Туда собаки приходят дохнуть

– Нам очень повезло, что у нас не охранник, а старый пердун, которому ничего не надо, – говорит Чанёль, отдавая камеру Джонину, и устанавливая лестницу возле стены, – за тем щитком стоит движок, который отвечает за всю пожарную систему школы, – говорит, показывая пальцем вверх. – Но если там все отключить, не будет ли подозрений? – Джонин кладет камеру возле рюкзака, с которым постоянно носится Чанёль: там ничего нет для школы и уроков, а вот всяких инструментов полно. – После отключения системы у нас будет полно времени, чтобы спалить что угодно, – говорит Чанёль, и, удостоверившись, что лестница стоит неподвижно, принимается залазить наверх. – Ты прямо сейчас собрался все проворачивать? – недоумевает Джонин, поддерживая лестницу, чтобы не съехала. – Нет, конечно. Но нам надо проверить, не будет ли она работать. А то все старания коту под хвост. Чанёлю вырубить систему удается за семь минут: Джонин все это время думает, что если кто-то их увидит, то им влетит так сильно, что и из школы выгонят и на учет поставят, если не что-нибудь посерьезней. Все это не очень радует, потому что Джонина только недавно сняли с учета. – Отлично, все получилось, – говорит Чанёль, побыстрей сползая с лестницы, – пойдем, надо проверить. Почему они плетутся на другой этаж, да еще и на другой конец школы – Джонину так и не удается понять, да оно и не особо интересует. Джонина вообще сейчас больше волнует то, что их могут запалить. Чанёль вытаскивает из кабинета парту, ставя в коридоре под одним из датчиков. Достает из рюкзака несколько помятых листов и отдает рюкзак Джонину, залезая на парту. – Камеры точно ничего не записывают? – уточняет Джонин. – Нет, я поставил старые записи, охранник ничего не заподозрит. Чанёль поджигает уголок бумаги и подносит ее к датчику. Бумага вспыхивает и разгорается все сильнее и сильнее, а огонь подбирается к пальцам за считанные секунды, и он едва ли успевает одернуть руку, чтобы не получить ожог. – Кажется… работает? – неуверенно спрашивает Джонин, глядя на Чанёля, а затем на падающий на парту пепел. – Работает, – Чанёль натягивает улыбку на лицо, опуская голову вниз. Джонин протягивает руку вперед, чтобы помочь Чанёлю слезть с парты. Чанёль в его глазах выглядит совсем уставшим и даже немного усохшим: щеки втянуты, под глазами синяки и запястья... в синяках все. Джонин не дожидается, когда Чанёль соизволит подать руку, и сам хватает, смотря на синяки и разворачивая к себе, чтобы запястья видно было. – Эй, – Чанёль одергивает руку, прижимает к груди и смотрит затравленно. Пальцами трет кожу, будто пытается стереть что-то. Джонин почему-то вспоминает, что тот постоянно носил черную ленту, намотанную на руку. Сегодня ее не было. Когда Чанёль спрыгивает с парты, он еще раз трет кожу на запястье. Джонин вздыхает тяжело и через нос, прикрывая глаза, когда Чанёль волочит парту назад в кабинет. – Хён... – Чанёль кидает взгляд на Джонина, запихивая руку в карман. Кажется, что-то сказать хочет, но не может. Или пытается попросить ничего не спрашивать. – Твой рюкзак. У Чанёля глаза краснеют, и Джонин представить не может, что творится в его голове. Первый раз он не понимает кого-то так сильно, что голова кружиться начинает. Вся эта муть с поджогом, Тао, Сехуном... кажется, ему одному было на всех плевать. Режим похуиста затянулся малость. – Надо... включить пожарную сигнализацию, – говорит Чанёль, резко немного, дергаясь в сторону. *** – Эй, О Сехун, не хочешь поделиться своей историей? – выкрикивает кто-то из одноклассников с задних парт, где кучкуются обычно главные сплетники и те, кому просто «интересно». Чем поделиться, какой историей, хочет спросить Сехун, пока до него не доходит. Как же. Удивительно, что его не начали заебывать раньше. Сехун нервно оглядывается в поисках Тао, потому что тот единственный, действительно единственный, кто может его сейчас огородить ото всех этих долбоебов. Кстати о долбоебах: один из них все же подходит к Сехуну, хватает стул от соседней парты и садится рядом, облокачиваясь локтями о спинку. – Про тебя уже столько слухов ходит, сложно различить правду и ложь, – говорит тот, растягивая слова. Вслед за ним все же подходят еще несколько человек – они обставляют своими телами все пути отступления, словно стена каменная, и это заставляет Сехуна паниковать. – Мне вчера рассказали, что ты практикуешь секс с учителями за деньги, – говорит одна из девушек, и от ее голоса все внутренности скручивает. – Йа, что за бред, – перебивает ее другая, – мне все говорили, что он добровольно давал себя лапать, даже хорошие баллы не просил ставить, – по кабинету проносится смешок, от которого становится еще хуже. Тошнота подкатывает к горлу, но Сехун не может перестать слушать все то, что говорят дальше, весь тот бесполезный треп, в котором и грамма правды не наберется. Он не может выдавить ни слова, не может даже пошевелиться, когда его сначала начинают тыкать пальцами эти самые дамочки, а затем и толкать ладонями, пытаясь вытащить хоть слово. Сехун хочет закричать "хватит", хочет настолько сильно, отчего в груди сердце бьется как бешеное. И уши краснеют. Но он продолжает неподвижно сидеть. Это убивает. Он сидит так, как ему кажется, целую вечность, терпя пихающие его руки, до тех пор пока кто-то протискивается в этот круг ада, кто-то, кто сразу отвешивает удар в челюсть одному из голосистых долбоебов. Сехуну, в принципе, на все наплевать. Он бы перетерпел эту хуйню с одноклассниками, но кому-то все же стоит сказать спасибо. Он находит в себе силы поднять голову и найти взглядом того, кто набивает морду уже второму однокласснику, пока остальные пытаются расчистить себе дорогу к выходу. Это Лухан. Лухан, из которого так и прет злость. Он пинает еще кого-то, после чего хватает Сехуна за локоть, дергая на себя, словно тот кукла – даже подчиняется без препятствий. – Вы все, – говорит он так громко, что в ушах эхом отдает, – вы все... Сехун поворачивает голову к нему, наблюдая за его бесполезными действиями: как тот взмахивает рукой и тыкает пальцем вперед, а потом опускает руку, как сжимает ее в кулак, подпрыгивая на одной ноге... и двигаясь к выходу, так и не сказав того, что планировал. Или хотел сказать. Он тащит Сехуна, сжимая пальцы на его руке так сильно, что плечо затекает, до самого выхода из школы, лишь перед дверью отпуская. Дальше Сехун идет за ним чисто по инерции, сверля дырку в его спине взглядом. И лишь когда Лухан замирает на месте ссутулившись, говорит. – Спасибо. Лухана передергивает так, будто его упрекнули. – Но тебе не стоило. То есть, я бы пережил это. Вообще, как ты там оказался? Мои одноклассники всегда такие. – На тебя было жалко смотреть, – отрезает Лухан, поворачиваясь к нему. – Да, ты жалок, Сехун, – продолжает, разводя руки в стороны. – У меня не было желания вытаскивать тебя из твоего же дерьма. Ты сам виноват в этом, и это твое дело, меня не волнует в принципе, что за хуйня происходит у тебя, ясно? Мне просто стало тебя жалко. Понял? Это обычная жалость. Когда Лухан разворачивается и уходит, Сехун думает о том, что если он будет стоять на табуретке с петлей на шее, то Лухан будет просто стоять и смотреть. Смотреть до тех пор, пока Сехун не оттолкнется и не повиснет между небом и землей, будет задыхаться и барахтаться из стороны в сторону, словно рыба на металлическом подносе. Лухану будет похуй. Их больше ничего не связывает. Лица смываются. Размываются. Пролетают мимо, словно кадры плохо проявленных снимков. Такие были в мастерской отца; яркое, дурацкое воспоминание из детства. Пока отца не стало. Сехун оглядывается по сторонам. Школа. Ученики. Все без лиц. Находит взглядом Тао; его видно сквозь прутья забора. Он снова спорит о чем-то с Чанёлем, ругается, кричит, сжимая кулаки так сильно, что с легкостью бы пробил картонную стену. Сехун безучастно наблюдает за ним, вглядываясь в лицо. Пихает руки в карманы, нащупывая там скомканный обрывок листа, на котором написан адрес. На секунду кажется, будто буквы размываются; на губах расползается улыбка. Некогда любимый учитель сейчас сидит за решеткой, возможно, царапает что-то на стене. Сехун ухмыляется, комкая бумагу снова, и запихивает в карман, поднимая взгляд. Тао делает шаг назад, мотая головой в разные стороны. Так сильно, отчего кажется, будто его голова сейчас открутится, как у старой дешевой куклы из киоска. А потом его целует Чанёль. Коротко. Отстраняется, глубоко вдыхая, возможно, говорит что-то еще, после чего разворачивается и уходит, встряхивая головой. Сехун прикрывает глаза. Сквозь калейдоскоп картинок до него доносится громкий крик Цзы. Неприятности всегда липнут к неприятностям. Психопаты, социопаты и просто мудаки клеятся к себе подобным. Не такие, как все в ту же яму. Все, абсолютно все барахтаются в одном дерьме, в одной огромной луже. Сехун разворачивается к школе, выворачивая карман наружу и вытряхивая из него все содержимое, выкидывает даже пару вон, запихивая карман назад.