Туда собаки приходят дохнуть

Когда в нос бьет вода, затекает, мешает дышать, а вырваться, подняться не получается, у Джонина начинается нехилая паника. Хватка на шее ослабляется, давая ему начать кашлять, а затем все снова повторяется, и он встречается лицом с водой в раковине. Как чуял, что неспроста именно эта раковина была забита, а остальные краны просто не работали уже несколько месяцев. Кажется, это уже было. Джонин хватается за края раковины, пытается сжать пальцы настолько сильно, чтобы хватило сил оттолкнуться и не соскользнуть – зубы ему еще нужны, желательно все целые. Наугад выбирает сторону и со всей силы размахивает пяткой назад, выпуская последние крупицы кислорода в легких – в этот раз воды через нос затекает гораздо больше, и внутри все горит от огромного количества хлорки. Попадает он достаточно метко, кажется, прямо в голень; не выдерживает силы и валится на пол, выплевывая воду на пол. Джонин пытается сфокусировать взгляд на лице, продолжая кашлять. Это Цзытао. Этот чертов Цзытао уже поднимается на ноги и, хромая, делает пару шагов, после чего замахивается и пинает Джонина. В живот. Прямо посередине, отчего тот выплевывает еще часть воды. И говорит, тихо начинает. – Это все ты. Теперь горят действительно все внутренности, и это отвратительно. Джонин был бы рад сейчас еще что-нибудь выблевать, но оно застряло на пути от желудка к горлу. Цзы продолжает. – Это все ты, ты, мать твою. Джонин перекручивается на другой бок, о чем тут же жалеет: следующий удар приходится по почкам. Цзы говорит все громче – через каждое новое слово все равно проскальзывает «это все ты», но продолжает, наклоняясь к Джонину и хватая его за промокший ворот пиджака. – Лучше бы ты не появлялся на свет, чертов ублюдок! Ты все испортил, это все ты! Тао размахивает кулаком и проезжает им по челюсти. Джонин уже ничего не понимает. В глазах двоится, лицо Тао красной вспышкой мелькает перед глазами раз за разом. Нет сил даже на то, чтобы оттолкнуться. Похоже это судьба – сдохнуть здесь, в грязном и вонючем туалете, в луже собственной крови, которая течет изо рта и носа. Пятый удар. Седьмой. Когда Джонин прекращает реагировать, а его сил не хватает даже на то, чтобы моргнуть, Тао отпускает его пиджак, едва ли не отскакивает в сторону. Смотрит на свои кулаки, измазанные кровью и слюной. Не сказать, что он делал это неосмысленно. Но он явно не хотел доводить все до такого. Тао отходит к стене, облокачиваясь о нее, и медленно сказывается вниз, запуская руки в волосы. – Черт… черт, черт, черт! – кричит по нарастающей. Кидает взгляд на Джонина, пытающегося перевернуться на бок. И встает. Встает, чтобы уйти, потому что чувствует, что не готов на этом остановиться. Джонин выплевывает скопившуюся кровь; перед глазами все плывет, даже звук захлопывающейся двери доносится до него с задержкой. Он лежит так еще какое-то время, чтобы окончательно перевернуться на живот – вляпывается в свою же кровь, пачкая и без того до безобразия засранную рубашку и пиджак. Кажется, проходит вечность, когда ему удается подняться на ноги, не без помощи стены конечно же, и вывалиться из туалета, прилипая уже к стене в коридоре и оставляя на ней опечаток себя. *** Чанёль застает Джонина после уроков спящим в своем когда-то ему выделенном кабинете для сбора таких же любителей фотографии, которых было здесь всего человек пять. Его вид выводит из себя, хотя увидь он такую картину раньше, то принялся бы фотографировать. Удивительно, как меняются отношения к людям, успевшим привязать тебя к себе. Он бросает рюкзак на пол, подходит к нему и садится на корточки. Кладет руку на колено – Джонин реагирует тут же, открывая глаза. – Что случилось? Джонин морщится от дикой боли во всем теле. Не то, чтобы ему было уже сложно говорить, но шевелиться ужасно неприятно. Он смотрит на Чанёля, будто первый раз так близко. – Меня побили, – говорит. – Кто? – Я больше не дерусь. А меня побили. Смешно, не правда ли? – усмехается Джонин. Все лицо горит, рубашка прилипла к телу – хочется содрать ее, но Джонин предпочитает не двигаться. Чанёль опускает глаза, сидит так еще недолго, после чего вздыхает и поднимается на ноги. – Я даже не знаю за что. Но такое чувство, будто я кому-то что-то сломал. Жизнь или душу, не знаю. Чанёлю больше не нужно спрашивать, кто это сделал. В голове мозаикой выкладывается имя. – Я даже не знаю за что, – Джонин тихо смеется, поднося руку к лицу. Первый раз так паршиво от того, что он не смотрит по сторонам и не в курсе, что происходит. – Я будто обезьяна в клетке, понимаешь? Чанёль вздыхает еще раз, тяжело, будто он видел все, но не смог остановить. Разворачивается к двери и кидает короткое: «Я вернусь». Джонин смотрит на его спину, прикрывая глаза. Чанёль возвращается с мокрым платком в руке. Двигает стул к Джонину и садится рядом, проводя платком по щеке, окрашивая его красным. Джонин даже не морщится – сидит тихо, даже глаза не поднимает. Думает, наверное. Хотя, это практически его обычное состояние. Не считая разбитого опухшего лица. Чанёль стирает кровь, открывая синеющую гематому под глазом. Не трогает губу, потому что ее уже ничто не спасет. Вытирает кровь с шеи. – Сколько нам еще осталось? – тихо спрашивает Джонин. Если раньше он не до конца осознавал во что ввязался, то сейчас ему хочется покончить со всем. Раз и навсегда. Чанёль опускает руку, смотря на заляпанный когда-то белоснежный платок, и улыбается себе под нос. – Завтра? Джонин улыбается, отчего засохшая рана трескается, создавая лишний дискомфорт. Но не обращает внимания, потому что это ничто с теми эмоциями, которые они делят с Чанёлем. *** Чанёль проходит мимо Тао, прокручивая в голове их последний разговор. А это был именно последний – Тао больше никогда не подойдет к нему и не скажет ничего. Никогда. Чанёль это знает точно. Проходит мимо Лухана, ухмыляясь себе под нос. То время, за которое он смог о нем что-то узнать, кажется таким далеким и неважным, будто это было чужими воспоминаниями. Разговоры в больнице. Разговоры о Сехуне. На которого он натыкается следующим. И с ним он никогда не поговорит. Удивительно, как все меняется. Как меняются люди. Проходит мимо Джонина и улыбается ему уголками губ. Не останавливается, так и продолжая путь к выходу из школы. *** Свет в ванной приглушен, но Сехун видит все так четко, будто над ним нет потолка, и солнце светит сверху. Рассматривает полку рядом с зеркалом, игнорируя свое отражение напротив. Руки не дрожат, когда он берет старый кусок лезвия с верхней полки. Сехун смотрит на его край и вспоминает лицо Чжан Исина; вспоминает его улыбку, как тот поощрял его успехи. Как смеялся над чьей-то шуткой, кидая беглые взгляды по кабинету. И кажется, будто все, что нужно было, что должно было – случилось. Только немой страх все равно подкатывает к горлу. Сехун смотрит на лезвие и вспоминает улыбку Лухана, когда они первый раз разговаривали и знакомились. Есть вещи, которые уже никогда не вернуть. Сехун сжимает руку в кулак и поворачивает запястьем вверх. *** В кустах валяются несколько канистр от дешевой воспламеняющейся химической дряни, купленной в разных магазинах. Такие покупают, когда нужно быстро разжечь костер для гриля. Джонин стоит рядом с Чанёлем и смотрит на школу, освещаемую с одной стороны не шибко ярким фонарем. Синяки на его лице кажутся черными прогнившими дырами на старом холсте, но Чанёль все равно не может перестать смотреть на его профиль. – Возможно, мы никогда не увидимся больше, – говорит он тихо. Джонин поворачивается к нему, а улыбка стирается с его лица. Чанёль отворачивается, смотря на первое воспламенение из окна скудной школьной библиотеки. *** Сехун прикрывает глаза, поднося лезвие к запястью. Затылок весь мокрый от пота, и одна противная капля стекает от виска по скуле. В голове лицо Лухана размывается, и появляется лицо Тао, хмурое и усталое. Тао в его голове качает головой и отворачивается. Как и Лухан. Сердце бьется как бешеное, отдавая глухими ударами в висках. Пальцы разжимаются, выпуская лезвие – оно падает в сток, проваливается. Исчезает. Сехун открывает глаза, облокачиваясь об раковину. До него доносится тихий стук в дверь и приглушенное «все в порядке?» от матери. Сехун вздыхает. – Все в порядке. *** – Ты же знаешь о фениксах? Они – символ обновления. Они сжигали себя, чтобы родиться снова, – говорит Чанёль, ежась от ночной прохлады. Джонин сглатывает, комкая пальцами края рукавов. – Чтобы начать все сначала, необходимо избавиться от прошлого. Когда мы закончим школу, не факт, что встретимся в будущем. Закончили бы… – добавляет Чанёль. Он грустно улыбается, представляя, как горят сейчас все те фотографии, сделанные им за два года. – Ты был хорошим другом, – говорит Джонин. – Не таким прям офигенным, но было весело. За это… спасибо? Чанёлю не нужно поворачиваться, чтобы увидеть улыбку на его покрытых ссадинами сухих губах. Чанёль просто улыбается, находя его руку и сжимая в своей. Чтобы начать все сначала, надо умереть. Чанёль не говорит этого, потому что они все уже умерли внутри.