Туда собаки приходят дохнуть

Запах лекарств окутывает буквально возле ворот больницы, отчего Тао морщится, поджимая плечи и пряча руки в карманы. Еще с детства Тао понял, что находиться в больницах для него не то, что мучительно – невыносимо. По большей части это связано с тем, что при виде шприцов и переломанных конечностей у Тао в голове образовывалась черная дыра, которая утягивала все глубже и глубже. А может всему причина того, что его сестра в семь лет получила травму, когда на нее грохнулся шкаф, едва ли не перемолов кость в щепки. Когда он увидел переломанную кость Лухана, это чувство вернулось с двойной отдачей, благо в голове четко зацепилась мысль, что если он не поможет, то сам себя будет винить еще очень долго. Он до сих пор не может простить себе тот случай с сестрой, потому что сам там должен был находиться. Чанёль плетется следом за ним, беззаботно осматриваясь по сторонам, передергивает плечами иногда, еще и губы кусает. Перед тем, как отправиться в больницу, Тао полдня уговаривал его не брать фотоаппарат. Для Чанёля это было ужасной потерей, потому что материала для своей коллекции он не соберет. В регистратуре они задерживаются на добрые полчаса, потому что то и дело появляются те, у кого «проблемы поважнее», да и веское «где уважение к старшим?» играет свою роль от вредных пациентов. – О Сехун? Да, он уже пришел в себя, но все равно пока не очень хорошо держится, – врач оглядывает школьников, снова утыкаясь в папку с какими-то бумажками, когда те мнутся на месте, а Тао так вообще рукой нос прикрывает, когда мимо них на коляске провозят пожилую женщину с загипсованной ногой. – С ним все нормально? – Чанёлю ничего не остается, как говорить все самому, потому что Тао отстраненно шарахается в сторону, хотя рядом никого и нет вовсе. – Состояние довольно стабильное. Но… – доктор отрывается от папки, поднимая взгляд на Чанёля, – а вы его одноклассники? – Нет. Я друг, – нагло врет Чанёль. – Друг детства. А он одноклассник. – Вы же знаете, что с ним произошло? – Его изнасиловали, – говорит Тао, уверенно делая шаг вперед. Тактика «покажи, что ты в курсе всех событий, чтобы тебе доверяли». – У него синдром травмы изнасилования. И хоть это и правда с ним случилось, он сейчас все отрицает, – доктор разворачивается и направляется по коридору, махая рукой и призывая идти за ним. – Мы пытались с ним поговорить, спросить, кто с ним это сделал, но он ничего не помнит. Не сказать, что Сехун выглядит относительно нормально. Он бледный и, кажется, что кожа может порваться об его кости, что натянута она, словно дешевый холст – дотронься, и точно можно дырку сделать. Тао усаживается на свободный стул, не подает виду, что его в любой момент может стошнить или вообще вырубить, потому что запах скручивает желудок, выворачивает его наизнанку, и слезы на глаза выступают. Чанёль кладет ему на плечо руку, а Тао уверен, что тому кажется совсем не то, что есть на самом деле. Просто Тао действительно выворачивает от того, что он здесь находится, а не из-за того, что ему Сехуна жалко. – Сестра Юри будет в соседней палате, если что, зовите ее, – говорит доктор, подходя к двери. – И да, лучше не будите его сами. Он и близких людей сейчас к себе не подпускает. – Как думаешь, это точно сделал учитель Чжан? Чувак, все стрелки только на него и показывают, – как только доктор выходит из палаты, Тао соскакивает с места, подходя к Чанёлю. – Здесь нужны доказательства. Если Сехун не признается, если не вспомнит… – Чанёль бегло осматривает палату, задерживая взгляд на Сехуне: тот хмурится во сне и головой дергает в сторону. – Но ведь у тебя есть фотографии какие-то, можно их использовать, да и записи с камер наблюдения в школе… – Нет никаких записей. Нет их, нет, – Чанёль подносит руку к губам, нервно кусая ноготь на большом пальце и продолжая смотреть на Сехуна. Он всегда был таким худым? – Как нет? – Тао хватается за грудки его пиджака, будто Чанёль сам все это подстроил. – Их удалили. Именно тот день, когда ты нашел Сехуна, вечером же это было? Удалили все. Там промежуток в час где-то, а подставлена запись часом раньше. Зацикливание. Матрица. Понимаешь? – Чанёль дергается в сторону, отталкивая от себя чужие руки и подходя к Сехуну. – Ты снова взламывал базу? – после недолгого молчания, Тао разворачивается в сторону Чанёля, снова чувствуя, как голова кружится и живот воротит. Смотреть на Сехуна кажется невыносимым. – А ты как думаешь? Черт, почему я в тот день так рано ушел, – Чанёль, кажется, и правда разочарован, за что Тао хочется на него наорать. Нельзя так. Нельзя пользоваться чужим несчастьем, удовлетворяя свои ебанутые потребности. – Этот учитель, это все он, почему он как ни в чем не бывало продолжает ходить в школу, улыбается, хотя в тайне примечает себе новую жертву, чтобы унизить, растоптать, чтобы вот так, как с Сехуном, – Тао не может передать всю степень разочарования, которое топит его с головой, которое высасывает из него все здравомыслие, еще и запах лекарств давит на голову. – В нашей школе все через задницу, смирись, – холодно говорит Чанёль, поворачиваясь к выходу и замирая. – Смириться? Ты совсем конченный, да? Да как можно смириться с тем, что твоего одноклассника трахает учитель, а потом… – Тао дергает его за руку на себя; раздражение переполняет мысли и первый раз хочется врезать Чанёлю за то, что он такой. – Блять, ты вообще слушаешь? До Тао не сразу доходит, что Чанёль не просто игнорирует его – смотрит на кого-то, явно на того, кто не должен быть свидетелем их разговора. Лухану, кажется, глубоко похуй на то, что Тао аж покраснел от злости: он переставляет костыли и добирается до койки Сехуна, останавливаясь в метре от нее. – Его изнасиловали? Это был учитель? *** С Луханом разговаривать Тао никогда не пытался и не хочет, потому что он кажется до пиздецов сложным. Было как-то дело, когда после разговора хотелось угнать у кого-нибудь байк, да прокатиться по трассе на максимальной скорости, чтобы очистить мысли, чтобы избавиться от чувства угнетения и собственного отстоинства. Таких людей на пути встречалось не мало, но Лухан был действительно каким-то особенным в плане промывания мозгов. Тао не интересно и вообще знать не хочет о том, что его связывает с Сехуном, и почему он смотрит на того не с сожалением (как это обычно делают друзья/знакомые), а виновато, будто это он был тем самым насильником, который довел Сехуна до такого состояния. – Его изнасиловали? Это был учитель? – Лухан будто стену спрашивает, или призраков, витающих в воздухе, но не Тао, и даже не Чанёля, которые вот здесь, рядом стоят. – Мы не знаем, – резко отвечает Чанёль, подходя ближе к Сехуну и вовсе усаживаясь рядом. Тао уже сбился со счета, сколько раз тот обошел палату и пытался находиться в одном месте дольше одной минуты. – Не хочешь поговорить? – Лухан не меняется в выражении, лишь кидает взгляд на Тао, вытирая ладони поочередно о больничные штаны – вспотели от костылей, скорее всего. Тао бы не хотел с ним оставаться наедине, но разговаривать при Чанёле не очень хотелось, да и мало ли, вдруг Лухан к нему какие-то претензии имеет. – Ты общался с Сехуном? Он рассказывал тебе про то, что ему нравится учитель? – начинает Лухан, когда они усаживаются на одну из скамеек. Эта зона практически мертвая, такие зоны есть на каждом этаже, и обычно приходят родственники больных навещать. Вот только практически на всем этаже больные прикованы к своим койкам, как Сехун, поэтому и людей нет. Еще и окна напротив, правда, там все серое и вообще, кажется, дождь начинается. – Мы не общались. Он всегда был в стороне, – Тао расслабляется, вытягивая ноги вперед и откидываясь на спинку. Со стороны слышны крики, где-то гремят колеса от каталки: наверное, кто-то новый поступил. – За два дня до этого он попросил… – Лухан замолкает, будто готовится сказать что-то важное, будто от этого может зависеть чья-то судьба. Тао не хочет знать. Тао бы не хотел слушать это. – Он попросил переспать с ним. Я не знаю, почему тебе это рассказываю, но мне кажется, что ты поймешь. Тао не хочет понимать. – Я всегда считал, что мы друзья. Что он не будет глупостей говорить, помимо тех, когда он пытался раскрыться. Понимаешь? Он доверил мне свою тайну. Он мне все рассказал. Я думал, что меня это не будет касаться потом, я не думал… – Лухану, кажется, плохо становится от своих мыслей. Его руки дрожат, голос срывается и хрипит, будто он выкурил разом полпачки сигарет. – Я даже смирился с тем, что мой друг гей, но я не готов был к тому, что он меня будет просить. Все нормально. С кем не бывает. – Ты знаешь, чем отличаются обычные парни и геи? – Тао глубоко вздыхает, запуская руку в волосы, когда чувствует, что мурашки по всему телу решили устроить олимпиаду по забегу. Его все еще воротит от больничного запаха, хочется уйти. Очень хочется. – Знаешь? Ничем не отличаются. Лухан поднимает и поворачивает в его сторону голову, наверное, еще и смотрит вопросительно, ожидая разъяснений. – А знаешь, почему? Потому что нас всех жизнь ебет одинаково. Одинаково и стабильно, каждого. Чтобы неповадно было, чтобы не обделить кого-нибудь. За окнами молния сверкает, отражаясь в глазах Лухана вспышкой, когда Тао поворачивается к нему и смотрит, пытается понять, предугадать, как тот отреагирует. Лухан опускает голову и улыбается, пряча лицо за ладонью. Тао успевает заметить тень этой улыбки: она не натянутая. А еще улыбается он, как выяснилось, красиво очень. Лухан смеется. Смеется и откидывается на спинку, запрокидывая голову назад. *** Как только Тао выходит за Луханом в коридор, Чанёль отсчитывает секунды. Отсчитывает минуты, а потом проверяет, нет ли никого поблизости, и достает полароид. Ему хватает трех минут, чтобы сделать несколько снимков: он фотографирует шею Сехуна, фотографирует его бледные губы и руку со шприцом; прячет фотографии в нагрудный карман пиджака и едва ли не роняет фотоаппарат на пол, когда дверь в палату хлопает. Если это Тао, то мне пизда, – успевает пронестись в голове, а еще жутко страшно поворачиваться. – Ты точно конченный дебил, – насмешливо говорят за спиной, а Чанёль чувствует, что сердце успевает остановиться, чтобы забиться с новой силой. Джонин проходит в палату, продолжая улыбаться. Плюхается на многострадальную табуретку возле койки и рассматривает Сехуна, словно пытается догадаться, что с ним случилось. – Я видел Тао, но он разговаривал с тем, кому бы я почистил его милую рожу, несмотря на то, что у него нога сломана, – говорит он, поднимая глаза на Чанёля. – И тебе привет. Что ты тут делаешь, ты же вроде никогда не был обеспокоен своим незаметным одноклассником, – невозмутимо отвечает Чанёль, пряча полароид в рюкзак. – Ты вообще с ним никогда не разговаривал, – хмыкает он, кидая взгляд на аппарат, на экране которого кардиограмма скачет размеренными импульсами. Чанёль решает не ждать Тао, вместо этого тащит за собой Джонина из больницы, выходя прямо под дождь и не заботясь о том, что форма промокает тут же. Молнии все чаще вспыхивают, пугая иногда, отчего Джонин изредка вздрагивает, но продолжает идти за Чанёлем. – Знаешь, я всегда мечтал увидеть настоящий взрыв. Как в боевиках, понимаешь? – Джонин моргает часто-часто, кидая взгляд на Чанёля: тот прижимает к груди рюкзак и совсем не обращает внимание на мешающие и прилипшие к лицу волосы. – Я всегда мечтал увидеть настоящее убийство, – Чанёль отвечает тут же, словно сам собирался первым заговорить. – Знаешь, мне кажется, что наша школа больше не должна существовать. Ее не должно быть изначально, ее будто на костях построили от скуки. Чанёль натягивает улыбку, сумасшедшую и пугающую даже немного, не отвечает ничего, а потом тормозит посреди тротуара, поднимая голову к небу. – Я нашел тебя.