Туда собаки приходят дохнуть

Дождь идет настолько сильный, что звук разбивающихся капель слышен из палат в коридоре; темнеет, погружая больницу в полумрак, а свет зажигать везде не торопятся. В палате Сехуна так вообще работает один единственный аппарат, разбивая тишину мерным пиликаньем. – Он не спит, – глухо говорит Лухан, прислоняясь спиной к стене, не заботится даже, что побелка пачкает его одежду. – Сехун-а... – Тао кладет руку ему на плечо, теребит совсем слабо, дожидаясь реакции, хоть какой-нибудь. Лухан оказывается прав – Сехун открывает глаза, смотрит в пространство между окном и его койкой, не желая ни говорить, ни смотреть на одноклассника. – Ты не помнишь, кто это сделал с тобой? Тао кажется, что он слышит дыхание Лухана за своей спиной, а еще замечает, что тот носом периодически шмыгает. Звуки смешиваются в водоворот, оглушают своим шумом, от которого хочется избавиться, воткнув наушники. Еще и дождь добивает. Тао не вздрагивает, когда дверь открывается сзади, носом не ведет, когда за спиной кто-то звонко усмехается и говорит, скорее всего, врачу, что он только пять минут поговорит (для первого раза) и оставит ребенка в покое. – Привет, малыш, я из полиции, детектив Ким Чондэ, – говорит тот, подходя к койке. Тао кидает на него беглый взгляд, не примечая ничего особенного, кроме такой невтемной кошачьей улыбки и полицейского значка. Сехун смотрит на него недолго, после чего и вовсе отворачивается ото всех, натянув одеяло чуть ли не на нос. – Вы его друзья? – Да, – Тао встает с места, отходя на пару шагов. – Ладно, все равно вам надо выйти. Я хочу поговорить с этим ребенком наедине. Кажется, проходит вечность, когда детектив покидает палату, выходя с маской разочарования на лице. Пихает руки в карманы и оглядывается по сторонам, а когда видит Тао и Лухана, улыбается и направляется к ним. – Ваш друг совсем не сговорчивый, – говорит он, – он даже не пытается ничего вспомнить. Или не хочет говорить. – Мы знаем, кто это сделал, – уверенности у Тао хоть убавляй; ему кажется, если не сейчас, то никогда никто не сможет закрыть это дело. – Если у вас еще и доказательства есть, то я поговорю с начальником о пополнении кадров, – усмехается Чондэ. – Есть доказательства, – Лухан удивленно смотрит на Тао, не совсем въезжая, что происходит. Он откуда столько всего знает-то? Улыбка с лица детектива сползает так же быстро, как и появилась, делая его теперь похожим и правда на полицейского, а не на мимо проходящего бомжа (на деле, он просто так шифруется; Тао всегда считал детективов лучшими актерами). Чондэ шарит по карманам, спохватившись, вытаскивает небольшой блокнот и пишет на листе размашисто, а потом выдергивает лист и протягивает Тао со словами: если что, пиши на этот ящик. Кивает пару раз, а затем уходит, натянув на лицо улыбку, сутулится еще, будто пытается избавиться от непонятного чувства наваждения. Лухан переводит взгляд с детектива, а затем обратно на Тао. Плюет на все и решает не лезть, не соваться туда, где явно утонет, даже не смотря на то, что знать все равно хочет. Человек всегда так устроен: узнавать, пытаться раздобыть побольше информации для самоудовлетворения своего серого вещества. Правда, Лухану всегда казалось, что не стоит знать все – держать себя в напряжении, чтобы окончательно не потерять интерес. Правда не совсем понятно к чему: к ситуации, или к жизни. *** Лухан решается заглянуть к Сехуну только спустя два дня. Два чертовых дня, когда все мысли разом устроили бунт, неся в себе только одно: узнать побольше. – Я не хочу разговаривать, – холодно говорит Сехун, даже не поворачиваясь к двери, когда Лухан заходит. Не сложно догадаться, что это именно он: резина на костылях хоть и плотная, а все равно со стуком ударяется о кафель, давая понять, что далеко не врач решил прогуляться до палаты своего пациента. – Ты не можешь так дальше всех игнорировать. Рано или поздно, вся правда всплывет на поверхность воды, как чертово собачье дерьмо, ты это понимаешь? – Лухан все еще не может привыкнуть к гипсу, хоть и провалялся с ним целую неделю. По инерции пытается наступить на ногу, шипит от боли и бросает это дело, подходя к Сехуну ближе. Тот вздрагивает и поворачивается, краем взгляда наблюдая за попытками Лухана без приключений усесться на табуретку. Один костыль падает, выскальзывая из его рук, ударом об пол разрезает угнетающее умиротворение вокруг. Сехун напрягается всем телом, сжимая пальцами край одеяла и чувствуя, как мышцы от шприца к запястью тянут все внутри. – Тебя это вообще не касается. Лухану кажется, что злости не хватит, чтобы выплеснуть все эмоции, он и без того нестабилен последнее время, выплескивая словесный понос на первого встречного и даже сорвавшись на своего лечащего врача. Чертов псих, – Лухан делает глубокий вдох. – Еще как, блять, касается. В этой пропитанной гнилью школе ты единственный человек, который терпит все то дерьмо, которое выливается из меня. И ты давно должен был привыкнуть к тому, что я могу послать тебя на все четыре стороны, смирившись и пропустив все мимо ушей. Ты часто так делал, так почему сейчас решил опомниться? – Хён. Хватит, – Сехун тяжело сглатывает, кусая губу и отворачиваясь к окну. Там солнце светит, и Сехун думает, что ему, наверное, первый раз настолько сильно не хочется видеть этот огненный желтый шар. – Просто проснись, хватит уже себя жалеть, а? И ты не прав нисколько, ты не прав был, когда пошел ко мне со своей ебанутой просьбой. Разве ответ был не очевиден? – Лухан едва ли не захлебывается своими словами, продолжая давить на Сехуна. – Мне глубоко похуй, кого ты предпочитаешь: мальчики, девочки, все это неважно, пока ты не пытаешься в это втянуть меня, – продолжает он, отпуская второй костыль, а звуки продолжают резать своей неидеальностью глухих ударов. – Заткнись, хватит, хватит! – Сехун поджимает колени и скатывается вниз, закрывая ладонями лицо. Его трясет, и слезы катятся по щекам, сжигая кожу, сжигая все внутри. – Ты чертов эгоист, ты никогда меня не понимал! Лухан тянет руку вперед, хватаясь за его запястье – Сехун нервно дергает рукой, вырывая ее из захвата. Он не может так быстро успокоиться, его ужасно кроет, и хочется выть долго и громко, чтобы распугать всех вокруг, чтобы не трогали и не подходили. – Сехун-а, услышь меня… – Иди к черту, просто катись подальше, не хочу тебя ни видеть, ни слышать, понял? – Сехун хватается пальцами за одеяло, смотря на Лухана исподлобья, будто это и правда сможет отпугнуть его. Лухан опирается руками о матрац и перебирается к Сехуну; не спрашивает разрешение и не ждет согласие, а просто тянет на себя, не обращая внимания на то, что Сехун отталкивает его и вообще, кажется, бьет кулаком в грудь. Лухан теряется во времени, не чувствует боль, не чувствует ног и собственного сердца в груди, хотя то долбится со страшной силой и болит, мешая спать по ночам. – Оставь меня, прошу… – Не могу, Сехун-а.