты лучше в стенах дырку прожигай, – пробормотал он. – Тебе кое-что полагается за книгу и за интервью, которые я у тебя брал. Немного, но на домик хватит. – Домик? – по-идиотски переспросил Лу. – Ага, – механически подтвердил Джоуи, отчего-то не пытаясь казаться радостным. – Да, – неуверенно согласился Лу. – Значит, домик, – Джоуи опустил голову. – Послушай, один такой есть у меня на примете, но оттуда до ближайшей дороги три километра пехом. До ближайшего населенного пункта – и все восемь. Кругом лес. В паре километров озеро. Как тебе такой вариант? – Издеваешься? – нервно усмехнулся Лу. – Я серьезно, – обиженно протянул Джоуи и посмотрел на него глазами нашкодившего щенка. Лу засмеялся. – Я согласен, – истерично посмеиваясь, сказал Лу. В морщинках в уголках глаз у него собрались слезы. – Тогда слушай, – мгновенно переменившись, начал говорить Джоуи сухим, деловым тоном. – Я к тебе подходить не буду. Я вообще подальше от тебя держаться буду. Но один парень согласился помочь. Его Кайл зовут. Он тебя туда и отвезет. – А как я его узнаю? – неуверенно пробормотал Лу. Джоуи уставился на него, затем отвел глаза. После усердных раздумий он произнес: – Он надежный и уютный. Лу поднял брови и ехидно улыбнулся. Джоуи надулся и скрестил на груди руки. Строить планы по-прежнему было страшно; страшнее было только просыпаться. Лу снился лес, каким он его представлял по полудетским воспоминаниям, по полузабытым описаниям в книгах. Там было много деревьев. Между ними петляла заброшенная тропинка, ведшая к хижине. Много ли было нужно Лу – топчан, чтобы спать, и бесконечное небо, которое можно было бы увидеть в любое мгновение. И обязательно огромная поляна перед хижиной, чтобы дракону хватило места приземлиться. И он опускался, и шорох крыльев сливался с одобрительным шушуканьем деревьев – и в дверь молотили, голося: «Подъем!». Лу шел на завтрак, и его ладони хранили тепло драконьей чешуи, и счастьем казалось, что он плохо слышал: гул голосов вокруг мог сойти за все то же шушуканье деревьев. Только неба недоставало. Это воспоминание о будущем и позволяло Лу относиться с неожиданным благодушием к происходившему в зале суда. В котором доктор Сцоллос в очередной раз подтверждал, что ему не просто так присвоили степень почетного доктора Высшей академии пояса, Соня казалась похожей на настроенного на решительную драку мастиффа, прокурор Йоримзма стоял не на жизнь, а на смерть, и напряженно следил за процессом сидевший во втором ряду генеральный прокурор Клиффорд-Александер. У обеих сторон была та еще задача: у Сони и доктора Сцоллоса – с достойной миной принять условное оправдание своих подзащитных, но так, чтобы никто не сомневался, что это решение – компромиссное, оно может быть корректным с точки зрения правосудия, но не имеет ничего общего со справедливостью. И поэтому доктор Сцоллос и Соня оспаривали каждый аргумент прокуратуры, подвергали сомнению каждую фразу свидетелей прокуратуры, а прокурора Бьюкенена с огромным удовольствием представили в самом неприглядном свете. Лу растерянно смеялся: Бьюки, оказывается, простой человек, потеет точно так же, как простые смертные, багровеет в синеву, и лысеет тоже. На фоне изысканно изъяснявшегося, немного старомодного доктора Сцоллоса он так и вообще смотрелся плюгаво. Хотя Сайрус был недоволен, что Бьюкенен оказался настолько психологически неподготовленным к допросу, он не мог не признавать, что и этот допрос изменит отношение к ним в лучшую сторону. У прокуратуры задачей было хотя бы как-то реабилитироваться после обличительной кампании, которую развернул несколькими месяцами раньше Джоуи. Прокурор Йоримзма, прокурор Ставиньска и прокурор Кравиц вынуждены были терпеть конвой, который проводил их в здание суда сквозь толпу очень недружелюбных обывателей, а Сайрус имел удовольствие созерцать на стекле своего автомобиля разбитые яйца. В самом начале ему было особенно тяжело. А потом он начал расценивать это как искупление. Потому что тот же Джоуи Расселл, словно в насмешку, сделал еще один документальный фильм о новой прокуратуре. И в нем он по душам поговорил с людьми, которые были все той же прокуратуре благодарны. Наверное, и Сайрусу лично, и прокуратуре стоило пройти сквозь горнило человеческой неприязни, чтобы оказаться достойными. Поэтому Сайрус, выкраивавший время, чтобы заглянуть в зал суда, тихо злился, когда при нем снова потрошили прокуратуру, и при этом испытывал горькое удовлетворение – такого безобразия хотя бы в третьем поясе долго еще не повторится. Предпоследнее заседание суда было назначено на конец мая. Лу мучился бессонницей, дожидаясь его. Он метался по камере, замирал у стены, обводил то контуры дракона, то контуры хижины, то невидимые черты лица, чтобы затем прижаться щекой к тому месту, где он секунду назад обводил профиль, и коснуться губами того места, где только что очерчивал губы. Когда в дверь загрохотали, требуя подниматься, он уже давно сидел на своей полке, сжавшись в комок и готовясь к невероятному – к поездке в зал суда, в котором к нему будут относиться как к человеку. Ему предстояло принять душ, одеться в новую робу и пройти к выходу, чтобы по тюремному двору под открытым небом подойти к вертолету. Лу трясло. От надежды, от которой он почти отвык, от страха перед неизведанным, просто от эмоций. В вертолете уже сидел Данни, и он испуганно заерзал, когда охранники ввели и начали пристегивать Лу. Данни тоже трясся, но просто от страха, и не перед перспективами – перед ним, Лу. – Смотри не обмочись, – не удержался от шпильки Лу. Он ничего не мог поделать – Данни был жалок. Наверное, он и брезгливости был достоин только в кредит.