Илиас

— У нас нет для вас работы, юноша, — менеджер вернул ему бумаги, едва просмотрев. — Без регистрации мы не берем никого, ни на какую должность, а вы к тому же еще несовершеннолетний. Мне не нужны проблемы, вот будет вам восемнадцать, тогда и приходите, как регистрацию сделаете. До свидания. Аристин сжимал в руках потертый конверт со своими документами, слушая отповедь. Свидетельство о рождении, об окончании школы, справка о том, что здоров, точнее был здоров полтора года назад, когда семейный врач выписал ему эту бумагу. И он совершеннолетний! Разве он виноват в том, что в этой стране признают человека самостоятельным не в шестнадцать, а в восемнадцать. Снова отказ, даже в хосписе ему не дают работы. Да что же это такое?! Из-за одной лишь бумажки, которую может оформить сам работодатель, он и его семья должны умирать от голода и жить около свалки? Без злосчастного штампа он так и останется в Нуве чужаком и беженцем. Очень хотелось есть, так, что урчало в животе. Аристин присел на лавку около хосписа и, не обращая внимания на начинающийся дождь, достал клочок бумаги с адресами, зачеркнул огрызком карандаша еще одну строчку. Сегодня он обошел три больницы и хоспис и везде видел объявления о том, что нужны санитары и уборщики, без опыта работы, грузчики. Он готов взяться за любую работу, мыть горшки, выносить мусор, стирать, да что угодно делать, а ему отказывают снова и снова. Где-то презрительно усмехаясь в лицо, а где-то снисходя до пояснений. Сегодня нужно успеть еще в одну больницу и приют, может, повезет там, а если нет, то ночью придется идти в «порт». От одного лишь воспоминания про «порт» заныло все тело разом. В последний раз, после разгрузки, он провалялся два дня, как тряпка, но о еде можно было не беспокоиться еще неделю. Того, что дают официальные нувские грузчики за помощь, хватает на пару пакетов крупы и три банки консервированного мяса, пусть и самого дешевого. Но ведь девочкам хоть изредка, но нужно покупать яблоки и скоро снова платить старосте за халупу — покосившийся старый вагон, где теперь живет семья Илиас. И нужно внести долю на взятку полицейским, чтобы избежать облавы. Где ему взять столько денег? Две синих бумажки по пятнадцать, последние деньги, что лежат в кармане куртки. Семь стоит проезд, а двенадцать — половина ржаного хлеба. Значит нужно идти пешком и внимательно смотреть по сторонам, чтобы не попасться на глаза полиции. У него есть пропуск беженца, но все равно могут забрать в участок, и там отберут все, что есть — последние деньги и старые наручные часы, повезет, если не изобьют. Сегодня неудачный день. В приюте перед Аристином захлопнули дверь сразу, толстая санитарка прошипела вслед: «Понаехали тут!». Около трех часов идти назад, на окраину, где лагерь беженцев из Хокдалена, домой. Сейчас пять, когда он придет — будет восемь, за четыре часа поесть и чуть-чуть поспать, повозиться с сестрами, а потом к полуночи в «порт». Девчонки снова будут одни, а он и так с ума сходит, даже если уходит совсем ненадолго. Вдруг облава, вдруг сестры забудут об осторожности или кому-то из беженцев взбредет в голову, что снова Илиас виноваты во всем. Теперь они должны опасаться даже своих. Аристин просил, умолял, уговаривал Марту и Аннику, чтобы не выходили из дома лишний раз, не разговаривали с незнакомцами, чтобы держались тетки Викки, соседки, но десять и двенадцать лет не тот возраст, когда дети верят уговорам взрослых старших братьев — у Марты память короче, чем у него. Две ложки гречневой каши — все, что оставили ему. Аристин с надеждой поскреб ложкой по дну кастрюльки, выскребая даже пригоревшее, уже давно не привередничая. Ну, неужели Марта не понимает? Еще утром было полкастрюли, три полноценных порции, она же знала, что он придет вечером, что он ничего не покупает и не ест в городе, что он точно также хочет есть, как и она и Анника! Да, он тоже помнит о том, что обязан заботиться о сестрах, что им нужна не только опостылевшая гречка, но и витамины, и мясо, и новая одежда, но он делает все, что в его силах! — Где ты был? — Марта не обратила внимания на его укоризненный взгляд, забралась с ногами на постель — их общую постель, где они так и спали втроем. Для двух, а тем более трех кроватей в вагончике места нет. — В Нуве, ты же знаешь, искал работу. Сними обувь, а? Я не знаю, когда смогу натаскать воды и постирать, мне в «порт» сегодня. — И снова не нашел? Ты каждый день уходишь и приходишь ни с чем. Где на этот раз тебя послали? — девочка все-таки стянула ботинки, сбросила их на утоптанный земляной пол. — В больницах и хосписах. Не взяли даже уборщиком, никак. У нас нет регистрации, зайка, — он не будет срывать усталость и обиду на детях, он взрослый мужчина. — Сегодня пойду в порт, на разгрузку, с Самиром, нам на взнос деньги нужны. А что у вас, как прошел день? — Как будто ты не знаешь? Торчали у тетки Викки, как ты и велел. Аристин, можно мы завтра пойдем на реку, с девочками? — Нет, — не задумываясь, ответил брат. — Нет, нет и нет. Только со мной. Я же просил, Марта! — Ну почему? Почему ты такой? Ты сам ходишь везде, где хочешь, а мы должны сидеть тут! — заныла девочка. Это самое страшное — нытье Марты. Анника молчит, молчит все полтора года, что прошли с того страшного дня, как они втроем вернулись от тетки в особняк Илиас, в столице Хокдалена. — Я мужчина, я могу за себя постоять, но я не могу защитить вас, когда я в городе. Вы Илиас. И лучше не напоминать людям об этом. Я уже не раз говорил, поменьше трепись, Марта, нас могут убить! И в городе я не развлекаюсь, ты сама знаешь. — Ой, больно ты взрослый. А знаешь, Рикана говорит, что тебе совсем не нужно работать, что ты в городе можешь найти богатую тетеньку, и она даст тебе денег. За так. — Твоя Рикана совсем дура, — опешил Аристин, — или я чего-то не понимаю? — Конечно, не понимаешь, Рикана говорит, что ты такой красавчик и любая богачка в Нуве даст тебе денег, чтобы ты с ней был. И еще она говорит, что Сильва, ее старшая сестра втюрилась в тебя по уши, а ты такой заносчивый дурачок и ничего под носом не видишь! Ну, чего ты залип? Аристин растерялся, сначала уши и щеки залило стыдом, а потом он почувствовал, что готов сорваться. — Кто отец Риканы? Я поговорю с ним, его дочери не пристало вести таких речей. В Хокдалене такую девушку потом могут даже не взять замуж, так что может и пожалею, на этот раз. Но будь добра, передай ей, что она дура, и что если я еще раз услышу такое от тебя или от нее, мало не покажется. — Ну и что ты сделаешь? — Марта показала ему язык, дразня. — Все равно Сильва в тебя влюбилась, я сама знаю, она тут отирается часто, спрашивает, что ты да как. Вот уж правда не знаю, что нашла в тебе, ты у нас тощий и злой, и дурачок к тому же. Аристин Илиас — звезда со свалки. И какой ты красавчик? Ты даже на Рина Сталлета не похож! Хотя, прибавила Марта — ну разве не прелесть, когда Аристин так злится — можешь завтра попробовать, с тетками на бульваре, может какая курица и поведется. Они тут в Нуве все с придурью! — Заткнись, а? — Аристин уже не мог слушать этот бред. Если маленькие женщины такие, то каковы они взрослые? И Сильва эта, что за глупость. Чуть поспать и в «порт». Самира, сына тетки Викки Симлин, пришлось еще и ждать, пока умоется, соберется. Тетка Викки, так звал ее весь поселок беженцев, усадила Аристина за самодельный стол, поставила перед ним кружку с чаем, точнее настоем каких-то трав. Аристин не благодарил, так принято, что если угощают, то и так понятно, что сегодня тебя выручили, а завтра выручишь ты. Но чай это просто подарок, особенно после «сытного ужина», который стал одновременно и обедом. Да и Илиас просто повезло с соседкой, которая хоть и слышала их фамилию, но по-доброму относилась к «отродьям палача», так иногда в спину называли Аристина и его сестер. В лицо пока не осмеливались. Тетка Викки присматривала за девчонками, иногда чинила одежду, возилась с Анникой, да просто могла дать дельный совет семье, состоящей из семнадцатилетнего парня и двух девочек-подростков. Зимой, когда особо из поселка не выйдешь, Аристин в благодарность, научил Самира, единственного сына Викки, читать и писать. Жизнь в лагере беженцев под Нувой уравняла всех: и детей столичных военных аристократов Илиас, и крестьян Симлин из глуши Хокдалена. Но Илиас иногда завидовали Симлин, которые могли не бояться своих же соотечественников. — Что-то ты совсем с лица спал, девки замучили? — тетка Викки даже приложила ладонь ко лбу Аристина и сама себе ответила. — Замучили, а как же. Балованные они у тебя. — Какие есть и на том спасибо, — вздохнул Аристин. — Меня на работу никуда не берут, даже полы в морге мыть и то не достоин — и возраст не тот, и регистрации нет, хоть ложись и подыхай. Где я эту регистрацию возьму? Нет регистрации — нет работы, нет работы — нет регистрации. Издевательство какое-то! — Молод ты еще, подыхать-то, — отрезала тетка, — потерпи лето. Тебе до восемнадцати полгода? А там староста тебе бумагу напишет, в миграционке печать поставит, и вот уже и по тутошним меркам — совершеннолетний. Уже шансов побольше. — На стройку все равно не возьмут, но в больницы и склады снова попытаюсь. У меня вариантов нет. — Их ни у кого тут нет. И на стройке тебе делать нечего, ты и так-то полудохлый, а там вообще загнешься, девки с кем останутся? Тебе бы, конечно, и в порт бы не ходить, смотри там, полегче. И вот, что — тетка Викки отставила свою чашку, — я попробую поговорить со старостой, чтобы девок твоих в благотворительную школу пристроить. Говорят, в Нуве есть такие для беженцев, вас должны взять, они у тебя и читать обучены и в школе дома учились. Все считай, обуты, одеты, накормлены будут и у тебя камень с шеи. Учеников там на пятидневку вроде, как в гостиницу, берут — с ночевкой. — Пансион, — механически пояснил Аристин. — Они мне не камень, они моя семья. У меня Анника больная, кто там о ней заботиться будет? Она же не говорит ничего, и делать почти ничего не может. Мы тут никому не нужны, кроме нас самих. А Марта без Анники одна никуда не поедет учиться, и я не отпущу, мало ли что?! — Вот же, вас, благородышей, приучили дамочки, чтобы мужик из шкуры вывернулся, а обеспечил все удобства! Вот твоя Марта, толкую ей сегодня, здоровая девка, невеста скоро, а даже белья постирать не может! Я ей показываю — она ни в какую: не буду, и все тут. Она бы хоть какую работу по хозяйству делала, все дело бы. — Я сам завтра постираю, ей тяжелое носить нельзя. Все она делает, вчера убралась, сегодня утром еду готовила. И белье она никогда не училась стирать, у нас дома машина была и прислуга. — Значит, пусть учится! Ты же тоже не с пеленок мешки таскаешь — жизнь заставила. Они тебя так через год уделают, до гроба! Ты этого не понимаешь, баран упрямый? Небось, и школу дома закончил, и поступать хотел? — Хотел, — скорее бы допить этот чай и Самир так долго возится. — На врача. Не успел. — И не успеешь. Все, парень, впереди работа и работа — до могилки. Если повезет, женишься, а там детишки пойдут, и все, затянет. — Поступлю, — твердо ответил Аристин. Тетка Викки и не думает, что наступила на больное. — Землю есть буду, а поступлю. Найду работу, сниму комнату, подлечу Аннику и буду учиться. Сначала на курсы, потом поступать, или в больнице работать и хотя бы в училище. — Землю есть будешь, это точно. Ну, дай боги тебе удачи, парень. И на следующей неделе приедут доктора из благотворительности, я к ним твою Аннику свожу, может, присоветуют чего или таблеток дадут. — Спасибо! — наконец-то Самир собрался и можно идти. До «порта» дорога около часа, хорошо, что по ночам в Нуве уже тепло, поэтому не нужно бежать и кутаться во все, что есть. Аристин и Самир любили эту дорогу, можно не торопясь поболтать, пропускать других парней из беженцев, такими же группками идущих в «порт». Конкуренции никто не боялся, Нува богатый город и разгрузки в «порту» хватит всем. — Сархан сказал, что возьмет меня на стройку, если я двести заплачу ему и потом проставлюсь бригаде. Представляешь, Ар? В месяц по триста пятьдесят получать буду! Матери пирожных куплю, а себе пива! Вот здорово, скажи, а? — простодушно делился радостью с другом Самир. — Не то слово, а какая бригада, что делать-то? — разговор про стройку был неприятен Аристину, но обидеть Самира не хотелось — единственный друг. — Бригада дядьки, имя забыл, но из наших, пока цемент таскать, принести чего, а потом может и на этажи пойду. Слушай, а давай я попробую, как устроюсь, насчет тебя поговорить, а? Со мной-то не тронут. — Не надо, — строго оборвал Аристин, — не думай даже, сам подставишься только и с работы вылетишь. Меня не возьмут, даже если девчонки на коленях к старосте приползут. Но не приползут: мы — Илиас. — Илиас-Илиас, — пробурчал Самир, разобиженный, что друг отверг помощь, хотя и понимал, что Аристин прав — они Илиас. И никому же не докажешь, что Ар хороший парень, хоть и из городских, и что ни он, ни девчонки ни в чем не виноваты, что им тоже досталось в жизни, пострашней и побольше, чем некоторым в лагере. Хорошо бы работать на стройке, всегда кусок хлеба, рабочих кормят и регистрация, и зарплата, а если дорастешь до бригадира — вообще уважаемым человеком станешь. Об этом мечтает каждый парень в обычном лагере беженцев и он, Аристин, не исключение, но только для него этот путь закрыт — его никто не возьмет в бригаду, а если и случится чудо, то никто не подаст руки и не сядет за один стол, никто не будет страховать на этажах. А если попадется тот, для кого имя Дитера Илиас не просто слух, не воспоминание из новостей по радио, и не портрет на листовках в Далене, а погибшие родичи, конфискованное имущество, ночное бегство, то и устроят так, что Аристин сам упадет в цементный раствор или разобьется, оступившись на высоте. В лагере они держатся скромно, стараясь остаться в тени, и все равно, большинство тех, кто знает Аристина, Аннику и Марту по фамилии, никогда не заступятся за них, если будет облава. Поначалу Аристин опасался поджога, что подстерегут на дороге и изобьют до полусмерти, но их просто избегали и презирали. Война в Хокдалене не закончилась и кто в ней победит, не скажет никто. Порт только назывался «портом», а на самом деле это был таможенно-складской терминал, один из многих в Нуве, куда привозили товары из разных стран, где оптовики покупали фурами все, что угодно, от цемента до винограда, и где всегда находилась работа даже для беженцев. Работа временная, по ночам, на которой никто не оформлял регистрации, не смотрел документов, просто бригадиры грузовых цехов, те из жителей Нувы, кто имел гражданство и стабильную зарплату, платили гроши беженцам за ту работу, которую должны делать сами. Самиру, Аристину и еще нескольким даленцам достались две фуры с ящиками яблок, нужно было разгрузить все на склад, без палет и погрузчиков, таская на руках. Так дешевле, зачем тратить время на машины. Яблоки — это гораздо лучше, чем цемент, просто слов нет, как лучше: у ящиков есть ручки, из них не сыпется мелкая пыль, оседающая на лице, руках и одежде, если даже уронишь ящик — он не сломается, а если порвется мешок с цементом, то кроме того, что обругают, можно лишиться и заработка. Аристин старался не отставать от товарищей, чтобы успевать попадать в рассчитанное число. Они, чтобы не ссориться потом из-за того, что кто-то перенес больше или меньше, ведь получали поровну, решили, что будут перетаскивать по пятнадцать ящиков, делать перерыв и так снова и снова, пока не закончат, в итоге разница окажется незначительной. И все-таки он заканчивал очередную партию последним, когда все отдыхали, ему оставалось три-четыре ящика, и когда Аристин клал на место последний, все снова принимались за работу. Самир рвался помочь ему, но Аристин упорно отказывался — зачем слышать еще больше насмешек. Да, он отлично знает, что слабак и «благородыш», но жалоб от него не услышат и свои восемьдесят он заработает сам. — Эй, ты, волосатый, — окликнул его грузчик, Аристин обернулся, длинные волосы у него одного из всех парней в лагере — еще один признак аристократии, с которым он отказывался расстаться. — Да, тебе говорю. Дотаскивай это дерьмо и дуй мне за сигаретами в маркет. Пожалели все-таки, да так, что и не возмутишься и не откажешься, поручение есть поручение. До маркета полчаса, там минут пять, потом обратно — за час парни все и без него разгрузят, а он получит также как и они. Вообще, сигареты, тем, кому нет восемнадцати, тут не продают, но в маркете около «порта» не столь щепетильные продавцы. — Иди, ваше благородие, прогуляйтесь, — все-таки швырнул кто-то в спину смешок, — а то, небось, укакались, таскаючи. — Отлезь от него, а? — как всегда, Самир вступился. Когда Аристин вернулся, все было закончено, даже фуры отогнаны на стоянку, все ушли, его ждали лишь грузчики и Самир. — Тебя только за смертью посылать, парень, — проворчал бригадир, забирая сигареты и отсчитывая Аристину бумажки, — да и грузчик из тебя не выйдет, силенки не те. Так что ты больше сюда не ходи я, если тебя придавит, отвечать не хочу. Ясно? — Ясно, — ответил Аристин, ожидавший чего-то подобного. — За меня уже давно никто не отвечает, я сам за себя. Не сдохну. — Я тебе сказал, ты слышал. Назад было идти трудно. Когда Аристин шел из маркета, было почему-то гораздо легче, словно он и не таскал тяжелого, а теперь ноги еле слушались, живот казался каменным, зато были деньги. Если прибавить те тридцать, что остались, то будет сто десять. Пятьдесят — старосте, для полиции. — Ну и не расстраивайся ты, — утешал его Самир, — ведь и вправду спину сорвешь, вообще калекой станешь, лучше никому не будет. Ты вон хоть и выше меня, а дрищ дрищом. Я ж в деревне, на молоке рос, а у вас там, в городе что? Ничего. Отлежишься, пойдешь снова в город, ведь найдешь чего-то. Не может быть, чтобы уж совсем никуда не взяли. — Никуда не берут, — говорить тоже было непросто, горло стало сухим. — Я сегодня полгорода прошел. Без регистрации — никуда. — Да дай ты руку! — Самир не дожидаясь, ухватил Аристина за локоть, почти таща на себе. — Что вы за люди такие! — Кто мы? — переспросил Аристин. — Аристократия. Без штанов, но гордые. Мать говорит, вы с голоду сдыхать будете, а Илиас останетесь, не попросите. — Останемся, — подтвердил Аристин. — Мы — Илиас! — Во-во. Да не падай, уже почти дошли. *** — Ар, ну ты чего? — Марта легонько потянула за руку. — Давай я кипятку согрею, попьешь? Очень болит? — Нет. Я просто полежу, хорошо? Спасибо, — Аристин едва помотал головой. На самом деле болело так, что не вздохнуть, не охнуть. В самом буквальном смысле, где-то вверху, под ребрами, и он старался дышать неглубоко, каждое движение отдавало болью, живот же, казалось, был натянут как кожа на барабан, ног он не чувствовал вовсе. Знакомое ощущение, как и всегда после «порта», вот только грудь не болела. Ничего, два дня и все придет в норму. Он растянулся спиной на ложе, под правым боком спала Анника и Марта накрыла их всеми теплыми вещами и одеялами, что были у них. — Не за что, горе ты наше, — Марта сама не замечала, как подцепила деревенский говорок у соседки, погладила брата по ладони, — Ар, бедненький. Она сегодня за хозяйку. Обычно, когда Ар дома, он носит воду, готовит еду, стирает, читает Аннике, а она лишь помогает, зато сегодня он беспомощный, а она главная. И уже почти двенадцать часов, нужно готовить обед, половинка пакета гречи, между прочим, последнего и маленькая банка мяса, тоже последняя. Воды она принесет, кастрюлька не тяжелая, а вот развести огонь, около вагончика в металлической лоханке под решеточкой, и открыть консервы — она не сможет. — Ты полежи, ладно, я до тетки Викки сбегаю, Самир мне банку откроет и огонь сделает. Только не вставай, — Аристином можно и покомандовать сегодня, он не злопамятный. Он даже не ответил. Пусть идет, Марта капризная девочка, но на нее можно положиться. Именно она, из трех детей Илиас, десятилетний ребенок, быстрее всего поняла, что они оказались беглецами, сиротами и нищими бродягами — никем. Он, в одночасье ставший из благополучного отцовского баловня главой семьи и добытчиком, до сих пор не уложил в сознании того, что привычного мира больше нет, а она, храня фамилию, приспособилась быстрее всего. Иногда казалось — это просто долгий затянувшийся кошмар и стоит ему проснуться, открыть глаза он снова будет в своей комнате, дома в Далене, на часах стрелки около девяти и он чуть опаздывает к завтраку. Нужно быстро умыться, причесаться, привести себя в должный вид и спуститься в столовую, где все уже в сборе: мама, отец, сестры, а он опять проспал. Потом будет обычный день, в котором отец уедет на работу, сестер няня или мама повезет куда-нибудь гулять, а он в последние дни лета перед подготовительным курсом в медицинский университет, будет заниматься ерундой, вроде болтовни по сети. Перед днем рождения, шестнадцатым в жизни Аристина — годом совершеннолетия в Хокдалене, отец спросил его, что сын хочет в подарок. В семье Илиас было принято интересоваться мнением именинника, чтобы не разочаровать случайно и не испортить праздник. И разговор происходил в отцовском кабинете, где была личная территория Дитера Илиас. Аристин очень любил там бывать: во-первых, отец на серьезные темы всегда разговаривал с ним там, словно с равным взрослым мужчиной. Во-вторых, иногда, если сидеть тихо-тихо, как мышка, то можно смотреть, как отец работает, создает свои непонятные документы или что-то чертит. В-третьих, можно, устроившись на кожаном диване, листать книги по военной истории, которые на самом деле Аристин не очень любил, но картинки в них были интересные. Ему никогда не разрешали остаться в кабинете, если отцу нужно было делать звонки, но если никому не нужно было звонить, то он всегда оставался, иногда даже засыпая в тишине на диване. Мама журила отца за это, но Дитер Илиас всерьез говорил о том, что в присутствии сына ему лучше работается. Аристин хотел мотоцикл. Он уже давно присмотрел эту модель в витрине центрального магазина в Далене — серебристого быстрого красавца. Водить он умел и авто, и мотоцикл — этому учили в последний год школы. Мотоцикл стоил дорого, но приемлемо для их семьи, отец делал подарки и подороже. Аристин уже мечтал о том, как будет ездить на курсы и в гости сам, без наемного водителя и машины из семейного гаража. Куда захотел, туда и поехал, быстро, и девчонки будут смотреть, особенно Юльва Гринер, а он так уж и быть, прокатит. А ведь ей же придется держаться за него! — Да, сын, вот я и проиграл твоему деду бутылку хорошего вина, — первое, что услышал от отца Аристин, когда сказал свое желание, — а ведь он меня предупреждал. Придется отдавать. — Как это? — Аристин ничего не понимал, какая связь между мотоциклом и бутылкой вина, которую отец почему-то проиграл деду. — А так. Сейчас все равно расскажу, Ари. Зато теперь я понимаю, что он чувствовал тогда, когда мне тоже было шестнадцать и я знаю, что будешь чувствовать ты. Ари, сынок, это как раз то желание, которое я не смогу исполнить. Я тебе объясню, ты у меня умный мальчик, надеюсь, простишь. Мотоцикла не будет, отец никогда не отказывал ему, иногда предугадывая нехитрые желания сына, но только не в этот раз. Почему? И почему у отца такое виноватое лицо? — Видишь ли, Ари, — они сидели в кабинете, на диване, рядом, только у Дитера Илиас была прямая спина и военная выправка, даже в домашней одежде, а Аристин залез на диван с ногами, — это отказ не потому что у меня нет денег или мне жалко потратить для тебя их, нет, ни в коем случае — для тебя ничего не жалко — и не потому что ты не заслужил подарка, нет, все, что хочешь, но кроме этого, а потому, что взрослые, Ари, эгоисты и зануды. Мотоцикл, ты сам понимаешь, вещь такая… И если, ты вдруг упадешь, разобьешься, попадешь в беду, то мы сойдем с ума: я, мама, дедушка с бабушкой. Я уверен, что ты отлично водишь, что аккуратен, но на дороге бывает всякое, и скользко и дождь и просто дураки за рулем. Даже когда ты будешь уезжать покататься недалеко от дома, мы будем переживать, беспокоиться, нервничать. Мы же с мамой звоним водителю, чтобы узнать, как вы доехали до места, что ничего не случилось. Ты мой единственный сын, а уж потом наследник Илиас и один из нынешнего поколения десяти родов Хокдалена — ты главный в семье после деда и меня. Я не переживу, если с тобой что-то случится, потому что потом мне незачем будет жить. Марта и Анника вырастут, войдут в другие фамилии, если захотят, у них другое будущее, и мама будет жить хотя бы ради них, а ты — мой сын, ты — Илиас. Я надеюсь, ты поймешь меня, если не сегодня, то потом. И простишь. Ну, и начнешь сам думать о том, какое вино я буду любить через шестнадцать лет. Аристин молчал, обхватив колени. Он знал и до этого, что его любят, особенно отец, мама иногда подшучивала над ним, называя папенькиным сыночком, но сама баловала не меньше, но никогда ему не говорили этого так. — Я понял, хорошо, — улыбнулся он отцу, так хотелось прижаться, чтобы погладили по голове, но почему-то он не решился, не маленький уже все-таки. — Надеюсь, что красное мускатное ты не разлюбишь к тому времени. — Ну, надейся, — отец обнял его сам. — А ты у меня сильный мальчик, оказывается. Когда твой дед донес все это до меня, я разревелся прямо перед ним и еще обиженно сопел дня два. Мне до сих пор хочется этот чертов мотоцикл, Ари, представляешь себе? Есть все, что только можно пожелать, а мотоцикла нет. — Мама будет ругаться, — полуутвердительно поддержал отца Аристин. — Но я думаю, что перед дедушкой я бы расплакался еще раньше, прямо у двери. Он у нас такой. О суровости Ингера Илиас ходили легенды не только в семье, но и по всей стране, заместитель начальника госбезопасности Хокдалена просто не мог быть человеком с легким и уживчивым характером. — На дедушку тоже управа есть — подсунь ему Аннику на руки и делай, что хочешь, — рассмеялся отец. — Ладно, Ари, пойдем ужинать, мама ждет.