Honey, This Mirror Isn't Big Enough for the Two of Us

В его оправдание можно сказать, что он совсем не хотел меня обидеть или выставить психом. Даже когда он сначала убийственно спокойно спросил, не сошел ли я с ума окончательно. Даже когда начал кричать о том, что я — эгоист, что мне плевать на него, его чувства и все его старания, когда он разбил миску, полную сырных Доритос о стену, отчего все чипсы разлетелись по комнате на радость собакам, и когда весь в слезах перематывал мои запястья белоснежным бинтом, а я смотрел на него и не мог ничего сказать и тоже начал плакать, не контролируя себя. Когда он, наконец, успокоился и спросил, зачем я пытался убить себя. А я никогда не пытался убить себя, скорее наоборот, потому что если бы я этого хотел, то давно бы сделал, потому что кроме брата меня ничего не держало в этой чертовой жизни. Но, как я говорил ранее, я не хотел никому причинять неудобств своей дурацкой смертью, а тем более теперь и тем более Фрэнку, это было бы действительно эгоистично дальше некуда. Закончив с обработкой моих ран, он оставил меня задыхаться в рыданиях на диване, а сам пошел на кухню. Моя и без того бескрылая надежда на что-то хорошее окончательно пала. Я знал, что должен пойти и рассказать ему все как есть, и успокоить, ведь он плакал из-за меня. Не поймите меня неправильно, я не считаю это достижением, но никто и никогда не плакал из-за меня, не считая Майки, которого я однажды нечаянно толкнул, и он разбил коленку о красно-желтую брусчатку в парке развлечений. То есть, то, что Фрэнки так распереживался из-за меня, что начал плакать, что-то, да значит. В придачу ко всему, я был без понятия, что делать с тем, что мы вроде как признались друг другу в симпатии. Кем мы стали после этого и как можно назвать наши отношения? Что я могу делать, а что не могу? Я могу подойти и обнять его? Наверное, да, потому что это я мог сделать и ранее? Я могу гладить его по голове, путаясь пальцами в его волосах, я могу прижаться лбом к его лбу и разглядывать его глаза с такого расстояния? Я могу теперь проявлять свою нежность, привязанность и, может, любовь? Я встал, пошатываясь от несильного головокружения, и, стараясь не наступить на собак, побрел на темную, словно пустую кухню. Клыкастая тварь вцепилась в мое горло, заставляя снова задыхаться и дать обет безмолвия на ближайшее время, и я даже не знал, что это было: неуверенность, боязнь быть отвергнутым или вся моя коллекция «нет». Фрэнки сидел за столом, как-то сгорбившись и осунувшись, и невидящим взглядом смотрел в окно, за которым снова собирались тривиальные для начала осени полные дождя тучи на фоне запредельно прекрасного темно-синего тяжелого неба, подгоняемые сильным небесным ветром; за которым, куда ни посмотри, загорались огни Города, который хоть и не был Городом Ангелов, но так же привлекал и манил всем своим на первый взгляд неживым существом; за которым блики от фар проезжающих по трассе машин расползались по сотням одинаковых домов, заглядывая в окна, коротко приветствуя жителей и сразу же беззаботно убегая дальше. Я застыл в проходе, очарованный этой картиной за стеклом так, что даже забыл обо всех неприятностях и проблемах, которых у меня слишком по горло, но это только на мгновение, потому что Фрэнк, может, услышав шум за спиной, обернулся и бросил на меня хмурый взгляд, от которого я дернулся, будто испуганный заяц. Я, по-прежнему не зная, что говорить, аккуратно отодвинул стул и сел рядом с Фрэнком. Очередной ксеноновый блик осветил его лицо, и я смог увидеть следы высохших слез на его щеках, и печаль в его глазах, которым нет аналогов, устремленных в окно и не видящих его. — Фрэнки, позволь мне объясниться. — Фрэнки, это мое отражение хотело убить меня. — Фрэнки, я никогда не хотел причинять себе вред. — Фрэнки, я слишком люблю тебя для этого. Разумеется, я не сказал ничего из этого, а продолжал молчать и не знать, что делать. Я не был уверен, как Фрэнк относится к моему присутствия рядом с ним, может быть, он и вовсе хочет теперь, чтобы я собирал свои немногочисленные вещи и валил побыстрее и подальше. Маленькая и такая уютная кухня вдруг стала жутко давить мне на затылок своими стенами, а безобразно громкое тиканье часов заставляло чувствовать себя сошедшим с ума, коим я, видимо, и был. Пока Фрэнк вдруг не пододвинул свой стул к моему и не положил голову мне на плечо. Неожиданно. Я совсем не знал, как мне реагировать на такое, поэтому сделал самое правильное на мой неопытный взгляд — немножко повернувшись, уткнулся лицом в его чуть-чуть жирные волосы. Не знаю как, но я почувствовал его слабую улыбку, а потом он отыскал мою ладонь и сжал её своей, и я сжал его ладонь в ответ, потому что это единственное, что мне было нужно в тот момент. Мне было интересно, о чем он думал тогда, и что было у него на душе; обижался ли он на меня, но я не решался спросить. Мы сидели так достаточно долго, но эта кухня снова стала самым уютным местом в мире, а тишина прекратила быть такой давящей и разрушающей сознания, мою кисть мягко гладила теплая ладонь Фрэнка, и я чувствовал его вдохи и выдохи на своей шее, поэтому был готов просидеть так хоть вечность, несмотря на не очень-то удобное положение наших тел. Но никто не жаловался, и меня даже начало клонить в сон, когда Фрэнк вдруг севшим от рыданий, долгого молчания и Бог знает чего ещё голосом спросил: — Почему я так зависим от тебя, Джи? Я не мог поверить. Я думал, что это я зависим от него. Почему он вообще так решил? Я думал, что от меня вообще невозможно зависеть. Потому что, кто я? Я неудачник. От неудачников нельзя быть зависимыми, это глупо и неправильно. И я решил как-нибудь сообщить ему об этом. — Фрэнки… Что? — Я зависим от тебя, Джи. До того, как ты появился в моей жизни, я был таких закрытым и угрюмым, и на сто процентов антисоциальным. Рэй и моя бабушка — единственные, с кем я обменивался больше чем тремя репликами за последние несколько лет, — он прервался на секунду и крепко сжал мою руку, а я, затаив дыхание, ждал, что он скажет дальше. — Я думал и даже надеялся, что так и будет всегда, потому что я не хотел привязываться к людям, потому что уже знаю, как больно терять тех, кого любишь всем сердцем, и когда я увидел кровь на твоих запястьях я… Я подумал, что сойду с ума от всего того, что разрывало меня изнутри. Прости, что накричал и назвал тебя эгоистом. Наверное, у тебя все-таки были причины сделать это, да? Почему, Джи? Под конец его вроде бы ровный голос задрожал, и он притих, ожидая ответа. Я почувствовал на плече капельку влаги, что просочилась сквозь мою футболку. Он снова начал плакать. Беззвучно о отчаянно. И это разбивало мне сердце. И ещё то, что я даже не мог ничего ответить ему, потому что он бы все равно не поверил, так что я попытался обнять его так крепко, как только мог, стараясь дать понять, что никогда не уйду от него и не сделаю больше больно. Если бы это зависело только от меня. Фрэнк продолжал сидеть в моих неловких объятиях, пока мои тощие руки не начали затекать, и он, прочитав мои мысли, не иначе, сказал: — Пойдем спать?