Испытание доверием

Зал Правосудия. Самый большой из подгорных чертогов. Здесь зачитывали народу новые законы и королевские указы, здесь объявляли о начале войны и здесь же — о ее окончании, здесь вершился суд и исполнялись приговоры... Так было заведено до нашествия дракона, и возвратившиеся в Эребор гномы одним из первых восстановили именно этот зал. Здесь не было изысканных украшений и резных колонн, лестниц и многоярусных галерей. Только простые, строгие линии и свет, льющийся со стороны тронного возвышения, захватывающий второй уровень, на который выйти можно было только через створчатые двери в дальней стене, и оставляющий большую часть зала в тени. Нынешнее население Эребора могло поместиться здесь все, от младенцев до стариков. Могло... если бы кому-то пришло в голову брать с собой детей. Гномы справедливо считаются шумным народом, но сейчас в огромном чертоге было так тихо, будто и не собрались здесь почти все жители Подгорного Королевства. Совсем недавно Эребор бурлил, ловя и обсуждая новости и сплетни о последних событиях. Конечно, о заговоре и покушении на короля стало известно давно. Теперь заговор раскрыт, изменники разоблачены и брошены в тюрьму... Настала очередь короля явить народу мудрость и справедливость. Особенно справедливость. От века за предательство нет иной кары, кроме смерти. Это тоже знали все. И весть о том, что в Зале Правосудия возведен эшафот, никого не удивила. Все ведь было верно, так? Имен не объявляли, но на слуху их было семь. Не каждый день такое случается, да что говорить — за пять лет возрождения Эребора не так и много было работы у палача, а уж чтобы головы рубить, да еще за такое... Король им, видите ли, не угодил, похоже, слишком добрым был. До сих пор. Обсуждались на все лады и личности заговорщиков, и возможные причины — от старых обид до банальной жадности... Но потом в этот бурлящий котел ледяной глыбой обрушилось имя того, кому предстояло лишиться головы первым — и стало тихо. Не успели гномы очнуться от этой вести, не успели прислушаться к поползшим было шепоткам, призывающим народ поднять голос и не допустить несправедливости, как последовало и новое известие — наследный принц не оспорил ни одно из предъявленных ему обвинений. Сказал, что вверяет себя той самой мудрости и справедливости, которых так ждали от короля. И продолжали ждать сейчас, в застывшей, вязкой тишине. Фили чувствовал это молчание, как нечто осязаемое, молчание и взгляды, вопросительные, скорбные, недоумевающие... И сам теперь молчал, сидя на троне прямо и неподвижно, до боли стискивая пальцами резные подлокотники и глядя вперед и вниз — на брата, преклонившего колени у ступеней тронного возвышения. Ничего не значащие слова, ничего не объясняющие ответы... чем они лучше молчания? Золотой с пурпурным узор на темной рубашке Кили, сложная золотая вязь на широком поясе — любимом, на все праздники и торжества надеваемом. Руки, связанные за спиной, покорно склоненная голова, тугая коса на затылке, убранная под головную повязку — чтобы на шею не падала... И сзади, в полусотне шагов — невысокий дощатый помост, окруженный кольцом закованных в броню стражей. И не очнуться, не вырваться из этого кошмара, как из темного лабиринта, где единственное спасение — идти вперед, не оглядываясь и ни о чем другом не думая. — Известно ли тебе, какие слухи бродили по Эребору не далее, как вчера? — Кажется, он снова заговорил, и сам удивился звуку своего голоса. — Что нашлись среди гномов такие, кто считает возможным силой оружия вернуть тебе жизнь и свободу? Кили поднял голову. Такой знакомый взгляд из-под непослушной челки... — Я никогда и никого не призывал к бунту. И не стал бы искать спасения, за которое нужно лить кровь моих соплеменников. — Но кровь своего брата ты готов был пролить. Кажется, в Зале стало еще тише... если это еще было возможно. — Я сожалею о том часе, когда прислушался к лживым речам. — Голос Кили чуть заметно дрогнул. — И готов принять свою судьбу. О последней милости прошу тебя, брат... Даруй мне свое прощение. Позволь сойти в Чертоги Махала с легким сердцем. Фили медленно, будто через силу, встал и, не слушая изумленного шепотка за спиной, сошел по пологим ступеням вниз. Он не видел брата с тех пор, как отправил пойманных заговорщиков в темницы, а не разговаривал с ним и того дольше. И не прощение тут было нужно на самом деле, а вот это — немного времени и несколько фраз наедине. Пусть под чужими взглядами, но хотя бы без чужих ушей. Отказать в такой просьбе Фили не смог бы и в худших обстоятельствах. — Встань. — Это прозвучало слишком мягко для приказа, ну да Моргот с ним... Кили поднялся на ноги. Проговорил совсем тихо, так, что не слышали даже ближе всех стоявшие стражи: — Фили, я не предавал тебя. Я никогда не желал тебе смерти, слышишь, никогда... Король мягко коснулся ладонью его волос и щеки. — Никто, кроме тебя, не мог подсыпать в мое вино отравы. — Зато подменить отравой безобидное снотворное очень даже могли. Я не прошу пощады, Фили. Я просто хочу, чтобы ты знал... — Я знаю. Карие глаза недоверчиво распахнулись. — Ты догадался?.. — Много о чем. Еще не все потеряно, братишка. Мне нужно только знать имя. Подумай... — Нет. — Кили прильнул щекой к его ладони, передохнул, зажмурившись, судорожную дрожь. Снова посмотрел на брата — прямо и без страха. — Он так и не подпустил меня к себе... Что ж поделаешь. Видно, мне на роду написано умереть из-за собственной глупости. Если от меня живого только проблемы, может, хоть от смерти моей польза будет?.. Фили прикусил губу, проглотил подступившую к горлу судорогу. — Прости. — За что? Знал ведь, во что ввязываюсь. И... давай закончим все поскорее. Прошу тебя. Фили коротко, всего на пару мгновений, прижался лбом к его лбу — и отступил. На первую ступеньку, на вторую. «Прости...» — Моя жизнь принадлежит моему королю, — тихо, но отчетливо проговорил Кили, прежде чем снова склонить голову. Фили поднялся к трону, но не сел, только повернулся лицом к залу. Сморгнул выступившие было слезы. Король, балрог задери. Ты король — терпи и молчи. И смотри. И молись всем, кого вспомнишь — Эру, Махалу, всем Валар — чтобы мразь, завлекшая твоего брата в смертельную ловушку, хоть чем-нибудь себя обнаружила... Он смотрел, молча, храня отрешенное спокойствие на лице и цепенея внутри. Этого не должно, просто не имело права происходить наяву, но проснуться почему-то никак не удавалось. Стражи довели Кили до подножия эшафота, где его взяли под локти помощники палача. Принц брезгливо дернул плечом, скидывая чужие руки, и сам поднялся на дощатый помост. Фили смотрел, боясь отвести взгляд, потерять даже мгновение из этих, могущих оказаться последними минут. Как на Кили расстегивают рубашку и сдергивают ее с плеч, как его ставят на колени, укладывают на плаху... Не грубо, бережно даже, и нестерпимо медленно.... Узкая деревянная колода обтесана сверху, только под шею и подбородок, и Фили почти чувствовал шершавое дерево у себя под горлом, а воздух в зале, кажется, становился густым и тяжелым, в нем тонули и расплывались звуки и все труднее становилось дышать. И внезапно эту вязкую тишину разорвал испуганный возглас: — Смотрите! Там, наверху!.. Фили, вздрогнув, глянул туда, куда обратились разом все взгляды — на верхнюю галерею, куда не было доступа никому, кроме стражи. И снова забыл дышать. Жала двух стрел смотрели на него из теней по обе стороны от центральных ворот. Луки, слишком большие для гномьих, и слишком высоко над перилами галереи. Среди всплеснувшегося смятения король стоял у своего трона, не шевелясь, чувствуя, что увернуться уже не сможет. Первая стрела сорвалась с тетивы, неторопливо, будто увязая в стекленеющем воздухе... ...И время застыло.