Мой отчим - Михаэль Драу!

Я привык всегда быть рядом с ним. Просто относился к нему как к маленькому неразумному ребёнку, который, оставшись без присмотра, натворит такого, что взрослому родителю потом ещё очень долго придётся разгребать. А он с какой-то странной благодарностью относился ко мне, будто понимал мою заботу, и сам хотел дать мне что-то подобное, да только не мог. Но я терпел всё: и его депрессии по поводу очередной несчастной любви - вот как в той песне: «Парней так много голубых, а я люблю нормального», - и фанатизм от Германии, и поклонение Тиллю из Раммштайн, даже его потрахушки в соседней комнате терпел, сжав зубы. Просто ради того, чтобы он был в поле моего зрения. Можно сказать, что я был чем-то вроде его эго: сам Михаэль – он даже дома, вне концертов и работы, не позволял мне называть себя настоящим именем – был белым добрым и пушистым, но только в радиусе пяти километров от него появлялся тот, кто мог представлять собой хоть малейшую угрозу, появлялся я: эгоистичный, циничный, язвительный и озлобленный непонятно почему на весь свет. Да я и сам не понимаю, почему, обычно спокойный и флегматичный, я превращаюсь в карманную зверюгу Михаэля, стоит только его пятой точке оказаться в каких-то неприятностях. Наверное, это уже совсем не дружба. По крайней мере с моей стороны. Но я вижу, что сам-то Драу абсолютно не рассматривал меня именно как своего… парня? Не любит он меня так, как люблю его я, а строить отношения на дружбе и «ну может, мы всё-таки попробуем?» глупо, ведь они как минимум разрушат наше мирное сосуществование. Так что мне остаётся только наслаждаться тем, что я могу каждый день видеть того, кого полюбил неправильной любовью почти десять лет назад. Точнее, я мог. Всё началось с того, что у Драу из-за нового возлюбленного настал творческий кризис. Мужчина попросту игнорировал Михаэлюшку, который из кожи вон лез, пытаясь ему понравиться. А объект любви этого чуда, как обычно, оказался натуралом. Вот после этого и начался затяжной творческий кризис, во время которого солист и автор песен нашей группы категорически отказывался работать, целыми днями пропадая в каких-то парках, библиотеках или просто валяясь на диване, тупо пялясь в потолок. Продюсеры требовали материал для нового альбома, я даже написал пару мелодий для черновиков Михаэля, но ему всё было не то. В итоге мы начали скатываться именно в безденежье. Воронову было плевать на саму группу - хоть он и был очень хорошим нашим другом, но он был занят какими-то своими проектами, изредка приезжая ко мне, а обнаруживая всё такого же апатичного Драу, уезжал обратно. Сколько я ни скандалил, сколько ни угрожал развалить «Otto Dix», всё было напрасно. Михаэль ни на что не реагировал. В конце концов, от нас отказались продюсеры, и мы остались вдвоём без денег и без песен, которые можно было бы предложить кому-нибудь другому. Потихоньку отсутствие работы начинало сказываться. Тревогу я забил тогда, кода обнаружил, что мне не на что купить привычный ящик пива. Драу всё также пребывал в каком-то своём космосе, так что, незаметно для него самого, я отправил его на какую-то светскую вечеринку, чтобы талантливый мой завёл новые полезные знакомства. Вернулся он с номером телефона какой-то женщины, которая была очень богата и вообще, кажется, влюбилась в него. По крайней мере, именно это я смог понять из его монолога, прерывающегося время от времени на какие-то его собственные мысли. А я быстро понял, что если Драу заставить сыграть влюблённого, то у нас, вполне вероятно, появятся деньги на запись нового альбома, который пока мы даже и писать не начинали. А потом появился сынок этой женщины. Необычный мальчик, кукольный какой-то, но я видел, что он интересен Михаэлю, причём куда больше, чем хозяйка особняка, куда ему пришлось перебраться. Из-за этого весь наш шикарный план чуть не полетел к чертям, но я смог уговорить Драу подольше не сообщать о своих чувствах малому, а то Михаэлюшка, видя от ребёнка какую-то ответную реакцию, аж воспылал и был готов Артёма – ну, именно так звали сына нашего мецената – чуть ли не на руках носить. И когда жизнь стала противно-сладко-ванильной от влюблённого щебетания Драу, который медленно, но верно начал писать песни, Артёма забрали в Англию. И это стало началом новой депрессии. Вот тяжело с творческими натурами, как ни крути! Так что я снова уговаривал Драу начать писать, а потом чуть ли не насильно затолкал его в автобус, который увёз нас на очередной тур. И счастью не было предела, когда на одном из концертов неожиданно нашёлся малый. И снова Драу был готов сворачивать горы и доставать звёзды с неба для этого ребёнка. А я воспринимал его как злобное зло, которое разрушило весь мой привычный уклад жизни. И всё снова стало как прежде. И снова Артём сбежал. А потом вляпался в какие-то неприятности и чуть не угробил мне Михаэля. Честно говоря, я уже просто ненавидел это эгоистичное существо, которое так легко поддаётся минутным порывам и совершенно не думает об окружающих, считая, что живёт на этой планете абсолютно одно. Да, я понимаю, это переходный возраст, гормоны, хочется быть взрослым, когда в жопе ещё детство играет, но думать головой же тоже надо? Единственный плюс, что это дитё хотя бы не изменяет Михаэлю. Мне кажется, что я от всех их перипетий устал даже больше, чем они сами. И я уже молчу, каким мексиканским сериалом покажется вся наша биография тем, кто рискнёт её прочитать. А про автора будут говорить, что он писал это под какой-то наркотой, потому что в реальности такого быть не может. Ан нет, всё-таки может, у нас же есть! Но всё же я чувствую, что скоро даже мои стальные нервы сдадут. Не могу я больше терпеть выбрыки Драу и его питомца. Может, если я уйду, всем будет лучше?