Испытание доверием

— Фили, подумай еще раз. Это унизительно, ты снова дашь повод для пересудов... — Плевать на пересуды. Ты же сам говорил, что за такое можно и под кнут? — Ну, говорил. Но насчет слухового канала не бредом же оказалось. Может, и еще чего найдется... основательное? Фили поднял взгляд на стоящего перед ним сумрачного и очень недовольного Двалина. — Может, и найдется. Не найдется — тем хуже для Кили. Двалин покачал головой: — Он крепко зацепил тебя этой выходкой. — Да, зацепил. Потому что это не просто глупая выходка. Так нельзя, Двалин. Будь там намерения четырежды благородные, так — нельзя!.. — Он перевел дыхание, заставляя себя успокоиться. — Довольно разговоров. Иди... Проследи за всем и приведи его ко мне. — Как скажешь... король. Смотреть ему вслед Фили не стал, оперся локтем о подлокотник кресла и прикрыл глаза ладонью. Если кто-то сочтет, что он получает удовольствие, осуждая на боль и стыд любимого брата, — Махал им судья... * * * Под Горой, откуда не видно небо, время измеряется часами и солнцем, чьи лучи пробиваются в самые глубокие пещеры по хитро проделанным световодам. В тюремных камерах нет ни часов, ни световодов, о смене дня и ночи там можно узнать лишь по смене охраны да недовольству собственного желудка. Для Кили утро началось с приказа встать и следовать за пришедшими по его несчастную душу стражами. Еще не позволяя себе обольщаться надеждами, принц подчинился. Но надеяться хотелось просто отчаянно — может быть, брат решил сменить гнев на милость? Сколько можно здесь сидеть?.. Но, едва окинув взглядом зал, где ожидал его смотритель Гиннар, Кили понял, что о королевской милости начал думать рановато. Гномы не слишком охочи до жестоких зрелищ, в отличие от тех же людей, и страдания себе подобных, даже и заслуженные, развлечением не считают. И преступлений, за которые наказывают публично, не так уж много... В остальных случаях хватает вот этого зала, который среди гномов звался Закрытым и куда стражи не грубо, но решительно водворили принца. И оставили вдвоем с главным смотрителем. — Что это значит, Гиннар? — Кили прошел через зал, стараясь не слишком смотреть по сторонам. — Мне очень жаль, Ваше Высочество. — Смотритель почтительно поклонился. — Но... — Говори, не тяни. — За непочтение и нанесенное Его Величеству оскорбление вы должны понести кару. Свод наказаний предписывает пятнадцать ударов кнутом. — Что?.. — Сердце Кили подпрыгнуло, перебив дыхание, и оборвалось куда-то вниз. — Кнутом? Меня?.. В зале повисла неловкая тишина. ...Гиннар наверняка решил, что причина его растерянности — страх. Конечно, не без этого, совсем же дураком надо быть, чтобы такого не бояться. Но куда более дело было в другом. Столь суровое решение могло означать только одно. Что Фили в своих комнатах ничего интересного не нашел. Значит, все зря... А уж что сейчас думает о непутевом наследнике его царственный брат — наверно, лучше даже не знать. Но не могло этого быть, не должно. Не сквозь же стены их подслушивали?.. — Ваше Высочество, — отвлек его от смятенных раздумий Гиннар. — Наказание очень сурово, и я думаю, что стоит попытаться поговорить с Его Величеством. Решения, принятые в гневе, часто оказываются слишком жестокими. Кили глянул на него, возвращаясь к реальности. Приказы короля не обсуждают при подданных. «Твоя очередь учиться терпеть и молчать... наследник.» — Не думаю, что это удачная идея, — сказал он вслух. — А ты, достойный Гиннар, последил бы за своими словами. Подозревать короля в том, что он сначала отдает приказы, а потом думает — тоже ведь оскорбление, не так ли? — Мой принц... — И потом, стоит ли просить милости к преступнику, не зная, в чем состоит преступление? Гиннар вдохнул глубоко, выдохнул — и кивнул. — Верно. Я действительно не знаю, чем вы навлекли на себя гнев Его Величества. Наказание вам надлежит принять немедленно. — Это я уже понял, — тихо проговорил Кили. — Снимите рубашку и подберите волосы. Если нужна помощь... — Не нужна. — Хорошо. И... не бойтесь чужих глаз, здесь не будет никого, кроме меня и исполнителей приговора. — Гиннар отошел на несколько шагов и отвернулся. Кили тоскливо огляделся. Зал не был пустым, но взгляд упорно притягивал к себе деревянный столб чуть выше, чем в рост гнома, с массивной перекладиной наверху. Ну что ж. До смерти не засекут... наверно. А боль можно вытерпеть. Он стащил и бросил на скамью у стены рубашку, снял амулет. Задумался, перекатывая его в ладонях. Конечно, можно было не сдаваться так просто. Приказы приказами, но он принц, и едва ли его потащат под кнут насильно. Можно воспротивиться, напомнить, кто здесь есть кто, потребовать встречи с королем... Вот только стоит ли? Если только ради того, чтобы услышать из уст Фили подтверждение приговора... Потому что просить пощады — не прощения! — он не умеет и не будет. Никаких «Фили-пожалуйста-не надо-это-случайность-я-ничего-плохого-не хотел» от него не добьются. Потому что так Фили его, может быть, и пожалеет, а вот простит уже едва ли. И как потом жить? Мысленно отмахнувшись от ненужных сомнений, Кили аккуратно отцепил от амулета шнурок и подвязал в хвост волосы. В зале было холодно, и это неожиданно ясно напомнило ему очень похожий зал в другом месте и в другое время. И брата, вот так же прятавшего слезы в ожидании неизбежного. «Фили... Золотой, солнечный, ну почему все опять так больно и страшно?..» Потому что брат светлейшего из королей — идиот, каких еще поискать, беспощадно отозвался его внутренний голос. Мало того, что неспособный понять, когда следует остановиться, так еще и на собственных ошибках ничему не научившийся. Ну так и поделом. — Ваше Высочество... Он вздрогнул и удивился почти, поняв, что так и стоит у скамьи, спиной к залу, сжавшись и обхватив себя за плечи. — Что?.. — Идемте. — Гиннар осторожно взял его под локоть, и Кили молча подчинился. Позволил отвести себя на середину зала, к тому самому столбу, шагнул вплотную, прижался грудью и лбом к гладкому дереву. Снова подчинился жесту Гиннара, подняв руки и положив ладони на перекладину. Ременные петли аккуратно стиснули запястья. Вроде и не больно пока, а не вырвешься. Открывать глаза не хотелось, наоборот, хотелось крепче зажмуриться. Но звуки никуда не девались — движение рядом, шаги... ...легкий стук об пол развернутого умелой рукой кнута. Дыхание замерло в груди Кили. «Махал, пощади...» ...Стук распахнутой двери в стылой тишине показался оглушительным. — Остановитесь. — Еще миг невозможной тишины. — Гиннар, выйдите все. Немедленно. Кили осмелился открыть глаза только после нескольких судорожных вздохов. Глянул через плечо, убеждаясь, что ему не померещилось. — Д...Двалин? Ты?.. — Я, как видишь. — Зачем? — Присмотреть, чтобы все было правильно. Ну и послушать, если сказать что захочешь. Кили, даже сквозь тошнотный страх, не сдержал смеха: — Что сказать? Что я дурак, хоть с какой стороны смотри? Ну, сказал. Зови палача, ждать надоело... — Он снова отвернулся и закрыл глаза. И вздрогнул, когда Двалин, подойдя, сдернул ремни с его правой, а затем и левой руки. И велел коротко: — Одевайся. Я за дверью постою. — Что?.. — Король ждет. Кили, ни жив ни мертв, еще какое-то время стоял у столба, вцепившись обеими руками в свои плечи и крупно дрожа. В мыслях был полнейший сумбур. Что это — помилование? Или потом, после какого-то разговора, все повторится? Вся эта... подготовка, раздевание, мучительный и стыдный ужас в ожидании боли? Зачем?.. Немного отдышавшись, он добрался до скамьи, взял свою рубашку. Почему-то не удивился, увидев рядом кафтан и пояс. Оделся, сдернул с волос и спрятал в карман шнурок вместе с амулетом — руки слишком дрожали, прицепить шнурок бы не получилось. Задержался еще у двери, стараясь успокоиться, только потом решился выйти из зала. Странно, за дверью не было никого, кроме Двалина. Нарочно он, что ли, всех отослал?.. — Идем, — снова кратко и без выражения произнес Двалин. — И подумай по дороге, что скажешь королю. Королю, кольнула тоскливая мысль. Не брату. Королю. И поделом, раз такой дурак. Глупый, упрямый, ничему не способный научиться осел... * * * Кили переступил порог его гостиной нерешительно, робко даже. Остановился, сделав пару шагов. — Подойди. Фили неспешно встал с кресла, присел на край стола. Скрестил на груди руки. Дождался, пока брат подойдет и остановится перед ним. — Слуховых каналов было два. В этой комнате и в спальне. — Кили вздрогнул и вскинулся было говорить, но осекся и снова опустил несчастные глаза. — Ты как будто не знал об этом? — Не знал, — прошелестел в ответ принц, качнув головой. — Я только думал, что канал должен быть... — Вот как... И с чего ты вдруг начал так думать? Кили коротко вздохнул: — Это был гном... странный гном, очень много знавший про нас с тобой. — Что за гном? — Не знаю. Он не назвал своего имени, и даже лица своего увидеть не дал. Говорил со мной дважды... второй раз позавчера вечером. Фили разом припомнились все нехорошие мысли и предчувствия последнего времени. Неужели они обретают плоть?.. — И что же говорил этот странный гном? — Он сказал, что тебе угрожает опасность, потому что ты слишком часто навязываешь советникам свое мнение. Что из такого недовольства вырастают все заговоры... И еще сказал, что я смогу понять, что происходит, если смогу расстроить заседание Королевского Совета и помешать тебе настоять на своем решении. — Восхитительно... — Это не было смешно, Фили, это было страшно. Я было решил, что кто-то из советников хочет настоять на своем решении вопреки твоей воле... но ты сказал, что никаких серьезных решений на этом Совете не принимается... — И ты решил сделать то, чего требовал Моргот знает откуда явившийся гном? Братец мой, ты во время тренировок головой ни обо что не ударялся? — Нет, — совсем сник Кили. — Но все было так странно... Этот гном... я видел его первый раз месяц назад, он тогда говорил странные вещи, но ничего преступного... я пытался найти его, но казалось, что его никто не видел, кроме меня. Что я мог сказать? Что видел кого-то, кого даже не могу описать, слышал слова, смысла которых не понял, и на этом основании требую какого-то расследования? А теперь он снова появился... Я подумал, что смогу найти что-то более материальное... — А почему нельзя было просто рассказать все мне? И причем тут слуховой канал? — Все при том же. — Кили глянул печально и упрямо. — Потому что этот странный тип знал, о чем мы с тобой говорили здесь, наедине. Понимаешь? Если бы я попытался поговорить с тобой, он бы снова об этом узнал... и тогда его точно уже было бы не найти. — И ты не нашел ничего лучшего, чем повестись на провокацию, — заметил Фили задумчиво и без гнева. Кили снова потупился: — Ну... Ты же знаешь... Когда нужно что-то решать быстро, у меня не очень получается выбрать лучшее решение. — Это я помню. Но обычно твои не лучшие решения бывают все-таки действенными. На сей раз тебе удалось получить желаемое? Что произошло такого, что помогло бы разобраться в происходящем? — Ничего, — безнадежно вздохнул Кили. — Или я ничего не успел заметить. Меня просто взяли и заперли в темнице... — А кто-то смог оценить, как точно и быстро будет отслежена попытка отравления, — без выражения заметил Фили. Оттолкнулся от стола и снова сел в свое кресло. Поднял взгляд на брата. — Как думаешь, ради такой возможности стоило затевать рискованную игру? — Ох, Фили... — выдохнул принц, враз меняясь в лице. Подался вперед, упал на колени возле кресла, обнял брата, вцепился судорожно, уткнулся наугад, куда-то в складки мантии выше локтя. Фили не стал его отталкивать. — Что же мне делать с тобой, дурище... Кили поднял голову, заглянул ему в лицо. — Фили... Разве ты не распорядился уже? Я все понимаю, ты не подумай... Я готов. Можно было и не прерывать, поговорили бы после... Король чуть слышно вздохнул: — Я решил, что нужно дать тебе возможность объясниться. Если бы твои слова оказались недостойны доверия... вернуть тебя туда, откуда ты ушел с Двалином, было бы несложно. — Так верни. Много ли в моих словах достойно доверия? Столько глупостей враз я уже очень давно не делал... — Ты как будто и не боишься совсем? Кили порывисто вздохнул. — Я дурак, но не до такой степени... Все боятся, что ж с того. Ну, кричать буду, слезу пущу — великая важность... — Зачем? — в упор спросил Фили. — Разве я не заслужил?.. — Заслужил. Но не могу я так с тобой. — Может, и не стоило этого говорить, но изображать бесстрастного судью уже не было сил. — Знаю, что надо бы, и не могу. Хочешь знать, почему? — Кили смотрел молча, тревожно и вопросительно. — Потому что для тебя наказание — что-то вроде платы по сделке. Ты делаешь то, что считаешь нужным, заранее соглашаешься, что за это придется заплатить некую цену, и платишь... И ничему не учишься. Ни-че-му. Свою совесть ты так можешь успокоить, но мне твои слезы и боль без надобности. Потому что не остановит тебя даже такая угроза, если снова что-нибудь в голову ударит. Я прав? — Не остановит. — Кили снова ткнулся лбом ему в плечо. По-мальчишечьи шмыгнул носом. — Я не желал тебе вреда, Махал свидетель. И никогда не пожелаю... Прости. — За что? За то, что ты такой, какой есть? Вряд ли за это нужно прощать. Но я боюсь. Потому что всему есть предел, братишка. Однажды ты сотворишь что-то такое, чего я просто не смогу оставить безнаказанным. И когда я об этом думаю... мне становится страшно. — Не бойся. — Кили выпрямился и вытер глаза. Даже почти сумел улыбнуться. — Я буду осторожен... если что-то совсем несусветное сотворю, до суда и плахи постараюсь не дожить. Фили тоже не сдержал горькой улыбки: — Ты неисправим. Пороть уже точно бесполезно. — Бесполезно, — согласился несносный братец, сев на пятки и уже спокойно расправив плечи. — Но, если ради твоего спокойствия... я противиться не буду. А теперь, раз вопрос о моем наказании закрыт, может, подумаем обо всем остальном? О странном гноме, например. Или о тех, кому он может служить. — Все вообще очень странно, — вздохнул Фили. — Да, вряд ли этот гном — одиночка, наверняка кто-то его к тебе подослал. А остальное... Насчет попытки отравления я ведь просто на пробу сказал. Откуда они могли заранее знать, как именно ты можешь сорвать Совет? Получается, что им неважно было, что именно ты сделаешь, а важен только результат? Но какой? — То, что тебе пришлось покинуть Совет? — предположил Кили. — Но какой в этом смысл, если там ничего интересного не говорилось? — Не говорилось, но могло говориться. Дело в том, что один важный вопрос на Совете все-таки должен был обсуждаться. Советник Дальтрасир вернулся из Железных Холмов, но попросил разрешения отложить доклад, чтобы дождаться еще каких-то донесений. — Так, может быть, это его происки? Он ожидал твоего одобрения, или наоборот? — Его мнение отличалось от моего. Но такие вещи тоже не решаются заранее. Я мог и согласиться с ним, если бы меня убедили принесенные им сведения. Опять же, именно он мог догадываться, что я не соглашусь с его мнением... Нет, все равно получается бред. Не вижу смысла, хоть убей. Если бы что-то действительно изменилось от того, что я отсутствовал на Совете... Не знаю, что думать. И этот твой загадочный гном... Что, если на самом деле он подбирался к тебе? И неважно, что было сделано, важно, что сделал это именно ты? Так во всем этом хоть какой-то смысл появляется.... — Но тогда, — заметил Кили, сосредоточенно хмурясь, — этот странный гном попытается снова со мной встретиться и что-нибудь еще сказать. Я ведь сделал то, что он хотел, так? И только, больше ничего от моей выходки не изменилось... Но должна же у них быть какая-то цель? Нужно просто немного подождать, пока кто-нибудь снова не попытается со мной заговорить. — Очень может быть... хотя вряд ли все настолько просто и очевидно. — А больше у нас все равно ничего нет. И... думаю, их еще больше убедит... если ты не будешь менять свое решение. Ну, насчет меня. Фили отрицательно качнул головой: — Нет. Мучить тебя только ради приманки неизвестно для кого я тем более не стану. А тебя попрошу... Если что-то еще странное будет происходить, найди способ известить меня, иначе, чем снотворным в вине. Хорошо? Кили вздохнул. — Я постараюсь, — ответил серьезно, и, похоже, честно. Снова, дотянувшись, прильнул к плечу Фили, и тот на сей раз вернул объятие, прижавшись губами к вечно растрепанным темным волосам. * * * В приемной, за которой начинались покои Торина и Дис, было тихо и сумрачно. Кили миновал просторный, скромно убранный покой, вышел в коридор с двумя дверями, свернул в правую — к Торину. Впрочем, в это время Дис тоже обычно была там... и с ней принц и столкнулся в гостиной. — Кили!.. — Добрый вечер, мам... Дис подошла, заглянула ему в лицо, мягко провела ладонью по волосам. — Кили... Что случилось? Как ты?.. — Ничего не случилось, мам. — Он поймал ее руку и быстро поцеловал. — Все уже хорошо, правда. — Уже хорошо? А было?.. — Ну, что бывает, когда я огорчаю моего венценосного брата очередной глупостью? — улыбнулся Кили. — Отругал, за шкирку оттрепал, хотел выпороть, но решил, что бесполезно... — Так ли? — Дис притянула сына к себе, разворачивая боком, хлопнула по спине и пониже. Не заметив болезненного отклика, успокоенно вздохнула. — Ладно тогда... Не знаю, что ты натворил на сей раз, но когда-нибудь у Фили лопнет терпение. — Лопнет, — согласился Кили. — И тогда меня точно выпорют. Не спеша и обстоятельно, разом за все хорошее... Или он сам уши надерет. Я это знаю и не волнуюсь, и ты не переживай, хорошо? Торин как? — На террасе, закатом любуется. Двалин пришел недавно... — А мне можно к ним? — Кили сделал выразительные глаза. — Горю нетерпением увидеть, как любуется закатом Двалин... Дис улыбнулась и отвесила ему символическую затрещину. Беззаботная улыбка исчезла с лица принца, едва он скрылся от внимательных глаз матери. Фили больше не сердился на него, в этом смысле действительно все было хорошо. Но в остальном... — Приветствую, — произнес он легко, выходя на террасу. Двалин, стоявший у парапета, небрежно опершись на него боком и локтем, кивнул. Торин повернулся на голос: — Здравствуй, племянник... Тебе есть, о чем порассказать, верно? Двалин неспешно оттолкнулся от парапета и выпрямился. — Я, пожалуй, попозже зайду, не возражаешь, Торин? Вы поговорите пока... Кили только глянул ему вслед, подошел к Торину и облокотился на резную каменную кромку рядом. Спросил, тоже глядя на закат: — Дядя, ты... очень обидишься, если я пока не буду ничего рассказывать? — Я не обижусь, — отозвался Торин, почему-то без удивления. — Но с чего бы такие секреты? Ты с Фили поссорился? — Как я могу ссориться с моим королем? — вздохнул Кили. — С королем не можешь, а вот с братом — вполне. — Нет, все хорошо. Просто... нарвался, схлопотал, покаялся и получил прощение. Ничего нового, все как обычно. — Если все как обычно, то чем ты так расстроен? Кили раскрыл было рот... но промолчал, не желая пока озвучивать свою тревогу. Торин, не дождавшись ответа, передвинулся немного, вздохнул, подставил лицо налетевшему ветру. — Зима идет... Скоро Гора укроется снегом. — И добавил немного иным тоном: — Принеси мою трубку, малыш. Там, у камина. Он мог и не уточнять — где стоит шкатулка с табаком и трубками, Кили знал. Вернувшись на террасу и отдав дяде уже раскуренную трубку, он снова устроился рядом — говорить не хотелось, но иной раз и просто помолчать вместе бывает очень кстати. Но Торин, как вскоре выяснилось, просто молчать был не в настроении. — Ты не пытался ни спорить, ни сопротивляться, почему? Кили вздрогнул: — Так ты знаешь? Откуда? Впрочем, о чем это я... — Верно. Так почему? — А какой смысл? Не у врагов же в плену, где вырвался, сбежал и хвала Махалу. Итог все равно один будет, хоть как трепыхайся. — Я не об этом. Ты даже не попытался смягчить приговор. Мог же попросить о встрече с братом... — И что бы я ему сказал? Что не виноват, а все случайно получилось? Так это неправда. Что никогда больше ничего такого не сделаю? Тем более вранье. А просто на жалость давить... самому потом мерзко будет. Да и смысл тоже? У Фили ведь жалость и прощение об руку не ходят... — Ты думаешь, прощение покупается болью? — Оно не покупается соплями и фальшивым нытьем, — резче, чем надо бы, произнес Кили. И сбавил тон: — Что угодно легче стерпеть, чем такую жалость... Чему ты улыбаешься? Губы Торина действительно дрогнули, обозначая тень печальной улыбки. — Эта волшебная формула «я готов к чему угодно»... Знаешь, из тех, от кого я слышал подобное заявление, никто не задумывался над настоящим его смыслом. — Он затянулся, выдохнул дым, и неспешно продолжил: — Под «чем угодно» обычно разумеется героическая гибель и посмертная слава. Хотя следовало бы задумываться и о том, что у этих слов может быть куда больше значений. Боль, потери, одиночество, бесчестье... бесславное посмертие. И никакого утешения, кроме сознания собственной правоты. Кили смотрел на него во все глаза, пытаясь понять, чем вызвано столь мрачное откровение. — Зачем... почему ты говоришь это мне? — Потому что сделанное тобой — первый шаг по этой дороге. И лучше знать, куда она ведет, прежде чем пытаться снова сделать нечто подобное. Кили будто обдало стылым пещерным холодом. Какое-то время он молча смотрел на задумчиво посасывающего трубку Торина, потом оттолкнулся от парапета. — Я, наверно, пойду... Доброй ночи. — В дверном проеме он остановился и оглянулся. — Разве сознание собственной правоты — это так мало? Торин не ответил. * * * — О тебе говорят, что ты видишь и понимаешь подобных себе иначе, чем большинство. — Это преувеличение, мой король. Я вижу то же, что и все остальные. Хотя выводы могу делать иначе. Фили неспешно поднялся с кресла и прошелся по кабинету — до стола и обратно. Снова посмотрел на стоящего посреди покоя Гиннара. — Еще говорят, что ты никогда не лжешь. И либо говоришь правду, либо молчишь. — Это так. Но правда столь же многолика, как ложь, и не все видят ее одинаково. — Да? — Фили остановился в трех-четырех шагах перед ним и скрестил руки на груди. — То, что перед кнутом и плахой равны и король, и бродяга — правда или нет? — Да, Ваше Величество. Страдающей и умирающей плоти безразличны короны и лохмотья, она помнит лишь свою боль и ею измеряет все остальное. Король снова надолго умолк. Вернулся к своему креслу, но не сел, только оперся локтем о высокую спинку. — Тогда расскажи мне о моем брате, гном, чьи уста не произносят ни слова лжи. — Разве кто-то может знать вашего брата лучше, чем вы, Ваше Величество? — Ты уходишь от ответа, Гиннар. Лик этой правды столь ужасен? — Простите, мой король. Я не хотел быть непочтительным... Но может быть, я лучше смогу ответить, если буду знать, что именно вы хотите услышать? — Я хочу знать, что ты видел, когда говорил ему о предстоящем наказании? — Растерянность, — после краткого молчания произнес Гиннар. — Страх. Боль... от чего-то, что не произносится вслух, но давит на сердце. — Бравада? Упрямство? Безразличие к опасности? — Нет, нет и нет. И... когда я предложил Его Высочеству просить о снисхождении, он велел мне не оскорблять Ваше Величество подозрениями в поспешности и недомыслии. — То есть он согласился с приговором. — Да, он сдался сразу. Признаться, я ожидал, что будет сложнее, так легко в руки палача даются не все. Но ни малейшего выражения непокорности не было... если я правильно понял цель ваших вопросов. — Почти правильно. И какие выводы мог бы ты сделать из того, что видел? Снова ненадолго стало тихо. — То, что я видел — не просто покорность. Это вера и доверие, совершенно искренние. И еще... — Договаривай. — Я по-прежнему не знаю, чем Его Высочество навлек на себя ваш гнев. Но я был бы очень удивлен, если бы причиной оказался злой умысел с его стороны. — Хорошо. — Фили задумчиво кивнул и выпрямился. — Я услышал твои слова. Ты можешь быть свободен... И, надеюсь, ты понимаешь, что сказанное в этих стенах ни для каких других ушей не предназначено. — Я понимаю. Доброй ночи, Ваше Величество. Фили подождал, пока за ним захлопнется дверь, и покинул кабинет. Поднялся в свои покои, сразу закрыл двери. Вышел на террасу, под темно-синее, уже расцветающее звездами небо, глубоко вдохнул холодный, снежно-свежий воздух. Вера и доверие. Доверие...