Человек - шут, танцующий над пропастью. Оноре де Бальзак
Пролог
Катя зачерпнула варенье из хрустальной вазочки и намазала на ломтик хлеба. Андрей Витальевич смотрел на нее, подперев щеку ладонью, и думал, что она еще больше похорошела в замужестве, его двоюродная сестра, дочка тети Люды. - Санька совсем большой стал, - с теплом сказала Катя про их общего племянника. - Бальными танцами занимается, мать возит его на Академическую. - Какой он молодец. И нравятся ему бальные танцы? - Да как сказать. Он не в восторге, ни капельки. Ты же знаешь, что у всех мальчишек сейчас на уме. - Да знаю. Компьютеры и мобильники, да игры эти безмозглые. Все знают. Но должно быть что-то еще? Какая-то иная сторона нашего бытия? – ответил Андрей, приятный молодой человек, «каких просто нет», как говорили о нем и Катя, и её мама. - Должно быть что-то, конечно, но Санька этого не знает и знать не хочет. Светик оттаскивает его от компьютера за уши, пихает силком в трамвай и тащит в студию танцев. А потом волоком на английский. И бассейн два раза в неделю. Ты никогда не видел такого несчастного ребенка, Андрюша! - Зато потом он поймет, что это было не зря. - А точно ли он поймет? - Я надеюсь. А если не поймет, значит, мы точно катимся в бездну, все вместе, от мала до велика, с мобильниками в руках, теряя наши бедные души, - сказал Андрей Витальевич. - Ох, не пугай меня, - отмахнулась от бездны Катя. - Может, бальные танцы – просто не то, что может увлечь Саньку, вот он и сопротивляется. Он найдет себя в другом. Как по мне, такому Саньке больше подойдет какой-нибудь кружок радиолюбителей, а вальсы и ча-ча-ча – не его. Андрей Витальевич пожал плечами. Растаяла от теплоты Катиных слов неизмеримая пропасть человеческого отчаяния, о которой он думал порой, переживая о времени, в котором им довелось жить. - Кстати, о танцах, - оживилась Катя, - а я и забыла. Хочешь в пятницу на «Лебединое озеро»? Мы взяли билеты, а Витьке в этот день в командировку ехать. Катин муж Витька, а точнее, Виктор Громов, какой-то управляющий на грандиозных стройках «новой Москвы» определенно не был заядлым театралом. А сам Андрей Витальевич всегда с удовольствием приобщался к культуре. - Пойдем, конечно! - Вот и отлично, - обрадовалась Катя. - У нас в пятницу короткий день. Часа в четыре заедешь за мной на работу? Посидим где-нибудь, а потом рванем в театр. - Хорошо. Только оденься нарядно, Андрюша. Раньше, до Катиного замужества, они вдвоем часто выбирались в театры, на концерты, но сожалеть о том времени было бы нечестно. Всё-таки семья для женщины – самое главное, так считал Андрей Витальевич. Они выпили еще по чашке хорошего индийского чая, поговорили о работе, о родне, которая у кузена с кузиной была дружная и многочисленная. За окном постукивал бесконечный дождик, частый и не знающий меры гость позднеосенней Москвы. В серванте блестел хрусталь, а в зеркальной стенке серванта отражались двое: юноша лет двадцати пяти и неуловимо похожая на него белоснежка в очках. Эта кухня в старом доме недалеко от метро «Профсоюзная», где двое сидели за маленьким столиком, полнилась таким умиротворением, что Кате не хотелось уходить, а Андрею Витальевичу не хотелось её выпроваживать. Они были людьми уютными, распространяли тепло вокруг себя и конечно, дорожили друг другом. Катя стала собираться домой. Андрей Витальевич помог ей надеть пальто и проводил к лифту. - До пятницы! – распрощалась Катя. - Не забудь про балет! - Хорошо, - сказал Андрей Витальевич перед закрывшимися створками лифта. Из-за чужой двери вырывались звуки рекламы: телевизор у соседей всегда вопил без устали. Запираясь на оба замка, Андрей Витальевич вновь вспомнил о бездне, о которой сказал за чаем – соседи-любители ток-шоу точно неслись в неё и не знали об этом – как всегда и бывает. Андрей Витальевич и предположить не мог, что его собственное падение в бездну начнется ближайшим пятничным вечером, и именно с предстоящего балета, с «Лебединого озера».Картина 1
Ожидая начало спектакля, Андрей Витальевич оглядывался и рассматривал посетителей. Вон роскошные дамы в бархатной ложе, блеск их бриллиантов вторит блеску люстры, которая украшает зал. С ними лощеные, загорелые мужчины, будто только что с пляжа – по ним не подумаешь, что на дворе глубокая осень. Немало в зрительном зале людей, что не в пух и в прах разодеты, а попроще, как сам Андрей Витальевич. На балконе в проходах маячат студенты – деньги у них есть только на самый дешевый билет без места, что продают за час до начала. Один за другим отзвенели три звонка, а между ними пятиминутки шуршания и дипломатичной, обходительной толкотни. Андрей Витальевич с кузиной Катей сидели на своих местах и ждали, когда откроется тяжелый занавес и начнется действо. - Помнишь, как твоя мама водила нас в детстве по субботам в театр? – вспомнила Катя. - Конечно, помню. На дневные представления всегда ходили. - Теперь-то мы с тобой взрослые и запросто ходим на вечерние спектакли, - улыбнулась кузина. Она в синем коктейльном платье выглядела потрясающе, и Андрей Витальевич замечал, что мужчины любуются ею. Теперь они взрослые. Как пить дать взрослые, вон, у самого Андрея многие приятели-ровесники уже переженились, а кое-кто успел обзавестись детьми. А сам он расстался с девушкой (по обоюдному согласию, ничего драматического), да так и застрял в одиночестве, уютном и не требующем душевных растрат. Катя вертела в руках программку, загибала уголок вощеной бумаги. От нечего делать Андрей глянул в свою программку и успел прочитать: Принц Зигфрид – Давид Полоцкий. А потом мягко и вежливо, как и всё в театре свершалось, погас свет. Зрительный зал наполнился живым, объемным гулом, шорохами, прощальными позвякиваниями отключаемых телефонов. За первой скрипкой потянули «ля» на разных октавах все музыканты, настраиваясь. На помост взошел дирижер, руки его порхнули в легком, как вдох перед песней, ауфтакте, и пришла музыка. А за увертюрой был свет, и танец, и игра: искусство сошло со сцены к каждому, кто пришел в театр в тот московский вечер. Принц Зигфрид любил, мечтал и страдал, Одетта-Одиллия мерцала на озере среди девушек-лебедей, чаровала и губила прекрасного принца. Андрей Витальевич смотрел во все глаза на прекрасное зрелище, и недоумевал: отчего он раньше не уделял балету внимания? Красота ради красоты, чистая, безупречная, сошедшая с небес – она умывает душу и просветляет взгляд, и на глаза едва не наворачиваются слезы. Прогуливаясь в антракте по холлу, просветленный и оттого растерянный Андрей Витальевич сказал кузине: - Говорят, что Чайковский был гомосексуалистом. - Да про кого не говорят всяких гадостей? Не судите, да не судимы будете, - ответила Катя. - А я его не осуждаю. Это нормально, хоть в его времена так не считали. Это его выбор. Скорей, не его выбор, а его крест, и Андрею казалось, что всё «Лебединое» о том, каково этот крест нести. В теме Судьбы слышалось грозное затишье перед бурей, качался на волоске меч над головой, страшные черные тучи собирались в зените. А потом скрипки вели мелодию вверх, и меж грозовых облаков являлся клочок чистого неба. Надежда всегда выживает, и после любой бури наступит рассвет – об этом говорили скрипки и альты. Вот он я, перед стихией, у меня нежное сердце, но меня не сломить, потому что я верю в красоту и любовь. Пусть я не властен над роком, но даже Злому Гению не сломить меня – никогда. Буря разметает всё, что дорого, и придется бороться, и может быть, почти умереть, но я никогда не потеряю веру в красоту и любовь. И придет рассвет. Когда спектакль закончился, Андрей Витальевич решил, что впредь они с Катериной должны почаще умывать души балетом, и она радостно с ним согласилась. Кузина хранила задумчивое молчание, пока одевались, а, выйдя из театра, сказала: - Эта постановка «Лебединого озера» - история идеальной любви, обреченной на гибель. - Где ты такое вычитала? – спросил Андрей Витальевич, беря Катю под руку и раскрывая над ними зонт. Облака, изорванные ветром, неслись по небу. Луна выглянула в просвет, равнодушно осветила московские крыши и спряталась обратно.Картина 2
Некоторое время спустя Андрей Витальевич с Катей отправились на «Баядерку» в тот же театр, и там кузина обратила внимание кузена на солиста балета Давида Полоцкого. Горячо зашептала в ухо, когда на сцену выпорхнул Солор, индийский воин в белом шелке и золоте: - Это он! Полоцкий! Посмотри на него, он такой красавчик! Андрей Витальевич поколебался между двумя ответами: а как же муж, ведь только им должна восхищаться благоразумная жена, и, с чего бы ему самому смотреть, красив ли мужчина и насколько. Но промолчал, его взгляд и мысли увлек танец Солора. В Полоцком и вправду была энергия, и свобода, всё это вместе делало его выдающимся танцовщиком – ведь недаром он был ведущим солистом в театре. И присутствовала в нём захватывающая отрешенность – словно он чувствовал себя не здесь, на сцене, а в незримых далях, где он метался пламенем по сухой степи. Финал истории на сцене был печален: любимая женщина героя погибла от яда змеи. Давид Полоцкий играл Солора, потерявшего всё и жаждущего забыться среди снов и видений, так убедительно, что трещала по швам раскрытая навстречу театральному действу душа. За «Баядеркой» в афише стояла «Кармен-сюита», но в ней Давид не танцевал. По настоянию кузины «Кармен-сюиту» без Полоцкого решили пропустить, и купили билеты на «Жизель». В день спектакля Катя заболела. Голос её в телефонной трубке звучал сипло. - Вот, лежу, пью чай с малиновым вареньем и медом. Жду Витьку с лекарствами. Скорей бы он с работы вернулся! Андрей Витальевич пожелал скорейшего выздоровления кузине и спросил: - Значит, «Жизель» отменяется? - Ты иди один! А то твой билет напрасно пропадет! Ты ведь не болеешь. - Одному совсем не то. - Самое то! Потом мне расскажешь в подробностях. И передай Полоцкому букет от меня. Когда кузина повесила трубку, и Андрей остался наедине с предстоящим спектаклем, он вообразил себе то сладкое предвкушение, которое, должно быть, охватывало Катю перед тем, как она увидит на сцене Давида Полоцкого. Разбежаться и оттолкнуться от всего, что в жизни опостылело, и приникнуть к чистой красоте, а в балете её щедрый источник. И ждать сегодняшнего вечера, полета души вслед за невесомым Давидом – это неплохая альтернатива жизни изо дня в день просто так, и простор для мыслей, в которые можно окунуться, сбегая от обыденности. Так и будет. Нужен букет для Давида Полоцкого. В цветочном магазине Андрею Витальевичу собрали одиннадцать бордовых роз, добавили зелени и хрустящую обертку – и, пожалуй, такой букет подходил, чтобы дарить его от мужчины мужчине. Погода в Москве испортилась ещё до полудня, и теперь, когда стемнело, ветер заодно с дождем бились в теплые желтые окна домов. Андрей Витальевич шел с поднятым воротником и противостоял стихии, втянув голову в плечи. Он нёс букет, укутанный в синюю пленку, и развлекал себя, чтобы не стучать зубами: «А для кого же этот букет цветов? – спросите вы. Для девушки? Ты ее любишь, или хочешь влюбиться, или просто у неё день рождения? - спросите вы. Но не для девушки, и на не день рождения, отвечу я. Для талантливого артиста эти цветы. Отличные розы, что упрятаны под десять слоев целлофана - для танцовщика балета Давида Полоцкого. Я думал о нем сегодня на работе с перерыва на обед и до вечера, мы с кузиной им восхищаемся, а сегодня я восхищаюсь один. И скажу я вам: думать о нем, уносясь от реальности, гораздо прекрасней, чем думать обо всем подряд. Да, вроде бы он мой свет в окне. Видите свет в окне? Это он. Ну ладно, иди, - скажете вы». Вбежав в театр с холода, Андрей Витальевич освободил розы от обертки, и как настоящий, по его мнению, балетоман, прогуливался с ними туда-сюда мимо тех, кто пришел без цветов. Давали в тот вечер «Жизель». Полоцкий танцевал лесника Ганса в примечательном охотничьем костюме: кожаный колет, сапоги, ружье. Призрачные виллисы – невесты, умершие до свадьбы, загоняли Полоцкого-лесничего в озеро, он пытался вырваться, но они закружили его таким хороводом, что не сбежать – эта сцена впечатлила Андрея Витальевича. Столько отчаяния - холодок так и продирал по спине. А цветы не удалось вручить Давиду Полоцкому прямо в руки. Об этом Андрей Витальевич не подумал, но оркестровая яма являлась неустранимой помехой для того, чтобы приблизиться к прекрасному. Букеты следовало передавать билетёрам, а они, в свою очередь, вынесли охапки цветов на сцену, когда артисты вышли на поклон. Как Андрей Витальевич и попросил, его розы передали Давиду Полоцкому. С несколькими букетами в руках тот улыбался изможденной улыбкой, и даже через оркестровую яму было видно, что он выжат, как мокрая тряпка, но счастлив. Скучая в очереди в гардероб, Андрей придумал, что сделает вечером в соответствии с новым своим увлечением. А именно: в «Фейсбуке» он найдет Давида Полоцкого и напишет ему. И написал примерно следующее: «Хочу сказать, посетив уже третий подряд балет, выбирая именно те, где Вы танцуете, что я снова и снова восхищаюсь Вами. И не только я – моя кузина в особенном восторге от Ваших выступлений. Я сожалею, что её простуда не позволила ей увидеть Вас сегодня, и теперь она только с моих слов сможет восхититься Вашим танцем, кожаным колетом и ружьем. Вы наш свет в окне, видите свет? – это Вы». Давид Полоцкий хоть и считался заметным, талантливым и перспективным артистом балета, но слава его не гремела повсюду, репортеры не гонялись за ним и небылиц в газетах о нем не писали. Куда Давиду было до разновеликих «звезд», которых с утра до ночи забрасывали любовными письмами, отдающими истерикой и шантажом. И, может быть, от неизбалованности поклонниками, или из любопытства, хотя, скорей всего, просто звезды в небе в ту ночь выстроились в такую комбинацию, что бывает раз в сотню лет – Давид Полоцкий увидел письмо Андрея Денисьева и не оставил его без внимания.Картина 3
Каждое буднее утро, в семь тридцать пять Андрей Витальевич влезал в один и тот же трамвай и ехал на работу в проектное бюро Н., в котором трудился с самого окончания института. И вот, утренний трамвай звенит, натужно поворачивается на извилинах маршрута, мрачные пассажиры уткнуты кто в книгу, кто в газету, а кто и сам в себя, а Андрей Витальевич застыл на своем любимом сиденье и в широко раскрытых глазах у него плывут огни фонарей. Сегодня он встретится с Давидом Полоцким после спектакля – так они договорились после того, как Давид ответил на письмо Андрея Витальевича в «Фейсбуке». А дают вечером «Лебединое озеро»: снова тот спектакль, с которого всё началось, второй раз за сезон Андрей на него попадает. Тема Судьбы и трепетная душа, что рвется к любви и красоте через бурю. Жизнь повернулась на все сто восемьдесят – и не подумаешь, что в маленьком мирке у Андрея Витальевича так может случиться. Сидел он в трамвае и боялся пошевелиться, до того окружающее казалось нереальным после того, как Полоцкий в переписке сам предложил встретиться после спектакля. Дернешься – и всё исчезнет, обратится в тыкву. Сердце Андрея Витальевича замирало, а порой екало, а иногда тренькало – и тогда трамвай тренькал тоже. В обеденный перерыв Андрей Витальевич позвонил Катерине с работы. - А я сегодня опять на «Лебединое», - похвастался он. - Ой! А как это ты мог меня не позвать? И что на такой вопрос ответить? Что должен отвечать кузине кузен, который должен встретиться после представления с танцовщиком балета? - Когда я билеты заказывал, там двух мест рядом не было, - соврал кузен кузине и исчиркал сердечко, которое нарисовал, пока разговаривал, - Прямо аншлаг, Кать. - Ладно уж, всё равно сегодня с Витькой в гости иду. Но в следующий раз про меня не забудь! Ну и славно. Не забуду. И как же Андрею Витальевичу брать Катю на балеты, если, возможно, он всякий раз будет ждать Давида Полоцкого возле какого-нибудь входа для работников сцены? Не вдвоем же с кузиной им там стоять. Он бы выпил вина, может, тогда унялась бы дрожь, но Андрей Витальевич спиртного на работе не пил. Ему казалось, что вечером захлопнутся двери в его прошлую жизнь, и обратный путь с грохотом завалит камнями. А что за новая жизнь там грядет, одному только Богу известно. Да и тот не знает и знать не хочет, ведь он с осуждением смотрит, если между двумя мужчинами возникает что-то больше, чем дружба, и отворачивается от них прочь. Кажется, не быть там дружбе, как не быть черному - белым, ведь иначе Андрей с радостью взял бы с собой кузину на выжидательную позицию у служебного входа театра. День тянется долго-долго, зря говорят, что скорость течения времени – неизменная величина. За окном летит сырой снег, пытается улечься хоть где-нибудь полупрозрачным, как марля, покровом. Если глаза и чутье не обманывают, то Земля по-прежнему крепко держится на оси. А Полоцкий там… в городе где-то, и вдыхает тот же воздух, видит те же улицы, и небо такое же нахмуренное над ним. Этот факт вовсю противоречит устоям обычной жизни –вместе с тем, что Давид вообще ответил в «Фейсбуке». Господи, сделай, чтобы всё хорошо было, хоть ты и качаешь головой неодобрительно. Купить цветы…или нет? К началу спектакля Андрей переполнился волнением до отказа. Словно назло по отношению к Кате, рядом осталось незанятое место, и на нем, по-видимому, откормленное волнение и расселось, притиснув так, что не продохнуть. Но потом, когда музыка подхватила Андрея, волнение его испарилось. Убралось с соседнего пустого места, прочь из зала, и тогда стало очень спокойно. Так, наверное, чувствуешь себя перед тем, как выйти на сцену, может, и Полоцкий себя так ощущает: все вокруг суетятся, и катастрофически недостает уверенности, собранности, мастерства, красоты- -везения-всего-на-свете, тьфу, хоть бросить всё и сбежать, и забиться в какой-нибудь угол… А потом раз – и ты на сцене, и пропади всё пропадом. В зале тишина, в душе полный штиль. Терять нечего – всё, что можно потерять, ты оставил позади, за кулисами, за границей, которую уже пересек. Ты в прицеле взглядов и лучей, и от яркого света зрачки сжимаются в точки. И ты - безусловно, навсегда лучше всех. У меня нежное сердце, но меня не сломить, потому что я верю в красоту и любовь: о том писал Чайковский «Лебединое озеро», и о том танцевал Зигфрид-Полоцкий, против которого вскинулись мрачные силы. Я верю, и потому меня никогда не сломить, как не клубилась бы тьма вокруг. В конце истории, где Андрей Витальевич в качестве зрителя то ли дышал, то ли нет, принц Зигфрид, как и полагалось, потерял свою сказочную любовь и остался один. И наступил рассвет. «…Интересует меня не только в балете, но и отдельно, как человек, на которого хорошо смотреть, зацепишься взглядом, и смотрел бы, и смотрел – есть в нем что-то такое…» - думал Андрей о Давиде Полоцком в очереди за верхней одеждой, поколупывая номерок. Хотел спланировать, что будет говорить при встрече, но лишь попытался думать об этом - мысли разбежались, и осталась в голове только пустая ночная улица – такая, где сейчас встретятся. Когда Андрей вышел из театра, та самая улица оказалась белая-белая, притихшая в своём чистом наряде. Пока длился спектакль, выпал первый снег, укрыл дорогу, машины и крыши, новоявленная зима дохнула в лицо. И вот – высшая точка того кувырка, что приключился в жизни Андрея Витальевича. Из зазеркалья выходит Давид Полоцкий. На нем синяя дутая куртка взамен театрального бархата и золота, и нужно время, чтобы такая метаморфоза уложилась в сознании, но, наверное, это к лучшему: раз такая обычная куртка, значит, он не спустился с небес, а всё время, что Андрей Витальевич жил, тоже был здесь. Ему двадцать шесть, у него крупные черты лица, мглистые туманы-круги возле глаз. Андрей Витальевич в шапке, а Давид без шапки, и его отросшие волосы похожи на перья черной диковинной птицы. Андрей Витальевич заранее относится к нему с нежностью. - Вот и ты. Привет! – протянул руку Полоцкий. - Здравствуй…те. Пожать эту руку. Улыбнуться. Ах, еще не упасть, а то мало ли… И, надо же что-то сказать. Да пропади оно всё пропадом! - Какая встреча неожиданная, - и голос не подвел, и улыбка расплылась, как тесто для блинов на сковородке. - Рад знакомству с вами. - И я рад. И обращайся ко мне на «ты», я же не старый, правда? Давид чуть протягивает слова, и голос у него выше и бесцветней, чем у Андрея Витальевича – а тот говорит звонко, будто в колодец. - Хорошо. Давай на «ты». Я подумать не мог, что мы встретимся… Нет, сначала подумать не мог, что ты ответишь в «Фейсбуке», а потом уже - что встретимся. - О, знаешь, я люблю людей, которым я нравлюсь, кто мной восхищается. Спасибо, спасибо, Андрей! – Полоцкий разулыбался, а Андрей Витальевич почувствовал, как кровь приливает к щекам. Ничего, даже если покраснеет, можно списать на холод. Но страшновато с Давидом разговаривать, скажешь что-то не то, и встреча рухнет, растает очарование момента, и станут они, стоящие рядом, нелепыми, неловкими и бессмысленными. - Это тебе спасибо. Я бы не восхищался, если б ты не был… в общем, если б не ты, - сказал Андрей Витальевич. Всё замершее в первом снегу было, тихое и далекое, наверное, природа старалась, чтобы разговаривали не просто двое, а их души друг с другом – для этого вокруг нужен покой вместо обычной суеты города. - А почему ты без цветов? - спросил Полоцкий, рассматривая Андрея Витальевича с веселым любопытством. Он улыбался, и словно летним солнечным днем от него веяло среди зимы. - А я не знал, надо или нет. Но я исправлюсь. - Завалишь меня цветами? - Завалить? А как это? Я просто думал – куплю букет в следующий раз. - Это само собой! Но купи красивый. «Следующий раз – значит, он будет? И я встречу его с цветами, просто вручу букет мужчине, как будто жизнь напролет только этим и занимался? В этот невероятный Следующий Раз у нас будет что, свидание? У него – со мной? Господи, хоть бы сейчас не опозориться...» В голове словно зеркальный шар крутится, и мысли скачут и скачут, как огоньки от него. Слетать бы до Луны и обратно, чтобы хоть немного успокоиться. Торопливо мир окрашивается новыми красками. Ох, продолжать разговор!.. - Думаешь, я могу купить некрасивый букет? - Ну, кто вас знает, повернутых на своем кумире. - Ого! – возмутился Андрей Витальевич. Конечно, он купит самый красивый – а как иначе? - Раз ты мой поклонник – будь добр, соответствуй. И вроде весь разговор шуточный, но словно лязгнуло на этом месте что-то металлическое вдалеке. Андрей Витальевич глазел во все глаза на Полоцкого, и внутреннее устройство его души переналаживалось. Да, соответствовать - от макушки до кончиков пальцев на ногах, как самый преданный из возможных поклонник. - Поужинаем где-нибудь? – спросил Андрей Витальевич, холодея от своей галантности – пожалуй, и эту встречу можно смело отнести к категории свиданий. - Пойдем, как и договорились. - Здесь недалеко есть местечко, там вкусная паста с морскими гадами. Туда? В этот ресторан Андрей Витальевич заходил с девушкой, бывшей, естественно, будь у него сейчас девушка, невероятный вечер с первым снегом не свершился бы. Повезло, что нет девушки, а он пару недель назад умудрялся переживать по этому поводу. Полоцкий шел чуть впереди, прямой, грациозный, наверное, артисты балета другими и не бывают. Чтобы поспевать за ним, приходилось ускорять шаг, а это – задачка не из легких, когда от восторга ноги заплетаются, и всё тело слушается с трудом и норовит врезаться в столб. Давид - дышит, смотрит, вероятно, что и устроен как все другие. А если подойти еще ближе, то окружающее непременно окутается туманом, станет тихо-тихо, как на сцене в жарком свете прожекторов в какой-нибудь кульминационный момент. И будет яркое лицо напротив – и ничего больше. Тогда можно почувствовать, как именно он, Давид, дышит, чем он пахнет, и услышать, как он думает, и - быть сейчас и быть вечно, лететь по ночному небу, стараясь не посшибать сверкающие тут и там звезды. - Андрей, расскажи о себе? И полетели над белыми московскими крышами. Как приехал домой после ресторана, Андрей Витальевич не помнил. Как прожил в сладкой и непроглядной мгле два дня до следующего в блоке спектаклей «Лебединого озера», с которого пообещался снова встретить Полоцкого – тоже не помнил. Все мысли смещались в сторону того вечера, когда Давид вышел навстречу Андрею Витальевичу в первый снег из служебного выхода. Кстати, поддерживать разговор о сцене, не срываясь на восторги и дифирамбы, оказалось непростым делом. Конечно, дифирамбы шли в ход – Давид с них таял, как мороженое в вазочке, но ещё рассказывали друг другу свои жизни, и разговор шел самым прекрасным образом, а не останавливался, как это бывает, на неловкой паузе, когда вроде нужно говорить – но о чем? О Давиде стало известно, что он совсем недавно приехал из Петербурга, где танцевал в другом театре в ранге премьера, и жил в Москве один, если не считать кошку. Жизнь его с самого детства состояла из танца, танца, и еще раз танца, классов, репетиций, разминок, примерок, прогонов... Об этом всём и говорили. Андрей Витальевич рассказывал о себе тоже, но больше спрашивал и слушал - всё же балет интереснее, чем проектное бюро Н. Все два дня Андрей Витальевич обливался счастьем, словно встал под щедрый его источник, и бывало, шел себе спокойно, и вдруг без видимого повода улыбался во всё лицо, и взгляд его устремлялся вверх, к небу. - Привет, Давид! – сказал Андрей, вроде громко, но стук сердца внутри ещё громче – и протянул розы. - Привет! О, ты принес цветы! – и Полоцкий совершил такой жест, словно хотел было обнять, но потом отложил это дело. Наверное, странно смотрелось со стороны – двое мужчин и один с цветами, так подозрительно! Но отойдя от театра, они свернули в какие-то тихие улочки, и там подозревать их черт знает в чем было некому. Ни единой души, только спали на обочинах автомобили под снегом. Сегодня Давид уже не из зазеркалья, теперь он обосновался в жизни Андрея Витальевича и занял её целиком. Краски ярче, воздух прозрачнее, он звенит сегодня, когда Давид и Андрей идут рядом. На Полоцком уже не синяя дутая куртка, а что-то с мехом, и в пушистом обрамлении он похож на молодого капризного барина. - А представь, будто где-то там, в паре кварталов – море, - сказал Андрей Витальевич, - Ты по-другому думал бы про этот город, если бы он был возле моря. - Оно бы сейчас замерзло, - ответил Давид и поежился. - Да. Огромное замерзшее море. Фонари освещают его начало, а дальше темнота, и огромная снежная равнина уходит за горизонт. - Мы пришли бы на набережную… - С одной стороны город светится: дома, рестораны, вывески, а с другой - бескрайний простор, и ветер оттуда дует. - На набережной никого нет, можно танцевать. - А? - Мы могли бы танцевать, говорю… - ответил Полоцкий, - О, да! Ухватил замечтавшегося Андрея Витальевича за рукав, и потащил, убыстряя шаг. Завернули в какой-то дворик с деревьями в новогодних гирляндах и упакованным в дощатый ящик фонтаном. Давид положил цветы в сугроб на скамейке и повернулся к Андрею Витальевичу: - Ты танцевать-то умеешь? - Да…или нет… Прямо здесь? - А чем тут плохо? И правда, чем? Кажется, судьба благосклонна к Андрею, сначала поместив в сказку, а потом еще и материализуя на пути такие вот дворики, в которых желто и тихо светят фонари, падает крупный снег и главное, нет ни души. - Ну, однажды я танцевал вальс… В школе на выпускном вечере, это так давно было, - сказал Андрей Витальевич, ковыряя снег носком ботинка и чувствуя себя полнейшим болваном. - Значит, вальсу я тебя и буду учить. В одиннадцать часов вечера танцевали двое в зимнем московском дворике, то есть Давид Полоцкий увлекал за собой Андрея, а тот следовал за ним – куда повернут, туда и шагал. - Раз-два-три, раз-два-три, - считал Давид, как и вправду на уроке танцев, с губ его срывались в такт облачка пара, рука в черной кожаной перчатке держала голую руку Андрея Витальевича. - Это было восемь лет назад, выпускной, - сказал со смехом Андрей Витальевич. Рядом с Полоцким, грацией в мехах, он чувствовал себя таким неповоротливым, как малыши на прогулке, которые еле переваливаются в своих толстых комбинезончиках. - Я ведь уже забыл все танцы на свете. - Ничего, будешь вспоминать и учиться, - ответил Полоцкий, закручивая его, а потом решил встроить в вальс элемент, который в нем не встречался. В других парных танцах – да, но не в вальсе. Давид провел его под рукой, а потом, лицом к лицу, они остановились. Под взглядом Полоцкого Андрей растерянно улыбался, его щеки раскраснелись: от мороза, или, скорее, от необычности ситуации. Он смотрел на Давида, и в голове его было так же, как в этом сказочном дворике: пусто и тихо, и празднично горели гирлянды. Он понял, что нужно сделать – закрыл глаза. Давид Полоцкий целовал его - а тот отвечал, и под захлопнутыми веками отчего-то набрались слезы. Снег ложился крупными хлопьями, а может, это были лепестки цветов, а может быть, пепел – кто знает.