Honey, This Mirror Isn't Big Enough for the Two of Us

Следующее утро, если измерять его по шкале идеальности, тянуло на сто баллов из ста. Я проснулся от солнечных лучей, которые стирали воспоминания о вчерашней непогоде, и от легкого поцелуя в висок. Конечно, это было хорошо. Потом я и Фрэнки ещё немного полежали в кровати, обнимаясь, прямо как самая настоящая пара, а собаки лежали на нас, и все были счастливы. Очень-очень хорошо. Затем Фрэнки пошел на кухню, чтобы сварить для нас кофе и покормить собак, а я — в ванную, чтобы привести себя в порядок, а когда я закончил с этим, мой парень позвал меня есть, и мы пили кофе и улыбались друг другу, щурясь от такого яркого осеннего солнышка. Что-то чересчур хорошо для меня, не правда ли? На самом деле я просто сумасшедший запутавшийся фрик со скверным характером, чрезвычайно большой коллекцией «нет» и не слишком справедливой кармой. У таких, как я, не бывает хороших утр. По крайней мере, лично мой лимит за этот месяц уже давно исчерпан. Сквозь такой потрясающе прекрасный утренний сон я почувствовал тяжесть на своем животе, от которой у меня тотчас начал болеть пустой голодный желудок, который, видно, уже начал есть сам себя, так не получив ужина вчера вечером. Но Чайку это не заботило, она сначала потопталась немного на мне, но, решив, что ей неудобно, пошла дальше, к ногам. О подоконник с каким-то неистовым грохотом разбивались капли дождя. Я нехотя перевернулся на живот. Подушка под моей головой сбилась в малоприятный комок, а в горло упиралась какая-то твердая вещь. Я, все ещё не желая просыпаться окончательно, слепо пошарил рукой и достал розово-фиолетовый микрофон для принцесс. Как он оказался тут оказался и вообще, откуда у Фрэнка дома детский микрофон? Ещё через пару секунд я понял, что, даже если бы я хотел, я бы не смог у него это спросить, потому что другая половина дивана пустовала, отталкивая очевидным холодом простыни в маленькие Бэтмены. В окно заглядывало грустное, прямо как я, небо. Мне уже совсем не хотелось лежать одному в постели, поэтому я встал и пошел искать Фрэнка по квартире, а через минуту мою коллекцию пополнил экспонат «нет ориентации в пространстве», когда меня немножко занесло, и я врезался в дверь кухни, да так, что огромный плакат с Росомахой свалился с неё прямо на мою бестолковую голову. Ясно, что это наделало немало шуму, на который сбежались все три собаки и Фрэнки с недокуренной сигаретой в руке. — Ты в порядке? — обеспокоенно спросил он, помогая мне подняться, а я смотрел на него, такого красивого и немного сонного, и не понимал, за что Небо дало мне его. — Джи? У меня почему-то закружилась голова, и я пошатнулся, инстинктивно хватаясь за плечи Фрэнка, который тут же подхватил меня и потащил к дивану. — Что такое? — это было так заботливо, что у меня почти пропал дар речи. — Нормально… Все хорошо, просто ударился, — я неловко улыбнулся, стараясь не смотреть на него взглядом жалкого фаната. Опять. Но он спокойно улыбнулся мне в ответ, усаживаясь рядом со мной, в то время как забытая почти истлевшая сигарета в его пальцах испускала тоненькую белую ниточку дыма, что тянулась вверх, бесследно растворяясь где-то под потолком, не оставляя даже воспоминаний, потому что, кому в голову придет вспоминать обыкновенный дым очередной сигареты? Мы продолжали смотреть друг другу в глаза, улыбаясь, как влюбленные ублюдки, которыми мы по сути и были (особенно я), пока Фрэнки вдруг не вскрикнул, резко отбрасывая обжегшую его руку сигарету на пол и растаптывая её ногой в тапочке. Он по-детски засунул пальцы в рот и жалобно посмотрел на меня. А что мне оставалось делать? Я аккуратно вынул его руку изо рта и подул на маленький красный поцелуй сигареты. — Больно? — Не очень. Татуировки набивать и то больнее, — он усмехнулся, а я вспомнил кое-что. — Ты обещал мне показать, что тебе делали вчера целых… много часов, — робко сказал я. — О, — его щеки чуть-чуть покраснели. — Ну… Он снял красную растянутую футболку без рисунка и моему взору предстали красивые витиеватые черные буквы, которые складывались в надпись «I AM GRAVEYARD». — Я — кладбище, — восторженно прошептал я, легонько касаясь воспаленной кожи и натыкаясь пальцами на прозрачную скользкую пленку, которой закрывают свежие татуировки. — Что это значит? — Я вообще не хотел этого показывать тебе, пока не будет готово, так что давай хотя бы суть я расскажу потом? — Фрэнки как можно загадочнее ухмыльнулся, надевая свою футболку обратно, а я сделал вид, что обиделся. По-секрету, видеть эту большую замысловатую татуировку на крепкой груди Фрэнка было необычно для меня и заставляло испытывать довольно сильное, притупляющее все остальные чувства, влечение, но больше всего я хотел дождаться завершения и заживления её, чтобы срисовать все это куда-нибудь в скетчбук, которого у меня нет, и все время носить с собой. — Она ещё немного побаливает, — признался Фрэнки, а я подумал, что меня можно было бы пытать, выведывая любую информацию, такой штукой, как машинка, которой делают татуировки. Но я не сказал ничего, только обнял его руку и положил голову ему на плечо, чувствуя, как другая его рука ложится мне на бок, пробегаясь пальцами по спине и наверняка ощущая не такую уж тонкую прослойку жира. Но мне было так плевать на это тогда. Утро больше не казалось таким плохим, как прежде. — Хочешь есть? — спустя пару минут спросил Фрэнки еле слышным шепотом, будто боясь спугнуть гармонию и уют, что улеглись между нами, занимая привычное место Чайки, Мэлоди и Линкольна, которые хрустели собачьим кормом на кухне. — Да, — я не стал отрицать, хотя мне бы хотелось продлить этот момент совершенного доверия на пару вечностей. Тучи за окном, которые всем своим видом желали мне недоброго утра чуть раньше, немного расступились, позволяя холодному осеннему солнцу осветить Землю, хмурую и мокрую. А дождь продолжался. Фрэнки мягко отодвинулся от меня и вышел из комнаты, а я не знал, пойти мне за ним, или лучше в ванную, потому что я бы все равно ничем не помог ему в готовке завтрака, а только, разве что, опрокинул бы миску с тестом для блинчиков, а потом полдня отмывал бы холодильник и всех собак, включая маленькую изворотливую Мэлоди. Поэтому, выбрав все-таки второй вариант, я двинулся в ванную, чтобы почистить зубы и умыться. Но на самом деле, чтобы поздороваться с красноволосым двинутым психом в зеркале, который тыкал в меня ножом и подставил перед Фрэнком. И если честно, я чуть не наложил в штаны (в домашние шорты Фрэнка) от страха, только не говорите никому, хорошо? — Здравствуй, — сказал он спокойно и приветливо, как если бы не пытался убить меня днем ранее, и я бы так и подумал, что мне все приснилось/померещилось/привиделось, если бы не до сих пор пекущие, как черти, порезы под бинтами, сквозь которые чуть проступили темные пятнышки крови. А я стоял, тупо уставившись на него, разумом понимая, что надо звать Фрэнка, пока есть шанс доказать, что я не псих (да ладно, и вы, и я знаем, что так оно и есть), но не мог раскрыть рот от какого-то необузданного страха и тошноты, что начала волна за волной поступать к горлу. От чего-то все вокруг стало очень-очень цветным; нет, оно и до этого было не черно-белым, но волосы Джерарда покраснели ещё сильнее, обычно болотные глаза приобрели ярко-зеленую радужку и ненормально злые искры внутри, что посылали болючие импульсы в мою нездоровую голову, черты его лица стали острее, резче, красивее, теряя все остатки своей маскулинности. Периферийным зрением я увидел, что ручка двери, которая, естественно, была заперта, задергалась, но я не придал этому должного значения. Меня куда больше интересовало ставшее таким чужим лицо Джерарда Уэя из Отражения. Скорее всего, эти метаморфозы не тянулись дольше, чем полминуты, но мне казалось, что прошел как минимум час с тех пор, как я вошел в ванную и остался тут, приростая к полу и безвольно слушая шум собственного кровотока в голове, напротив неожиданно уродливо-прекрасного своего отражения. — Ты забираешь все, что у меня есть, — я расслышал сквозь оглушительный стук моего сердца, — но я не собираюсь просто так исчезать, — голос с неприкрытой угрозой отдавался эхом в моей голове, но я по-прежнему не мог ничего сделать, я был прикован к полу, мои пальцы неистово, до побеления сжимали край раковины, и я не мог отвести взгляда от по-настоящему сумасшедших, сверкающих яростью, глаз напротив. Давненько у меня не было панических атак, да? Дверь явно пытались открыть, и это дурацкое щелканье замка только ухудшало мою пришедшую ниоткуда боль в голове. А потом, я не помню как, но я очутился в объятиях Фрэнка, который держал меня так, так крепко, будто боялся за мою жизнь, и, скорее всего, так и было, но у меня не было сил сказать «спасибо» или что-нибудь ещё. Тошнота не проходила, и я уже хотел было попросить Фрэнка отвести меня к туалету, но сдержался, а через пол минуты я обнаружил себя прижимающимся к Фрэнку, трясущимся, и рыдающим в его плечо, моча футболку слезами. Он ничего не говорил, просто прижимал меня к себе в ответ и обнимал, и гладил по голове. Я не мог перестать истерически плакать, даваясь слезами, я думал о том, что я ничтожен, что я псих, что Фрэнку совсем скоро надоест выслушивать мои чертовы истерики и припадки каждый божий день, и я останусь совсем один. Снова. Потом он спросил, приблизившись губами к моему уху: — Что случилось? Я ничего не ответил, потому что не знал, что; я поднял голову с его плеча и посмотрел на его лицо. И тогда — да. Да. Тогда он поцеловал меня. Сначала он приблизил свое лицо к моему, внимательно вглядываясь, ища в моих глазах что-то, находя или не находя — я не знаю, — потом он прикрыл глаза, и я тоже, уже понимая, что должно произойти, и через секунду я уже чувствовал, как его теплые обветренные дождливой осенью губы касаются моих. И тогда мое сердце выпало из грудной клетки и закатилось под ванну. Он делал это медленно, спокойно и осторожно, немного непривычно для меня, и это превращало меня в до безумия счастливого человека, как в сказке поцелуй принцессы превращает лягушку в принца, и я бы совершенно не удивился, если бы этот момент был всего лишь игрой моего больного воображения; если бы это оказалось очередным сном, галлюцинацией; если бы я вдруг очнулся и нашел себя драг-зависимым, умирающим в луже собственной истерики в каком-нибудь подвале. Потому что это было бы куда реальнее, чем Фрэнк и я, целующиеся в ванной комнате. Но когда Фрэнк обнял меня крепче и немного отстранился, чтобы заглянуть в глаза, чуть улыбнуться, а потом поцеловать снова, я подумал, что и с такими, как я, может случиться подобное. Небо по-прежнему было серым, но я уже нет.