За тобой через года(рабочее)

      Уже к концу сорок четвертого многим было понятно, чем закончится война. Это понимала и Виктория и сама Лиля, но эта тема между ними не поднималась. Они разговаривали очень о многом, но не о войне. Хотя сначала попытки были, инициатива исходила, как это ни странно, от Виктории Майснер:       − Лиля, я бы хотела извиниться.       − За что, фрау Майснер? — Девушку искренне удивили эти слова.       − За свою страну, за возникшую ситуацию. Лиля…       − Фрау Майснер, — Лиля впервые позволила себе перебить Викторию. — не надо об этом, пожалуйста.       − Ну, если ты так считаешь…       − Спасибо за понимание, фрау Майснер.       Генрих старался хоть изредка бывать дома, потому что видел, как его не хватает матери и Лиле. В последние месяцы сорок четвертого она стала с ним более открытой, назвала его на «Ты» и Генрих очень ценил это. В последние месяцы сорок четвертого, когда он бывал дома, Лиля старалась к этому времени переделать все возможные дела. Но и мать, Генрих это замечал, не ругалась на прислугу, отношения между Викторией и Лилей на удивление стали очень теплыми. Поэтому, когда одним утром, выходя из комнатки Лили, Генрих в коридоре наткнулся на мать, она ничего ему не сказала, лишь молча покачала головой. Лиле, тем же утром, Виктория только задала вопрос, который и до этого задавала с некоторой периодичностью:       − Ты его любишь?       − Вы не представляете, насколько сильно, фрау Майснер. — Лиля, так же, как и раньше, честно ответила на этот вопрос.       А тем временем, фронт приближался, Советская армия — армия победитель, вступала в границы когда-то великого Рейха. Население предместье Эрфурта находилось в панике, ведь кто знает, что за звери эти русские. Лиле тоже было страшновато, но немного по другой причине — как развернётся её судьба? Не решит ли родная страна, что она, Лилия Яковлевна Шварц, уроженка города Киева, является предательницей Родины?       В середине апреля Генриха сбила машина. Узнав о смерти любимого человека, она не стала биться в истерике. Было очень больно, но плакать не хотелось, в глаза будто песка насыпали. Через несколько дней после гибели Генриха, в дом к матери приехала Кристина, да так там и осталась. Это было дезертирство в чистом виде, но кого в конце апреля сорок пятого года это волновало?       В ночь с восьмого на девятое мая тысяча девятьсот сорок пятого года Третий Рейх пал. Германия подписала капитуляцию.       Светлым днем конца мая Лилю вызвали в советскую комендатуру, которая разместилась как раз в предместье города, в здании, где раньше было какое-то учреждение. Уже уходя из дома Лиля, услышала разговор между матерью и дочерью:       − Кристина, уезжай, я тебя прошу! Я тебя заклинаю, дочка! Я помогу тебе с документами и деньгами. Ты же ещё совсем молодая, ты сможешь начать новую жизнь! Родная, уезжай!       − Мама, перестань, не нужно. Я виновата, я это признаю. И я за это отвечу. А бегство — это низко!       По дороге в комендатуру Лиля прокручивала у себя в голове отрывок этого диалога. В комендатуре женщина со стальным взглядом в звании лейтенанта НКВД выслушала показания девушки. Периодически Евгения Старицкая (перед тем как начать допрос она представилась) прерывала Лилю, задавала разные, не всегда приятные вопросы. Очередной вопрос ей не дал задать мужчина, зашедший в кабинет:       − Здравия желаю, товарищ капитан! — Евгения поднялась. Мужчина прошел вглубь кабинета, и Лиля не смогла сдержаться и охнула. Она узнала этого человека. Да, они не видели друг друга почти четыре года, да, его очень сильно изменила война. Но это был Андрей, это был тот «жених», память о котором поначалу не позволяла ей полностью открыть все чувства к Генриху.       − Евгения Сергеевна, дальше я сам. — Видимо он тоже её узнал, но не подал виду.       − Но как же…       − Товарищ лейтенант, выполняйте приказ!       − Слушаюсь! — Старицкая вышла за дверь, они остались вдвоём. Андрей не стал садиться за стол, просто оперся об него.       − Ну здравствуй, Лиля.       − Здравствуй.       − Как ты здесь оказалась спрашивать не буду, ситуация более чем ясная. Не уехала в эвакуацию, угнали в Германию. Угадал?       − Почти. В эвакуацию не уехала, потому что медицинский работник, потом оккупация, подпольная работа, арест. — Девушка ненадолго замолчала, перевела дух.       — Потом лагерь. Там почти год, на самом деле, думала не выживу.       − А потом? — Вопрос был задан очень спокойным голосом, Лилю это даже удивило.       − Потом… — Она усмехнулась. — Потом повезло. Отправили по хозяйству помогать в дом один. Так и прожила до конца войны. Осуждаешь?       Андрей немного помолчал, потом ответил на вопрос:       − Знаешь, нет.       Опять молчание.       − Что мы будем с тобой делать, Андрей?       − Жить дальше. Если хочешь, вместе. Не хочешь, настаивать не буду, но помогу тебе до Киева добраться и документы получить.       − Андрей, это с твоей стороны очень мило, но ты не обязан абсолютно. Мы с тобой…       − Мы с тобой не чужие друг другу люди, а я всё ещё тебя люблю.       − Андрюш… — От последних слов Лиля сама не поняла почему заплакала.       − Завтра приходи сюда за своими документами и придумаем, что делать дальше.       − Андрюша… — Девушка поднялась со стула, Андрей подошел к ней и обнял. В этот момент старые чувства ещё не возродились полностью, но всё к этому шло.

***

      − Фрау Майснер, Виктория, вы с ума сошли? Зачем мне это? Не нужно.       − Неужели после победы ты стала брезговать немецкими вещами?       − Я не поэтому, просто ни к чему это, спасибо. — Лиля покачала головой. — Мне можно… Не знаю, насколько это будет уместно, можно мне фотографию Генриха? На память.       − Можно. В альбоме выбери любую. Принести альбом тебе?       − Не надо альбома, мама. — В комнату вошла Кристина. В руках она держала небольшую фотокарточку. — Вот, возьми. Она небольшая и он здесь один и не в форме.       − Спасибо! — Лиля очень бережно взяла фотографию.       − Это не нам «спасибо», мы здесь аболютно не причем. Я абсолютно не помню почему, но как-то у нас с Генрихом разговор зашел, осенью сорок четвёртого ещё… Он попросил тебе эту фотографию отдать, если что… — Кристина говорила негромко, но достаточно твёрдо. — Вещи брать не хочешь, возьми хотя бы отрез ткани.       − Спасибо…       − А он ведь в своей жизни любил только тебя одну… — Кристина все так же не повышала голоса. — Удивительно так. Ты прости меня. Если я что-то тебе сказала когда-то, накричала… Ты правда стала нам родной. Вроде срок небольшой — меньше, чем два года, а все равно… Ты стала за этот срок нам очень родной и близкой. Всем нам. И мне в том числе. Будь у меня в свое время такая хотя б знакомая, я не говорю о подруге, я бы многое в своей жизни сделала иначе. Прости меня. Если это возможно конечно.       − Кристина… — Лилю ошарашил этот монолог, она не сразу собралась с мыслями.       — Спасибо вам. Правда. Я вам очень благодарна. И вам тоже. — Девушка взглянула на Викторию.       Ранним утром следующего дня мая сорок пятого года Лиля покинула дом Майснеров с небольшим чемоданчиком, который Виктория вручила ей буквально насильно. Покинула, чтобы больше никогда в этот дом не возвращаться.