Туда собаки приходят дохнуть

Сехун морщит нос, когда проходит мимо туалетов; оттуда несет куревом, и учуять можно даже на другом конце коридора. От этого хочется проблеваться, чтобы весь желудок очистился, а его стенки слиплись друг с другом. Еще и мыслей в голове так много, что впору бы достать пистолет и прострелить себе голову. Хотя ему кажется, что даже от этого легче не станет. На другом конце коридора вообще отдает тухлятиной, а на стене красуется застывшее пятно крови, вырисовывающее половину чьего-то профиля. Однажды кто-то сказал ему, что школу бы закрыли, но учеников не хотели принимать другие школы, аргументируя это тем, что все они гнилые и ничего из этого хорошего не будет. Сехун бы очень хотел, чтобы ее закрыли. Ему вообще неплохо было бы побыстрей уйти домой, так как время перевалило за семь вечера. Где-то еще горит свет и разносятся голоса учеников, которых обычно оставляют на дополнительные занятия. Сехун свои прогулял. Он проходит мимо учительской и снова морщит нос, потому что с той стороны пахнет чем-то резким, затхлым и жженым. Мутное стекло горит желтым, а дверь приоткрыта; когда Сехун останавливается на пару секунд, пытаясь избавиться от всплывшего образа учителя, который так грязно убил в нем все, слышит звуки двигающегося стола. Его ножки царапают пол, скрипят и в какой-то момент даже режут слух. Сехун делает пару шагов к двери, касаясь рукой холодного дерева. Дверь скрипит совсем немного, а в образовавшейся щели можно спокойно рассмотреть все, что происходит в правой части кабинета. Сехуну не следовало туда заглядывать. Девочка, которую Исин втрахивает в парту, почти никаких звуков не издает, потому что к ее рту плотно прижата ладонь. Сама она скользит пальцами по столу, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь. Сехун делает пару шагов назад, едва ли не спотыкаясь о свою же ногу. Кажется, что удары в груди настолько громкие, что их слышно везде: на первом и третьем этажах, отдают гулом в ушах, заставляя прижаться к стене и тяжело вздохнуть. Все правильно, ты не один такой. *** – Ты неудачник. Ты неудачник, – тянет Джонин, забавляясь реакцией Лухана. Тот едва ли не покрывается красными пятнами, сжимает в руках карандаш так сильно, что костяшки пальцев белеют. Джонин этим забавляется. Забавляется и тем, как Лухан пытается держать свое лицо тихого парня, который никогда не ответит грубостью, никогда не огрызнется и не ввяжется в драку. Таким его привыкли видеть все. Правда, Джонину теперь не весело смотреть на него такого после его замечательной игры «утопить обидчика». Вокруг до них никому нет дела. Почти. Возле первого ряда вообще кто-то дерется, а вот половина второго ряда ждет представления от Джонина. Все они такие лицемеры, меркантильные свиньи, – как называет Джонин практически всех. – А еще ты тупой. Может потому что ты китаец? – усмехается Джонин. Лухан встает со своего места слишком резко, отчего его стул падает назад. Держать себя в руках? – Кто здесь тупой, так это ты, – шипит Лухан, подхватывая свой портфель и пытаясь запихнуть туда две помятые тетради. – Ты серьезно? – усмехается Джонин. Лухан не поднимает на него взгляд, глотая ответ. Его руки трясутся от злости и отвращения к этому ублюдку, который не отстанет от него, видимо, никогда. – Эй, я с партой разговариваю или с Вашим Величеством? – продолжает Джонин, откидываясь на спинку стула и закидывая руки за голову. Лухан не отдает себе отчет, сам не понимает что происходит, пока кулак не соприкасается с чужой скулой, а сам Джонин не откидывается назад, рефлекторно пытаясь удержать равновесие и пихая парту Лухана ногой. Падает на пол так же быстро, чудом не задев щекой угол и опираясь руками. – Наконец-то, – едва слышно говорит Джонин, улавливая краем уха щелчок фотоаппарата. Это сбивает его с толку, заставляя резко поднять голову и посмотреть вперед. Лухан пытается сделать ноги так быстро, как только может. Отпихивает какого-то идиота, который скалится и подсвистывает. Бежит так быстро по коридору, что совсем не замечает поворачивающего из-за угла Сехуна, врезаясь в его плечо. *** Это было, кажется, полгода назад. Лухан не мог ни с кем наладить отношения, так как все либо видели в нем грушу для битья, либо объект для издевательств в форме «У тебя такая милая рожа, ты педик что ли?» . Сехун не был таким. Он был таким же относительно спокойным, а еще никогда, никогда не пытался сравнять его с теми, кто был ему противен. У Сехуна синяки под глазами настолько большие, будто он не спал уже несколько дней подряд. Вопросы сами собой слетают с губ. Сехун просит его об услуге. – Повтори, – Лухан не может поверить. Это все похоже на отвратительный сон, схожий с теми самыми фильмами ужасов, когда тебе не страшно, а противно. У Сехуна, кажется, руки трясутся. – Хён, – Сехун тяжело сглатывает, смотря куда-то мимо Лухана, будто не к нему вовсе обращается. – Переспи со мной, пожалуйста. Я не буду тебе навязывать отношения и все такое, – Сехун говорит беспорядочно и так, словно репетировал это не одну ночь. Лухан не хочет верить в то, что слышит. Он до последнего был уверен, что Сехун был бы последним человеком, который упал бы в его глазах так быстро, как и все те, с кем ему удавалось общаться. Кончики пальцев пропускают электрические разряды, когда Сехун кусает свои губы, пряча руки в карманах растянутых штанов. Ёжится от ветра, но все равно продолжает ждать ответа. – Ты… как ты смеешь меня просить… о таком, – Лухан смотрит на него широко открытыми глазами. – Посмотри на меня, – говорит немного резко, хватаясь за его плечо. – Хён… – Я… ты… я ненавижу тебя, – выдыхает Лухан, толкая его в плечо. – Посмотри на меня! Сехун вздрагивает всем телом, поднимая взгляд на Лухана. Ему кажется, что Лухан постарел на пару лет – смотрит на него неверяще, моргает часто-часто и дышит через открытый рот, словно бегал до этого долго. – Убирайся! Пошел от сюда к черту! Слышишь? – Лухан толкает его еще раз, выпуская из пальцев свой портфель и не заботясь о том, что тот падает прямо в грязь. – Ты оглох? Катись куда угодно, но только подальше от меня! Чертов педик! Сехун морщится, делая пару шагов назад, а затем и вовсе срываясь на бег. Лухана, кажется, бьет озноб, словно он болен лихорадкой. Он продолжает кричать, хватается за свои волосы и падает на землю, повторяя, словно мантру ненавижу, ненавижу, ненавижу, что отдается в голове. Сехун чувствует, словно ему в голову ржавые гвозди забивают, пока не уходит достаточно далеко, чтобы вздохнуть относительно облегченно. Копать яму для самого себя – как это символично.