A Little Death

Знакомые слова, брошенные небрежным тоном в пустоту комнаты, которые каждый раз разбивались о собственный идеализированный вариант реальности парня, попадали прямо в душу, выворачивая все чувства наизнанку. Он заедет сегодня вечером, все как обычно. Неизменные традиции недоотношений никто и не собирался портить, как бы одному из них не хотелось, чтобы все стало хоть немного нормальнее. Запах прокуренных комнат дешевых мотелей - нормально. Их лица, которые они так усердно прячут за капюшонами толстовок и солнцезащитными очками по дороге к машине - нормально. Молчание о чувствах и непроизносимое “мы” в каждом разговоре, что еще больше давило на и без того неспокойною и разрушенную такими встречами психику Лиама - нормально. Игра с чувствами и мыслями, принципами и желаниями, в которой всегда выигрывал Зейн, подстраивая (почти)любимого под себя - нормально. Это было их нормально, каким бы странным не казалось со стороны и каким бы неприемлемым не считал это Лиам. Звонки посреди ночи с просьбами\приказами приехать, во время которых никогда не звучали ни “пожалуйста”, ни “ты мне нужен”. Только слова, которые он мог произнести без страха, что его маска жесткости падет перед парнем, которого он никогда не пускал в свое сердце. Или слишком усердно убеждал себя в этом. Споры о вреде сигарет и крики шатена о том, что он ненавидит дым, которые не давали никакого результата. Ведь на самом деле он любил запах его сигарет, который смешивался с таким знакомым запахом подаренного им одеколона. И тот до сих пор удивлялся, почему брюнет его не выбросил еще в подарочной упаковке. Зейн курил, потому что хотел. Лиам выбрасывал его сигареты, потому что мог. Ему позволяли. Ему поддавались, хотя бы в этом. Но все равно на следующий день появлялась новая пачка. Просьбы обнять\остаться на ночь, которые всегда отклонялись. И ни у кого из них не было сомнений о том, кто же командует. И каждый удовлетворялся иллюзиями, которые создавал, когда другого не было рядом. Ведь их мир всегда делился на два. Совершенные противоположности, которые сталкивались с невероятной силой, вызывая ураганы. Ссоры, которые не прекращались, пусть иногда никто и не говорил вовсе. Война взглядов за возможность играть в “счастливую парочку”. И о них никто не знал, ведь победитель всегда был один. Ненавижу - единственное слово, которое звучало, когда они говорили о чувствах. Лиам злился, Зейн наслаждался. “Ненавидь сильнее”, - фраза, значение которой невозможно было приуменьшить. Ведь это их способ сказать “люблю”. Пусть так и не считали они оба. Пусть и не говорили о себе, как о “нас” вслух. Но каждый видел по взгляду, что происходило в мыслях. И когда в очередной раз под его квартиру подъезжала машина, Лиам в мыслях повторял себе, как ненавидит все это, но в то же время наслаждался теплом, которое разливалось внутри, как от хорошего виски. Он знал, чем это закончится. Крики соседей в полупустом мотеле, чтобы они были потише, но никто и не собирался. Засосы и синяки, которые он будет прятать утром, но со сладостным послевкусием разглядывать вечером, когда уже никто не увидит. Даже его совесть, о которой он напрочь забывает, когда смотрит в эти глаза цвета коньяка. Знакомый салон, в котором пахло табаком, алкоголем и его (почти)парнем. Салон, в котором он никогда не мог разглядеть даже себя, но это никогда не становилось большой проблемой. Не было ни слов, ни касаний - ничего, что могло бы быть романтичным, желанным для влюбленной души парня, который впервые испытывал такие сильные чувства. Ничего, о чем Зейн бы потом жалел. И он в глубине радовался, что его закрытость Лиам никогда не путал с отсутствием чувств. Это его способ быть с человеком, который ему небезразличен. В этом весь он. И в открытой бутылке хорошего скотча, которая уже была наполовину выпита. Ведь иначе он бы не набрал номер. И он не целовал шатена в губы. Он не держал его за руку. Лишь оставлял почти незаметные засосы на шее, пока их везли в уже давно забытое человечеством место. Он никогда не заботился о комнате, условиях или молчании других. Зейн заботился о нем. А остальное делали за него. Ведь иначе и не могло быть, когда командовал кто-то с такой убийственной улыбкой и настойчивым характером. И когда они вламывались в какой-нибудь мотель подальше от города - Лиам с уже заметными при неплохом освещении следами на шее и покусанными губами от удовольствия, которое каждый раз приносил ему его любимый, и Зейн с наглой ухмылкой и почти довольным видом - никто и не спрашивал о том, что им нужно, никого не волновала их репутация. Пока им платили за комнату и молчание, все были счастливы. И Лиам не всегда понимал, зачем им уезжать настолько далеко, зачем скрываться, но он начинал входить во вкус каждый раз, когда Зейн припирал его к двери номера, не включая свет. Он понимал, почему парень так это любит, почему покусывает нежную кожу и сильнее вдавливает податливое тело в твердую поверхность. В такие моменты он так же ценил адреналин, который обострял все чувства, из-за которого сносило крышу. И когда мелкая мебель, которая им мешала, летела в стены, вызывая кучу шума, который должен был побудить почти весь мотель, этот адреналин зашкаливал, а парни наслаждались друг другом, впиваясь в губы, исследуя руками тело, прижимаясь настолько близко, что невозможно было дышать. Только тогда Зейн позволял его целовать, только тогда он позволял себе касания - его любимую слабость. Только когда его сердце билось с бешеной скоростью, а из-за жарких поцелуев ему не хватало воздуха, парень понимал, что сильнее ненавидеть уже невозможно. Это было ненормально, даже для них. И только тогда появлялось “мы”, пусть никто и не произносил этого, пусть никто и не задумывался. Невозможно было думать, когда они перемещались по комнате, врезаясь в стены, меняясь, прижимая друг друга к ним, чтобы сильнее кусать родные губы, чтобы срывать и рвать одежду, иногда наступая на разбитое стекло или другие предметы, которые так небрежно были отброшены в сторону. Невозможно было думать, когда шатена буквально бросали на тумбочку, срывая с него слишком узкие джинсы. Невозможно было думать, когда тот, в свою очередь, отталкивал брюнета к комоду, опускаясь перед ним на колени и все так же стягивая совершенно лишние предметы гардероба. В комнате становилось слишком жарко, а искры в их глазах казались огнями, которые так ярко горели в темноте. И когда губы Лиама начинали блуждать по идеальному телу Зейна, невесомо касаясь то шеи, то мочки уха, то ключиц, опускаясь все ниже по кубиках пресса, тот уже не сдерживал ни стонов, ни матов, которые срывались с его губ. И тогда им было все равно, если их услышат. А когда шатен с пошлым взглядом проводит рукой по члену брюнета, повторяя это еще и еще, то сдерживать себя казалось самой большой глупостью в мире. И только тогда он так сладостно просил “еще”. Когда Лиам, не прекращая движения рукой, облизывает головку, надавливая языком на узкую щель, Зейн срывается со стона на крик, умоляя не останавливаться. А тот лишь заглатывает еще больше, проводя языком по выступающей вене, заставляя парня кричать еще громче. Он заглатывает до основания, помогая себе рукой, а брюнет хватает его за волосы и направляет. Тот почти сходит с ума от удовольствия, а шатена это заводит еще больше. Он старается сделать ему еще лучше, когда чувствует, что тот близок к развязке. И когда Зейн кончает, он глотает все без остатка, зная, как ему это нравится. И Лиам знает, что лишь тогда он по-настоящему себя отпускает, позволяя удовольствию взять верх. Его тяжелое дыхание, стуки в дверь людей из соседних номеров, которые уже успели появиться, и удовлетворенные улыбки на их лицах - то, что делает его счастливым. Это больше, чем недоотношения. Это их особые отношения. И когда Зейн переводит дыхание, то толкает любимого на кровать, к которой они все-таки успели добраться. Лиам сбрасывает все лишнее с себя и кровати, придвигая тело любимого к себе. И в такие моменты командует он. Стуки в дверь почти прекращаются, что даже немного их расстраивает, но они знают, что совсем скоро разбудят не только одних соседей. Зейн начинает оставлять засосы по всему телу парня, иногда покусывая, иногда лишь невесомо целуя бархатную кожу. Он знает каждый изгиб, каждый сантиметр тела, которое сейчас ласкает, но все равно ощущения, как будто он в первый раз касается губами его шеи, ямки между ключиц, нижних кубиков пресса - мест, касания которых доводят и без того возбужденного парня до исступления. А брюнет умеет делать это так, чтобы его сладостные стоны срывались с губ вместе с его именем, а дыхание прекращалось, чтобы не терять такие прекрасные секунды на совершенно бессмысленные действия в подобные моменты. Голос Лиама срывается со стона на крик наслаждения, что не только вернуло, но и усилило стук в их дверь. И это доводило парней до экстаза. Зейн достает презервативы и смазку, а Лиам лишь готовится к тому, чего ждал слишком долго, как ему казалось. Он хотел чувствовать парня в себе, быть с ним одним целым, испытывать те чувства, о которых и не догадывался раньше. Возбуждение смешивалось с адреналином в крови, а чувствительность возрастала в разы. И когда Зейн начал растягивать его, уже ничего не имело значения - ни холодная смазка, ни твердая кровать, в которую его силой вдавили, ни люди, которых они разбудили. Стоны и маты срывались с его губ, перемешанные с почти криком сказанным “еще”. Брюнет добавил второй палец, а тот лишь поддался ощущениям. Этого казалось слишком мало, поэтому кареглазый так отчаянно просил о продолжении. Он сам насаживался на пальцы, обостряя чувства. И когда Зейн добавил третий, то ему показалось, что он почти достиг пика. Невероятные ощущения перемешивались с почти ненормальным желанием почувствовать больше. А потом их накрыло настоящей волной экстаза, когда парень заменил их своим членом. Чувства наполненности, целостности, наслаждения сводили его с ума. Чем жестче и быстрее Зейн начинал двигаться, тем сильнее насаживался на него Лиам. Он хватался за простыни так сильно, что костяшки побелели, а из-за рук Зейна на его бедрах завтра будут синяки, но ему это только нравилось. Чем сильнее были толчки, тем громче кричал шатен, тем сладостнее были стоны брюнета. Доводить друг друга до исступления было их любимым занятием. Зейн двигался в нем все быстрее, задевая простату, заставляя парня под ним изгибаться от удовольствия, а сам уже давно не сдерживался. Чем ближе была развязка, тем больше наслаждения он пытался доставить и себе, и парню. Лиам выгнулся дугой, а оргазм накрыл его с головой, заставляя кричать во всю силу, жадно хватая воздух губами, его ресницы трепетать от электрического заряда, который приятным теплом проносился по телу, а руки сжимали простыни с такой же силой, как и волна чувств, которая охватила его только что. А для Зейна эта картина была самой прекрасной из всех, которая приносила даже больше удовольствия, чем весь процесс. Вслед за шатеном кончил и он, а чувства, которые проносились по его телу, заставляли его на несколько секунд почувствовать себя счастливым, свободным, любимым. Он не пугался этих чувств, а ловил ощущения, тот адреналин, смешанный с экстазом и удовлетворением, который, вместо крови, теперь тек по его жилах. Выбросив презерватив, Зейн обессилено упал на Лиама, позволяя себе минутную слабость, когда их касания были переполнены нежностью. Тот понимал, что опять проиграл, что опять поддался, что его схема держать чувства при себе, не открывая их, не сработала. Он так сильно нуждался в Лиаме, в тех ощущениях, которые он испытывал лишь тогда, когда был с ним, в этих стуках в дверь, которые только прекратились, что не мог от этого отказаться. А шатен осознавал, почему поддавался каждый раз, когда Зейн просил его приехать. Он понимал, что эти ощущения дороже всего на свете для него, что те редкие минуты, когда его парень был по-настоящему с ним, когда он мог называть его своим парнем, были настолько особенными и приятными, что о большем он и мечтать не мог. Лиам все еще играл по правилах - никаких касаний, никаких поцелуев в губы. А Зейн становился снова Зейном. Никто из них так и не проронил ни слова о том, что на самом деле творилось в голове у каждого, но этого и не требовалось. Взгляды выдавали их. И когда они, одевшись, почти бесшумно и незаметно покидали номер, то все еще прокручивали в голове последние события. И ощущали, что им нужно еще. Еще немного поцелуев, еще немного стонов, еще немного моментов, когда весь мир сливается в одно чувство, в одного человека. Но никто так и не осмеливался об этом сказать. Машина все так же, как и обычно, отвезла Лиама домой. А по дороге он лишь наблюдал, как Зейн затягивается очередной сигаретой и попивает дорогой алкоголь. Он с ним не спорил, не возмущался. Он лишь наслаждался видом того, кто заставляет его внутренний мир бурлить чувствами, как вулкан, оживший после тысячи лет. И он знал, что завтра на репетиции будет выбивать сигареты у него из рук, кричать о вреде курения и строить из себя заботливого друга, но он так же знал, что Зейн еще ему позвонит, чтобы отвезти хоть на край света, где они смогут побыть вместе, повторить незабываемую ночь еще раз. И когда машина подъехала к квартире Лиама, Зейн не сказал ему и слова, не попрощался, не попросил не уходить. Он был все так же непреклонен в их отношениях, как и всегда. Он оставался все таким же холодным, все таким же отстраненным, пусть это давалось ему слишком сложно. Но он не мог позволить себе быть слабым, он не мог позволить чему-то настолько личному перестать быть только их секретом. Он не мог ничего ему сказать после того, что было, ведь тогда он сдастся, тогда он проиграет этому невероятному парню, который на утро будет так отчаянно пытаться скрыть засосы. Он просто не мог. Открыв дверь, Лиам вышел из машины, сказав на прощание приторно-сладким тоном, который обволакивал своей приятной лживостью и невероятно важным подтекстом: - Ненавижу. Лишь одно слово, которое было для них синонимом к “я люблю тебя”. - Ненавидь сильнее, - таким же тоном повторил Зейн, добавив от себя немного игривости и фальшивого холода. И для них это было синонимом к “и я тебя люблю”. Захлопнув дверь, Лиам с самодовольной улыбкой отправился домой, а Зейн с удовлетворением затянулся сигаретой. Они оба победили, проиграв маленький раунд. Это были их недоотношения, которые никому не дано было понять, даже им самим. Это были правила, которые они создавали и нарушали, не видя никаких причин для их существования. Это были они - со всеми недостатками и прекрасными чертами, со всеми странностями. И они не могли отказаться друг от друга. Все повторялось снова и снова, но они лишь влюблялись еще сильнее, не признавая этого. У них ничего не менялось.