Два с половиной мутанта

      Скотт тихо чертыхнулся. Слепота медленно и неотвратно начинала сводить его с ума. И дело не в ирреально-ярких, насыщенных, красочных видениях, рождающихся из темноты под сомкнутыми веками. И даже не в невозможном, жгучем, почти нестерпимом желании содрать повязку и раскрыть глаза, вырваться из мира смутных предположений и звуков, перестав являть собой беспомощного котенка, познающего мир методом тыка. Хотя, безусловно, эти факторы тоже имели место быть, внося свою лепту. Очень ощутимую лепту. Но окончательно Скотта добивала паранойя. Вслушиваться в тишину до звона в ушах и вздрагивать от каждого шороха. Принюхиваться, в каждом запахе выискивая что-то зловеще и подозрительное. И представлять самое худшее из того, что только может быть: тысячи и тысячи вариантов неблагоприятного развития событий.       «Подозревать хуже, чем знать. У реальности есть границы, а воображение безгранично.»[1] За последний месяц, или где-то около того, Скотт познал всю мрачную прелесть этого высказывания. Он не мог есть, не мог спать, временами ему казалось, что он даже дышать не может из-за гнетущей ауры приближающихся неприятностей. Но шли дни, неприятности не наступали, и весь нереализованный потенциал напряжения давил на Скотта, зловеще потрескивая, обещая вот-вот разразиться грозой… и не разражаясь.       Это сводило с ума.       Скотт никогда не думал, что будет страдать бессонницей. Да и нельзя, пожалуй, назвать его состояние классической бессонницей. Но в последнее время здоровый сон ему обеспечивало только нездоровое забытье, когда его отрубало чуть ли не на ходу. Тяжело вздохнув и осознав, что за прошедшие дни ещё не вымотался так, чтоб с ног валиться, Скотт неуклюже поднялся с узкой жесткой тахты. Логан настаивал на обитании в дешевых мотелях, на частных квартирах и прочих местах, где не спрашивают паспорта и не принимают кредитные карты. Сервис в подобных местах был зачастую соответственный. Гамбит шипел и плевался, что не для того рисковал шеей, чтобы ютиться в клоповниках, но, тем не менее, покорно соглашался с тем, что в таких местах отследить их будет сложнее. Впрочем, места, которые Гамбит отбирал, назвать «клоповниками» было бы несправедливо. Конечно, не номера-люкс, но вполне достойно.       На ощупь добравшись до кухни (на этот раз это была квартира), Скотт решительно нащупал шпингалеты на оконной раме, раскрывая створки настежь. Ночной воздух, увы, не веял живительной прохладой. Он пах морской солью, бензином и переспелыми бананами, вязкой удушливой патокой забиваясь в легкие. Где-то в отдалении послышался глухой звук: скрежет и хлопок, словно кто-то смял полую сферу из фольги, предварительно перекатив её из ладони в ладонь. Скотт чуть поморщился и тихо констатировал:       — Семь.       В этом городе много аварий. Чересчур много для такого небольшого города. Машины здесь бились легко и весело, врезаясь в деревья, стены, в друг друга. Скотт был уверен, что автовладельцы даже не гоняют машины в автосервис после каждой аварии, только на юбилейные.       — Десять.       Скотт едва вздрагивает от спокойного, чуть ленивого голоса за спиной. Замерев, он прислушивается, принюхивается, причувствуется. Где-то за его спиной, у входа в кухню стоит Гамбит, вернувшийся из двухдневного загула. От него почему-то разит хлоркой и клубничными духами. И Скотт уверен, он ещё долго не сможет есть клубнику. Слишком уж тошнотворный запах у подобного сочетания.       — Извини?       Гамбит делает шаг вперед, Скотт неосознанно отступает, упираясь задницей в подоконник. Саммерс почти физически ощущает удивление Реми, хотя тот ничего и не произносит, а просто опускается за стол, закидывая ноги на табурет.       — Аварий. Уже десять. По крайней мере, на моих глазах, — Гамбит улыбается мягко и слегка насмешливо. — Ты просто не все слышал.       Скотт недовольно поджимает губы и сжимает кулаки. Все эти намеки на его слепоту его бесят. Даже если это была просто констатация факта. Хотя Гамбит-то случайно никогда не наступает на чужие мозоли, если, конечно, знает о них. А уж тут он точно знает. Хорошо хоть коснулся мягко, как кошка, а не станцевал чечётку. Но Скотта это всё равно раздражает.       — И что с того? — он спрашивает с вызовом, вскинув подбородок. В ответ на это Реми лишь по-доброму усмехается и хлопает ладонью по столу.       — Садись, давай. У Гамбита для тебя есть подарок.       Скотт пару мгновений колеблется. С одной стороны, ему интересно узнать, где именно Гамбит пропадал и что за «подарок» он принес. С другой стороны, гордость требовала уйти, утверждая, что мало ли что Гамбит притащил, мало ли что ему могло показаться забавным подарком для слепого мальчика. За эти мгновения Скотт напоминает себе, что у него всего лишь, как у любого человека носящегося со своей проблемой, избыточная реакция. По крайней мере, психолог в приюте говорил как-то так. Вот только одно дело знать об этом, а другое предотвращать.       Скотт выдыхает, а затем медленно двигается в сторону стола. Любопытство и здравый смысл побеждают паранойю. Табурет тыкается ему под колени, как здоровенная ласковая псина. Гамбит, мгновение назад его подопнувший, довольно улыбается.       — И? — Скотт слепо усаживается на табурет, пальцами вцепляясь в столешницу. Гамбит молчит, подаваясь вперед, и внимательно рассматривает Саммерса. Видимо, по задумке Гамбита, это должно было нервировать Скотта или сбить того с толку. Вот только ни то, ни другое не удается. Что бы взгляд смущал, его следует видеть. Или не знать, что на тебя кто-то может смотреть. А Скотт знает и потому вцепляется в это ощущение, как в путеводную нить, прислушивается к дыханию Гамбита, неосознанно синхронизируя собственные вдохи и выдохи с его.       На кухне устанавливается на удивление уютная тишина. Саммерсу кажется, что его, наконец, отпустило постоянное ожидание неприятностей. И это одно из самых приятных ощущений за последние дни. В очередной раз медленно выдыхая, Скотт ловит себя на мысли, что, пожалуй, мог бы спать с Реми. Ведь даже аккуратные, почти невесомые, изучающие прикосновения ЛеБо к его лицу и волосам не вызывают у Саммерса отторжения.       А потом Гамбит всё рушит, резко сдергивая повязку с его глаз.       — Эй! — Скотт успевает закрыть веки и резко отшатывается от Реми. — Какого дьявола ты творишь?!       — Спокойно, — Гамбит явно собой доволен, он хватает Скотта за плечо, заставляя того вернуться обратно. До этого момента Саммерс как-то не задумывался о том, насколько Гамбит силен. Легко и просто вырваться из его пальцев не удается. — Спокойно, мальчик, — Скотту кажется, будто Реми зло улыбается. — Белый Дьявол тебя не обидит.       Гамбит ободряюще, по крайней мере, Саммерс надеется, что это жест ободрения, похлопывает его по щеке. А затем отстраняется. И Скотт на долгие мгновения остается в одиночестве, со всей силой жмуря веки. Он слышит тихий шорох и ему, как никогда, хочется открыть глаза. Но нельзя. Толстая ткань больше не защищает мир от него. Секунды тянутся мучительно медленно, а затем и вовсе замирают, когда висков его касаются гладкие чуть закруглённые пластиковые палочки — дужки.       От оглушительного грохота собственного сердце, которое, кажется, разогналось до двухсот барабанных ударов в минуту, Скотт почти не слышит Гамбита. Да и внутренний голос, твердящий, что рано радоваться, надо успокоиться и ни на что не надеяться, он тоже почти не слышит.       — Ну-ка, вот так, давай попробуем.       Скотт сперва осторожно, самыми кончиками пальцев касается стекол, а потом принимается, уже более уверенно, их исследовать. Ощущение толстого холодного немного грубого стекла его безумно радует. Да, именно такие. Саммерс бережно сжимает стекла пальцами и всеми силами уговаривает себя не радоваться раньше времени. Вот только ликование уже вырвалось, заиграв гранями, и бешеный ритм сердца не остановить. Видеть-видеть-видеть! Да, он смог! Видеть-видеть-видеть! У него получилось! Видеть! Скотт медленно выдыхает. Гамбит не выдерживает.       — Ну, Спящая Красавица, открыл глазки? И как? Давай уже, не обижай Реми!       Пересилить себя, открыть глаза оказывается на удивление довольно сложно. Скотт медленно, осторожно, страшно волнуясь, приподнимает веки. Мир окрашивается в непривычно-привычный красный цвет. Столешница, покрытая какой-то светлой скатертью, руки Гамбита, почти полная пепельница — окружающий мир открывается постепенно, по мере поднятия Скоттом век.       А затем в один момент взрывается ослепительно-красным, разлетаясь во все стороны, рассыпаясь тысячью осколков.