Вы можете закрыть глаза на вещи, которые вы не хотите видеть, но вы не можете закрыть своё сердце на вещи, которые вы не хотите чувствовать. Ч. Беннингтон
Сердце Гермионы стучало. И самой не верилось, но оно стучало и стучало так, словно радовалось Малфою. Рвалось ему навстречу абсолютно глупо и бессмысленно. Только это не мучило — разливалось ласковым теплом по всему телу. Бесстрашное горячее сердце стремилось сдаться трусливому и холодному мерзавцу из жажды саморазрушения. Иного объяснения нет. А слепая вера, что можешь спасти Малфоя и отогреть, — самообман. И во всём виноваты эмоции, скрывающие самое очевидное: между ними всегда будет стоять его ненависть. На уровне крови. — Неужели? — чуть дрожа от волнения, поинтересовалась Гермиона. Близость Малфоя действовала совершенно недвусмысленно. Мысли путались, как по мановению палочки, потому что в собственной крови вопреки всякому здравому смыслу зарождалось нечто большее, чем магия. Но никаких чувств! Всё уже решено. «Может, хватит копаться в моей голове?!» — взывала она с вызовом и надеждой. Поставить бы блок, только разум подсказывал, что жертве чьей-то злой воли окклюменция не даётся не просто так: обворованное расколотое сознание слабее остальных. Драко наблюдал за непривычно растерянной Грейнджер и нисколько не сомневался: она пришла сюда не отдаться. Только не она! Удивительно было читать её, как открытую книгу, безо всякой легилименции. Словно кто-то невидимый шептал ответы на ухо. Гермиона не удивилась, когда Малфой покачал головой: — Нет, не хватит! Ты не можешь мне этого запрещать, увы... Но, поверь, Грейнджер, сейчас я даже не пытался. Однако могу точно сказать, зачем ты здесь. Ведь ты узнала место. Как и я. Он приблизился всего на пару шагов. В руке — палочка, на лице — решимость, а во взгляде... Гермиона с трудом сглотнула. «О боже, лучше и не думать, что... И, главное, не видеть», — она прикрыла глаза, толком не улавливая, что лишь провоцирует этим. Нужно просто уйти. Сбежать. Как последней трусихе! И не потому что страшно — нельзя. Спасайся. Ведь если верить нелепому видению, здесь можно потерять не только невинность. Она — что?.. Мелочь. По сравнению с угрозой потерять себя. Грёзы на Хэллоуин не должны стать приговором. — И что с того? — Гермиона разлепила веки и уставилась на Малфоя с твёрдой решимостью осуществить задуманное. — Да, я узнала место. Но это ничего не значит. Драко ухмыльнулся. Так ли не значит? Дело ведь не в том, чего они оба хотят, а чего оба боятся. В хрустальном шаре промелькнул не просто секс. В видении незримым покрывалом сквозило особенное чувство. О котором даже думать опасно! И они сейчас наедине там, где быть-то и не должны. Не на седьмом этаже. Не на берегу. Или даже в теплице... Да где угодно! — Тогда чего ты ждёшь? Ты ведь пришла сюда не красотами полюбоваться! Подними палочку и уничтожь... всё. Эти чёртовы звёзды, — Малфой говорил жёстко, но приглушённо. Он не двигался с места, словно предпочитал наблюдать со стороны за чужими терзаниями. — Волшебные огни. Мои, кстати... Давай! Разнеси к дракловой матери собственные страхи и ожидания! Тебя и меня. Здесь... Малфой ткнул палочкой в мягкую траву: — На этой грёбаной земле! Сделай то, что я сам не могу. Ну же! — прикрикнул он. Голос звенел в ушах Гермионы, вызывая безотчётный трепет. И опять не от страха — от искушения. Она обвела глазами зачарованную комнату. Стоять в центре видения — настоящее испытание. Настолько сильное, что подгибаются ноги, и держишься на них только усилием воли. И расстоянию, что разделяет с Малфоем. В прямом смысле — не в переносном. А сердце опять стучит. Бьётся неудержимо. Подталкивает к Нему и молит о пощаде. Крошится не сама Гермиона — уверенность. Откалывается кусок за кусочком под неотступным и дурацким желанием позволить себе влюбиться. Это ведь не преступление. Может быть, наказание, но и оно не может длиться вечно. Как сама жизнь. Прийти сюда было ошибкой. Жуткой и непоправимой. Но стоило сделать это, чтобы понять: «Нет! Нет...» — Нет, — уже вслух. Внутри — ни капли страха, но не хватает смелости убить робкую мечту. Не столько быть с Малфоем, сколько стать частью чего-то особенного. Пусть не сейчас!.. Но когда-нибудь... Ведь у видения нет даты, а значит, есть надежда. За которую она хватается, как утопающий за соломинку, ругая себя: «Ты... слабая... и наивная... дура!» Не спасовавшая перед войной с Волдемортом, но проигравшая в борьбе с собой. Это была, наверное, самая короткая схватка в истории Гермионы Грейнджер. Она смогла бы взмахнуть палочкой... Наверняка смогла бы! Не будь тут... Малфоя. Эта та часть видения, которой просто запрещено здесь находиться! Что — Хогвартс? Это лишь место, полное магии. А вот вместе с... «Драко», — Гермиона впервые подумала о нём так. Подумала и ощутила нежность и ненависть одновременно. За то, что он здесь. Что заставил сомневаться! Что мысленно прошептала его имя... И снова отчётливо произнесла: — Нет. — Что «нет», Грейнджер? — Малфой очень злился. Ему это нужно. Ей это нужно. Несколько взмахов палочки — и никаких больше романтических иллюзий. — Чего ты ждёшь, чёрт подери?! — не вопрос — крик души. И недолгое молчание, безошибочно осознав: — Ты не можешь. Потому что... — «О, Мерлин...» — Драко возвёл глаза к небу: — Хочешь этого, — надменное сердце на миг застыло. Заныло. «Дементор тебя возьми!» — ведь прежняя боль уколола слишком ощутимо. — Я хочу только уйти, Малфой, — почти правда. Но почти... Сдвинуться с места пока не хватало сил. — Сделай то, зачем пришла, и уходи! — требовательно прошипел он. — Я не держу. Уж точно не я! — воевать с ней давно стало потребностью. — А почему тебе бы не сделать это самому, а? — теперь злилась Гермиона. Отчего всю ответственность надо вешать на неё? Это он может разрушать и не испытывать при этом сердечных мук. Так вперёд! — И загреметь в Азкабан за вандализм? — Драко опять ухмыльнулся. — Или ты согласна взять вину на себя? — он вытянул палочку. — Так как?.. — и взглянул в лицо Грейнджер, требуя ответа. — Макгонагалл не доложит. А я никому не скажу, — Гермиона зажмурилась, искренне веря, что у Малфоя-то хватит решимости. Моральная ответственность по-прежнему давила тяжёлым грузом. — Уничтожь всё. Ты же для этого здесь. Истина проступила чётко и ясно: они оба противятся видению. Как могут. Лишь бы не дать себе перейти черту, за которой «хочу тебя» может стать нечто большим. Её беспокойное, истерзанное сомнениями сердце взмолилось на прощание, и тут губы очень тихо прибавили: — Пожалуйста. Наивно. Безрассудно. Отчаянно. Но Малфой услышал. Застыл на последнем звуке и... опустил палочку: — Нет, — вполголоса. — Что — «нет»? Почему нет?! — вырвалось из самой груди Гермионы. И тут же намеренный удар в самое больное: — Струсил? Малфоя передёрнуло от обвинения. Желваки заиграли. Глаза на миг вспыхнули гневом. Короткий выпад вперёд, заставил её интуитивно отступить, и снова — будто статуя. — Нет, я сказал, — твёрдо и холодно. На такую наглую провокацию Драко не поддался. — Это должна сделать ты. Из долбаной справедливости! Для меня переспать с тобой — не проблема. Это всего лишь похоть. Не более... И мне плевать, что за хрень сквозила в видении, потому что всегда так будет, слышишь?! Его свободная рука сжалась в кулак, и Драко обронил: — Но вот для тебя, похоже, всё иначе. Ты надеешься. Подними палочку, Грейнджер, — тихо, но властно. — Потому что я хочу видеть... — он не договорил. Подступающее волнение сковало мышцы. — Что? — недоумевая, спросила Гермиона, даже не пытаясь строить предположений. Он судорожно сглотнул. — Твою боль, Грейнджер. «Опять?! — она приоткрыла рот, как будто собиралась произнести вопрос. — Почему? За что?» Это невозможно понять. Просто немыслимо! Столько всего произошло, а они словно вернулись назад, к каким-то мелочным счётам. И к тому, с чего всё началось. Что за дурацкая схватка с судьбой? И с Малфоем. Отличие только одно: теперь есть выбор — поддаться или уйти. И Гермиона выбрала второе. Она спрятала палочку в зачарованный карман джинсов, покачала головой, отказываясь уступать, и направилась к выходу. Рассудок твердил, как заведённый: «Делай, что должна. Делай, что должна», — и все остальные звуки пропали. Показалось, Малфой выругался... Потому что его губы дрогнули. Но он стоял неподвижно, с отрешённым лицом, будто пытался принять решение. И даже не шелохнулся, когда Гермиона прошла мимо. А это были очень нелёгкие шаги: ноги казались столпами, руки — плетьми. Она остановилась только у двери, когда трогательная истина успокоила сердце. Повернулась и бросила в спину: — Сам, Малфой... Можешь убеждать сколько угодно, но глупо отрицать очевидное: ты хочешь уничтожить эту комнату не чтобы причинить боль мне. — Грейнджер, да прекрати ты уже обманывать себя! — Драко обернулся. Его глаза горели недобрым огнём. Невыносимая всезнайка опять упрямилась! Не поддавалась. И даже не отдавалась — сбегала. — Если это всё обман, откуда столько злости? Молчишь? Так я отвечу... — и Гермиона заявила прямо в высокомерное лицо: — Потому что ты боишься, что видение окажется правдой! Ткнуть Малфоя в трусость дважды — форменное помешательство. Но промолчать не смогла. И в следующее мгновение палочка Драко взметнулась вверх. Короткая синяя вспышка — и перед самой дверью засветилась стена такого же оттенка, которая тут же пропала. Но это — иллюзия. — Убери барьер! — возмутилась Гермиона. — Немедленно! — она догадалась, откуда свечение — невидимая черта Пожирателя смерти. И преграду так просто не преодолеть и не уничтожить: нужна метка. Но Малфой проигнорировал требование. Рывком убрал палочку в карман и всего за пару секунд очутился рядом. Стоял, смотрел в лицо, не трогая даже пальцем. Только взгляд, кажется, проникал в мозг, отыскивая самое сокровенное. — Запомни, дура: я не боюсь видения, — цедил Драко сквозь зубы. — Как не боюсь тебя. И правды твоей несуществующей! Если это должно случиться, то пусть случится... Угрожающе-звенящая тишина, и вдруг: — Сейчас, — вот оно: решение проблемы пророчества. — На моих условиях. По моим правилам! И ты сама убедишься, насколько глупы твои ожидания, — потому что уверен в себе: никаких чувств. Только влечение. Которое уже пульсирует в венах. В напряжённых мышцах. В натянутых нервах. В голове, затуманивая сознание. Грейнджер — такая же жертва, как и он сам. И это не игра — схватка с бредовым видением. Сумасшедшая, но необходимая. Как и Грейнджер. И она — часть всего этого необъяснимого безумия с той самой минуты, когда посмела пытать Малфоя своими криками. Там, в камере... В этих своих магловских джинсах. В такой же непонятного цвета тунике. С лохматыми волосами. И ещё незавершённой «меткой» на руке. Отчуждённый взгляд метнулся к ней, будто проверяя, что надпись всё ещё там. Стоит только задрать рукав... Драко вовремя опомнился — уставился на полуоткрытые губы, лишь бы не озвучить то, что всплыло в мозгу: грязнокровка. Которую собираешься поиметь. И отчего-то сейчас это не унижает... Только возбуждает. И злит. — Но ты не можешь... меня заставить, — выдохнула Гермиона, невольно коснувшись левой руки, заметив тяжёлый взгляд. И велела себе забыть про другую — Тёмную метку, спрятанную от лишнего внимания. Будто её нет. Только — Малфой. А сердце уже не стучало — бешено колотилось о рёбра, пока рассудок громко приказывал: «Сопротивляйся!» Всё опять не так. В пепельно-серых порочных глазах не было теплоты. А зачем злила, чёртова правдолюбка?! — Сопротивляйся! — бросил Драко в лицо. — Не лезь ко мне в голову! — гневно выпалила Гермиона. Знать бы, кто её заколдовал, — ему б сейчас ой как не поздоровилось! — А ты думай тише, — Драко и сам не радовался, что подобная мысль вклинилась без спроса. Меньше всего хотелось копаться в чужих мозгах. — Ну что ж, сопротивляйся, если это уменьшит долбаное чувство вины за предательство перед дружками. — Что ты говоришь? При чём тут они? — и вполне убеждённо: — Ты не станешь меня принуждать. — А мне и не придётся, — сказал Драко тише. Спокойнее. И чуть склонился к решительной, но наивной девчонке, отсчитывая каждый её неровный выдох: — После вчерашнего мы оба это знаем. Бледные руки медленно стянули зелёно-серебристый галстук и помаячили им перед карими глазами полосатой лентой, как уликой. Набросили на тонкую обнажённую шею Грейнджер и аккуратным движением опустили концы на грудь, со вкусом проводя пальцами по соскам прямо через ткань. Вверх и вниз, оценивая реакцию: плюс одно придыхание. Как же это заводило! Им обоим нравится. Вот это абсолютная правда. «Давай продолжим там, где нас прервали». Драко просил у самых губ — едва слышно, но уверенно: — Поцелуй меня. Искушающие слова... Даже болезненно искушающие. Те, от которых тело Гермионы застонало, подталкивая навстречу. Но она дерзко отбросила галстук в сторону и покачала головой: — Нет! «Я просто не могу!» — внутренне крича самой себе. Потому что чёртовы принципы! Чёртовы приоритеты. Но взгляд уже цеплялся за мягкие губы. И если когда-то уничтожить расстояние помогла жалость, то сейчас её не было. Только — смятение. И чужая воля. Малфой поцеловал её сам. Силой. Нагло и яростно. Вцепился будто клещами и поцеловал. И, может, в серых глазах и не было теплоты... Зато губы обжигали. Требовали и просили одновременно. Касались мягко и жёстко, обволакивая едва уловимым терпким ароматом вишни. И он не отпугивал — затягивал глубже и глубже. Гермиона терялась, но не сопротивлялась. «Зачем-зачем-зачем?» — прийти сюда — непоправимая ошибка. Как и в следующую секунду поддаться этим беспощадным губам. Ответить их движению и на бесконечные мгновения забыть, почему ты здесь. И пусть собственные руки ещё упираются в грудную клетку, оттолкнуть не в силах. Особенно когда язык ласков и настойчив, но не впустить его в себя — убийственно. И Гермиона не смогла справиться с собой: отдалась неумолимым прикосновениям. Скользнула ладонями по плечам и прижалась к Малфою. «Нам нельзя... Драко», — наслаждаясь вот так: про себя. Украдкой. Но слишком горячо. Слишком. Слишком. И между ног тоже. Да, Малфой целовал её. И злился. Поэтому и целовал так, не боясь причинить боль. Кусал и — что за сладкая пытка? — заглушал тихий ответный стон, срывающийся под напором и отчаянием. Но удивительно: не пересекал предел, за которым она перестала бы быть желанной. Совершенно чудовищная смесь боли и удовольствия. — Хочешь уйти? — Малфой не спрашивал — откровенно издевался. Это слышалось по голосу. Чувствовалось по рукам, нахально блуждающим по телу. Угадывалось по лёгкой улыбке. А в ответ тихое: — Да, — Гермиона с пылающими от поцелуев губами и вправду хотела уйти. Однако ещё больше — остаться. — Но я же не держу, — он отступил и развёл руки в стороны. Что это за призрачная свобода выбора? Гермиона наблюдала за Малфоем и отказывалась верить в то, что это происходит на самом деле: он раздевается. Небрежно смотрит прямо в лицо. Сбрасывает пиджак... ботинки... расстёгивает рубашку. И будто знает, что никто не остановит. И это бессовестная правда! Гермиона не выдержала — закрыла глаза. «Ты пропала», — обречённо шепнула сама себе. Сердце опять стучало. Почти выпрыгивало из груди от волнения. Щёки пылали. И Гермиона снова ощутила себя другой, чувствуя почти физически, как эмоциональная трещина разрастается, расщепляя и без того непрочное сознание. Она чуточку сходит с ума. В одиночку. Полуобнажённый Драко, уже стягивая носки, невольно улыбнулся: всё-таки девчонки странные. Хотя в этой их стыдливости есть некоторая прелесть. Наверное, именно в те моменты, когда она вдруг исчезает. И он снова поцеловал Грейнджер. А она даже не поняла, в какой момент злость сменилась страстью. Жадные жаркие поцелуи больше не ранили. Губы дразнили: то отрываясь, то припадая в ответ. Язык ласкал не только рот, а каждый нерв. Залечивал мягкими касаниями укусы, снова погружая в едва уловимый аромат вишни. Жестокий и желанный. Какая глупость... Несусветная глупость целоваться с Малфоем как одержимая и даже не пытаться остановиться. Откидывать голову немного назад и подставлять шею голодно-требовательным губам, скользящим по истосковавшейся от разлуки коже. Упиваться тем, что, кажется, воруешь эти мгновения у судьбы и не испытывать никаких угрызений совести. Только — жажду. Гермиона обнимала Малфоя за шею, пропуская его волосы сквозь пальцы, и не думала... Совсем. Сознание растеряло все ниточки, за которые можно ухватиться, ища спасение. К чёрту его! Всё к чёрту! Лишь бы губы на губах. И руки, всё ещё удерживающие на ослабших ногах. Драко рывком стянул с Грейнджер тунику. Ладони заскользили по талии, вверх по спине. Пальцы за секунду расправились с крючками и сдёрнули ненужный лифчик. Приглушённый стон стал музыкой, когда руки коснулись обнажённой груди. Такой вкусной и аккуратно-трогательной. За одни тупые сутки так и не стёртой из памяти! Пальцы очерчивали напряжённые соски, вызывая ответную дрожь — она отдалась в паху новым притоком крови. Гермиона прильнула к Малфою. Проложила дорожку из поцелуев: от губ к скулам. От шеи к плечу. И устремилась обратно. Руки провели по груди... по напряжённому животу... над поясом брюк. Прошлись по талии, обогнули её и поползли вверх по спине. — Ты такой горячий, — кожа и вправду пылала. Особенно в сравнении с холодной пряжкой ремня. И нет, наверное, в этом ничего удивительного, только прижиматься и ощущать это собственным телом похоже на наваждение. Где-то на задворках сознания Драко понимал, что пора остановиться. Но Грейнджер будто издевалась, заходя всё дальше и дальше, словно никаких правил не существовало! Она не просто целовала, не просто ласкала, а делала это по-настоящему... Вкладывая частицу себя. Вот дьявол! — будто занималась с ним любовью. Драко впился поцелуем-укусом в наглые губы, отрезвляя мечтательницу. Это просто секс. Всего лишь секс! Прихватив волосы на затылке, Драко чуть оттянул назад её голову. Прошёлся языком по шее и хищно прикусил бархатную кожу в том месте, где бешено билась жилка. Как и глупое наивное сердечко. Зализал алую отметину, заводясь от вибрации на кончике языка. «Моя девочка», — пьянящие самоутверждающие мысли. Он схватил её руку и прижал ладонью к паху, прямо к твёрдому члену, ясно давая понять, как сильно хочет её. И те слои одежды, что разделяют, не способны этого скрыть. Возбуждение будто перетекало от тела к телу, отдаваясь приятной пульсацией внизу живота. Драко неспешно расстёгивал штаны, с удовлетворением наблюдая взгляд Грейнджер, следящей за каждым движением. Развёл края брюк, оттянул трусы и сам направил её руку к цели. Сомкнул тонкие девичьи пальцы на члене и, не отрываясь, насладился первым подобием толчка. Воздух едва остужал кожу, но не кровь. Свободной рукой приподнял подбородок Грейнджер и твёрдо произнёс: — Смотри на меня, — она прикрыла веки. Оказывается, трудно выносить прямой взгляд, когда в твоём так много всего. — Нет, нельзя! Открой, — властно и мягко пресекая возможный протест. Собственная воля и ладонь задавала нужный темп. — Чувствуй и смотри. Его язык невольно чуть облизал губы. Ох, какой же это кайф — отдаваться этим движениям с предчувствием большего. Дрочить нежной ручкой, пялясь в бесстыжие карие глаза, и со сосредоточенно-блаженным лицом ловить проблески подступающего оргазма. — Пока ещё есть время, — Драко не давал Грейнджер отстраниться. А она и не собиралась, не в состоянии сопротивляться, и ощущала, что хочет почувствовать его. Ровно настолько, насколько вообще можно желать неизведанного: смутно. Расплывчато. Просто хотелось оказаться так близко, как им никак нельзя. И его удовольствие, блестящее в глубине зрачков, захлёстывало и откликалось внутри безмолвным стоном. — Подожди... — еле смогла произнести Гермиона. Ведь осталось сказать кое-что важное... — Чего ждать?! — Драко недоумевал. Эрекция на пределе. Тянуть дальше нельзя. Не хватало ещё опростоволоситься, как тринадцатилетнему пацану. — Достань палочку, Грейнджер. Или это сделаю я. Чтобы не было соблазна подглядеть. Ошибка с Сандрой не должна повториться. Только не сейчас! А магия надёжнее: снять повязку самостоятельно невозможно. И Гермиона поняла, что видит даже не тело — глаза Малфоя последние минуты. Как же это больно!.. Именно здесь. Как тяжела тёмная стена из проклятого клочка ткани, когда сердцем хочется быть ближе. Но если верить пророчеству — абсолютно неразумно — это временная преграда. Внутри потеплело. Гермиона достала палочку и произнесла «Обскуро»: чёрная повязка жестоко скрыла пронзительные глаза, мягкие губы и, самое обидное, эмоции. Рука ослабленно опустилась вдоль тела. Драко стащил брюки вместе с нижним бельём и отбросил в сторону, потянул палочку из пальцев Грейнджер и вдруг услышал: — Ты ведь можешь снять... это. Если захочешь. Он разозлился. Вот что за характер? Что за адов настырный характер! Опять пустые надежды. Опять долбаное видение! — Этого не будет, — чётко произнёс Драко, проводя пальцами по кулону Блэков, сверху вниз. Перед заворожённо-изучающими глазами — обнажённая грудь: волнительный вдох и выдох. И прежде чем прильнуть к ней: — Ни за что. Грейнджер не должна спорить. Она и не смогла, потому что его язык обвёл возбуждённый сосок, и губы сомкнулись на чувствительной коже. Стал ласкать, дразня и смакуя ощущения. Малфой расстегнул молнию на джинсах, сгрёб плотную ткань и стянул её с бёдер. Оторвался от груди и сдёрнул тугую одежду до самых щиколоток. Обхватил тонкую талию и коснулся губами живота, точно над эластичной резинкой. Потянул трусики вниз, отмеряя поцелуями сантиметр за сантиметром, провёл языком по ложбинке в изгибе бедра. Помог освободить ступни от одежды. Охренеть, как всё перевернулось от предвкушения, когда голая Грейнджер осторожно отступила на пару шагов, взволнованно дыша. Беззащитная. Немного потерянная. Зависимая. — Почему ты так уверен? — вырвалось у Гермионы помимо воли. В её голове не укладывалось, что можно так томительно целовать и ничего не чувствовать, кроме банальной похоти. Драко взвыл: на Грейнджер надо было и Силенцио наложить. Запретить, блин, болтать всякую ересь! Только стонать и стонать. Он что, железный?! Теперь волнует только одно: как — чёрт! — не кончить за пару минут. Слишком долгим оказалось ожидание. Это стало почти невыносимо. Как и быть вторым после ничтожества! — Этого не будет как минимум по одной причине, — проронил Малфой точно в губы Грейнджер. И вдруг вслух: — Уизел, — Драко и сам не мог поверить, что озвучил мысли. Скатился до такой степени. Ляпнул, как последний болван! Но изменить уже ничего нельзя — отступать поздно. А всё этот рыжий придурок, который всплыл в памяти, стоило представить себя с Грейнджер. Свои губы на её груди. На губах. Между ног. И нищеброда. Там же. Это хренов ледяной душ! «А при чём тут Рон?» — Гермиона растерялась. Но почти сразу ответ: — И бревно по имени Грейнджер. Жаль, что твоего рыжего урода здесь нет, чтобы убедиться в обратном, — она приоткрыла рот от подобного заявления. И застыла, будто в оцепенении: «За что? Что ты несёшь, Малфой?!» Сердце уколола обида. Горькая и нестерпимая. На миг застрявшая в горле, а потом болью разлившаяся по всему телу, вытесняя собой возбуждение. Гермиона машинально отступила назад, в нестерпимом порыве пытаясь сорвать бездушный клочок ткани. Бесполезно. Пальцы проходили сквозь него, будто тот не существует! Но она всё равно пыталась, абсолютно глупо и настойчиво. Шаг. Качнуло. Ещё шаг... И почувствовала тугие объятия. — Ты куда собралась, а? — негромко, но резко поинтересовался Драко, только теперь осознав последствия откровений. Только не позволять же Грейнджер сбежать! А она дёргалась, стараясь вырваться. Упиралась кулаками, барабанила ими по груди. Слабо и беспорядочно. — Я сильнее, — прошептал Драко. — И я хочу тебя. — Убери руки! Отойди... от меня! — рваным голосом протестовала Гермиона, игнорируя откровенное признание. — Мер... Мерзавец! Негодяй! Чистокровный... козёл! Не смей, — вырывалась она, несмотря на упирающийся в живот возбуждённый член. — Никогда не смей... — Замолчи, чёрт! — Драко прижал её сильнее, так что стало сложнее дышать. — Немедленно замолчи, — с трудом удалось проглотить оскорбления. Но нагое хрупкое тело и то, что оно ещё скрывало, оказалось мощнее обидных слов. Гермиона впилась зубами наугад — в плечо. Ненадолго, но со всей силы. — Ай! — воскликнул Драко. — Вот дура!.. Прекрати кусаться! Больно… — Так тебе и надо! — выпалила она. — Отпусти меня! Немедленно! А то... Это не натура, а Мерлин знает что... Голая. С повязкой. А ещё и угрожает! Отчаянная... И бестолковая. Но как же на неё такую стоял. До ломоты. А значит, придётся принять меры. Врежет же прямо по яйцам. Грейнджер может! — Тихо, ну тише ты, — Драко приподнял её над землёй — от греха подальше: так не замахнёшься. — Куда ты пойдёшь? Ты же сейчас как слепой котёнок, — прозвучало так ласково, что Гермиона замерла. — Я хочу уйти. Я должна уйти, — вымученным голосом. Но Малфой уже поставил её на землю и целовал плечи... шею. — Сними повязку, — просила она тихо и настойчиво. — Не заставляй... — Да услышь ты меня, ради Мерлина, Грейнджер! — перебил Драко, обхватывая ладонями её лицо. — Представляешь, как сильно я хочу тебя, если мне на всё это плевать! Он ненадолго прижался лбом к её лбу: — На Уизела, — уже сквозь зубы. И громче: — На твою грёбаную любовь! На то, что ты позволила ему... Его пальцы мягко прихватили распущенные волосы. — Я не отпущу тебя, — шептал он прямо на ухо. Но жёстко и бескомпромиссно. — Не отпущу... — прижимаясь губами к мочке уха. Лаская кожу за ней только горячим дыханием. И тут для Гермионы проступила ещё одна истина: Малфой не только думает, что у них с Роном что-то было. А ревнует... Не просто ревнует — чуть ли не выходит из себя, произнося «Уизел» и «любовь» с разницей в секунду. Что за бред? Бред ревности. Как же это знакомо!.. Малфой может обманывать себя сколько угодно, но это не просто влечение. Потому что слова тонкой нитью пронизывала боль. Даже в поцелуе, который в момент замешательства обрушился на губы. Гермиона ощутила: у этой близости свой цвет — цвет ревности. Уже не такой обидной, а к тому же ещё и согревающей. Мягко обволакивающей сердце. И пусть Малфой думает в силу своей испорченности. Изводит себя и не только. Никаких оправданий! Не теперь... И Гермиона совершила очередную глупость: простила Драко. А он почувствовал: Грейнджер сдалась. Неизвестно почему, но эта упрямая девчонка взяла и сдалась. Перестала вырываться и ответила на поцелуй. Драко предпочёл не анализировать — а какого?.. И как же он её хотел... До дури! А её иногда было сверх всякой меры. Потому как правильная всезнайка нафиг извела: то отталкивает, то тает. То кусает, то отдаётся. И целует-целует, страстно и самоотрешённо, наплевав на дебильных дружков. Выбивая почву из-под ног. И он сделает... это. С Грейнджер. Немедленно и медленно — дикое сочетание. Но верное. Мысленно Драко повторил дважды, что будет делать это медленно. Как хотела она. Продержится столько, сколько сможет. Но, блин, заставит её забыть про всех!.. Кроме него. Из эгоизма. Потому как это неписаное правило: любовницы должны помнить Малфоев. До последнего вздоха. Всегда надо стремиться стать лучшим, особенно когда дело касается пороков. Это даёт власть, от которой удовольствие только множится. Рука Драко очертила соблазнительные изгибы. Спустилась по животу. И пальцы скользнули между девичьих ног, искушая и оценивая. «Влажно, но недостаточно. Сам, дурак, виноват». Но ведь устал ждать. Устал без Грейнджер. В голове нет ничего, кроме желания быть в ней. Не трахаться, а распробовать, каково это. Член пульсировал, требуя «своё». И губы приблизились к припухшим складочкам. Язык скользнул между ними. Целенаправленно и смело. Не увлекаясь — несколько развязных, отточенных движений, доводя эффект до нужной точки. Драко ждал трепетных стонов, но Грейнджер вся вытянулась в струну, словно не понимала, что происходит. Да, он опустился до уровня её бёдер. И лижет, потому что хочет. И не может ждать ни минутой дольше. Драко присел на мягкую траву и потянул растерянную Грейнджер за руку: — Иди ко мне, — усадил прямо на ноги. И поцеловал. Непривычно нежно. Осторожно. Ласково проникая в тёмную глубину её рта. Чувствуя хрупкие объятия. Да, повязка это не какая-то игра — барьер. Для такой, как Грейнджер, наверное, обидный... Только шлюхи на него плевали. Так пусть начнёт сама и поймёт, что удовольствия от этого не меньше. Ведь можно сосредоточиться только на ощущениях. Драко обхватил талию Грейнджер, придвинул ближе и немного приподнял, придавая члену направление. Ощутил мягкое касание и невольно замер, понимая, что от кайфа отделяет лишь несколько ударов сердца. Она почти неслышно то ли ахнула, то ли всхлипнула: Малфой принял это за предвкушение. И крепче удерживая за бёдра, не в силах больше терпеть, решительно потянул Грейнджер на себя. «Как же!..» — мысли оборвались, потому что она вскрикнула и крепко сжала его тело ногами. Врезалась пальцами в плечи, болезненно прихватывая кожу. Инстинктивно попыталась соскочить, но Драко, поддавшись долгожданным ощущениям, просто не позволил — втиснулся до самого конца. А потом застыл. Практически не дыша. Прикрыв глаза. Без движений. Без осознания. В диком неверии. Еле-еле различая доносящееся, как в тумане, тяжёлое и сбивчивое дыхание. «Что происходит?» Нет, блин, Драко уже знал ответ, но всё равно спросил, потерявшись от шокирующей истины: — Больно? Нижняя губа Грейнджер чуть дрожала, приковывая взгляд к полуоткрытому рту. Нет, ясно, что больно, но — чёрт — почему больно? Нет, более чем ясно почему, но почему?.. «...не сказала», — причина очевидна: оскорблённая девичья гордость. Тишина. Целых раз... два... три... беглых вдоха — ни слова. И, наконец, с губ Грейнджер сорвалось: — Сейчас... не очень, — короткий, почти неуловимый всхлип, — просто жжётся. И почему-то только теперь исчез из башки Уизел, заставив почувствовать себя идиотом. Однако затем стало ещё хуже: потому что ещё и счастливым идиотом. Всего на несколько мгновений, от которых стало больно. Не физически. Включить бы мозг, вспомнить о заявленной справедливости, но в крови лишь инстинкты и желание... Не останавливаться. И если вдруг оказался безмозглым недогадливым кретином, нужно хотя бы сохранить лицо. Потому что наследник древнего рода — не похотливая скотина, а иначе в этот момент нельзя. «Делай, что должен, — пульсировало в подсознании. — И хочешь», — до безумия. До потери чувства времени. То, что диктуют кровь Малфоев и дикое возбуждение. Он посильнее прижал Грейнджер к себе, осторожно уложил её на мягкую траву и устроился между бёдер. Облокотился и зарылся лицом в мягкие, ласкающие кожу волосы. Казалось, они пахли абсолютно невероятным — невинностью. Пьянящий трогательный аромат, смешивающийся с остатками потрясения. А Грейнджер... Она такая покорная и напряжённая одновременно, и это било Драко в самое-самое... Чувствовать её вот так: кожей — грудь, живот, бёдра... да каждый уголок! — упоительно. Он толкнулся снова. Очень медленно. Плавно. Погружаясь в дурманящую теплоту и влагу. От кайфа захотелось взвыть, но Малфой сжал челюсти. Ох, если бы знал, что быть в Грейнджер так запредельно, то сделал бы это ещё в заброшенной комнате... и на берегу... И, блин, там, в теплице, даже если бы идиотский Поттер разбил лицо в кровь! Драко ненадолго застыл, войдя на всю длину, чтобы прочувствовать финальное касание. «Чёрт-чёрт-чёрт... Никто и никогда...» — не был так глубоко в Грейнджер. До этого момента. До охренительно прекрасного момента, когда она вся выгибается... Врезается пальцами в спину, хорошенько прихватывая кожу, и сопротивляется внутри чисто инстинктивно. По инерции. Но это пройдёт. Вот только привыкнет... Наверняка не кончит, но хоть поймёт, что такое быть с Малфоем. Драко толкнулся ещё раз. И ещё... С едва слышным стоном — не сдерживаясь, заглушая тихий всхлип Грейнджер. Целуя вздрагивающие от проникновений плечи. Изящную шею... Новый толчок. Чуть быстрее. Совсем немного, но иначе не получалось. Двигаться — не просто потребность — бредовая необходимость. Драко всмотрелся в едва разомкнутые губы, втягивающие воздух сквозь зубы. Значит, по-прежнему больно. Одно дело — наивные ожидания, другое — реальность. «Глупенькая девчонка...» Вот кто виноват, что картинка в хрустальном шаре всего лишь картинка. Ещё один толчок — рваный стон. Её. Негромкий, сдавленный, обречённый. Сорвавшийся непроизвольно. И это не стон удовольствия... Грейнджер не бревно — ей больно. Драко не сразу понял, что рука потянулась к повязке. Дотронулась до её края. Чуть приподняла и… застыла. Как и язык: «Нет. Стоп. Я не могу! Стоп! Какого дракла сейчас произошло?» — рука дрогнула. Потом погладила тревожное, сосредоточенное лицо кончиками пальцев: а кожа шёлковая… притягивающая. Губы очертили мягкие скулы. Бёдра замерли, словно сознание накрыло очередным потрясением. И Драко повторил для них обоих: — Этого не будет, Грейнджер, — ведь она почувствовала. Поняла. Едва кивнула в знак согласия. О, Мерлин, ну что за странное непредсказуемое создание: бесит, спорит, уступает. Новое движение вперёд — в самую глубину. И опять — теснота, влага, дрожь... Всё это заставляло кричать каждый нерв, но... Драко даже не уловил тот момент, когда заботливо озвучил мысль: — Расслабься. Всё хорошо, — легко сказать! И неужели произнёс это? Но ведь действительно так хорошо, что кажется неправдой. Вот дьявол! — видением. Всё не так. «Какая тебе долбаная разница?!» — только закрытое на замок сердце ликовало и ныло одновременно. От безысходности. От понимания: ему не всё равно. Ни хрена это не любовь, но ему не всё равно, что больно... Ей. — Я недолго, — на ушко. Вполголоса. Лаская слух. И не сдерживаться — не прихоть. Это ненормальное... тупое... совершенно необоснованное... сострадание. И что дальше? Доказывать себе обратное? И Грейнджер заодно? В голове не бардак — полный хаос. И никак не собрать мысли в кучу. Не принять решение. Драко обдумает всё потом, когда сможет. Если вообще захочет об этом думать! Главное, сейчас проникаешь в запретное и долгожданное, забыв про нельзя, и будто раскалываешься надвое. Растворяешься в ощущениях. Грейнджер прогнулась. Прикусила нижнюю губу, поманив соблазнительным блеском зубов. Впилась в спину ногтями, неосознанно. Довольно сильно, но под нестерпимым удовольствием боль притуплялась. Даже заводила. Каждое движение — на шаг ближе к разрядке. Вперёд и назад. Какая-то изощрённая сладкая пытка, где один страдает, а другой тонет в удовольствии. «Но ведь... Не всегда так будет», — хотелось сказать это, но почему-то вырвалось: — Мне переждать? — остановившись и целуя изогнутую шею. Может, пусть боль поутихнет... Но Грейнджер промолчала, лишь покачала головой и прижала к себе сильнее. Закинула ноги на бёдра. «Что за дурочка?» — никто ведь не сбежит. И тут она прошептала: — Поцелуй меня, — трогательно. Мягко. И слабо. Драко прильнул к молящим губам так же нежно. «Ну конечно...» — как всё просто. Это её предел. Особое, единственное доступное сейчас удовольствие. В полной мере. — Молчи, — на выдохе. — Только чувствуй. Драко прижался к губам сильнее. И язык проник внутрь, наслаждаясь ответным движением. Вылизывая горячее дыхание и её притупляющуюся боль. Потому что почувствовал: давление ослабло. Стон потерялся в жадных прикосновениях. Смелых и томительных. Дразнящих. Сплетающихся в безотчётном порыве. Настоящих. Наконец-то снова толчок. Менее размашистый, но не менее яркий. Уже лучше... Чуть свободнее. Жарче. Как же это... естественно: целовать Грейнджер и двигаться в ней. Не останавливаться. Быть ближе и дальше. Слава Мерлину, она расслабилась. Напряглась. Опять расслабилась под натиском ощущений. Дыхание выровнялось. Лицо просветлело. И вдруг... удивлённый всхлип. Значит, уже приятно. Не слишком. Но приятно. А потом в голове всё смешалось: бешеное биение сердца, поцелуи урывками, толчки, вдохи, выдохи, невнятные звуки, слетающие с губ Грейнджер. И с собственных. Бёдра тосковали. Сталкивались друг с другом. Ритмично. Горячо. И абсолютно бездумно. А внутри Драко всё скручивалось. Вспыхивало чаще. Подталкивая яростнее. Никаких чёртовых тормозов! Крайнее удовольствие срывало приглушённые стоны с собственных губ. Воровало сладкие вздохи у Грейнджер. Пульсирующий член тёрся и тёрся о влажные горячие стеночки, и Драко понимал: Сейчас он кончит. Вот прямо... Сей. Час. Ноги невольно напряглись. Тело дрогнуло, вжалось сильнее. Оргазм накатил волной. Одна за одной. И финальный миг острее всех. Так, что башку срывает. А в ней — только кайф... И он длится. Длится. Длится... «Как же давно так не кончал!» Ярко. Безысходно. Опустошающе. Движения Драко сошли почти на нет. Сознание прояснилось. Губы прижались к губам Грейнджер. Прощально. Расслабленно. С единственной мыслью: он — первый, он — победитель, он — способен чувствовать… Своё сердце?* * *
Гермиона не столько почувствовала, сколько поняла: Малфой кончил. Это ощущалось почти всем телом, стихнувшим жжением, сознанием. Всем. И главное — грудью... Потому что гулкое биение сердца Драко отдавалось в ней особой вибрацией. Самое прекрасное во всём произошедшем — именно этот момент, когда понимаешь: оно у него есть. Нехолодное, неравнодушное, ревнивое. Рвущееся навстречу. И что не менее удивительно — страстное. А губы, прильнувшие к губам, — как доказательство и часть сумасшествия. Они целуют искренне, глубоко, восхитительно обволакивающе, потому как... «...прощаются». Ужасная безжалостная, но абсолютно верная мысль. Всё закончилось. Не хотелось ни о чём думать, анализировать — только чувствовать. Украсть ещё несколько мгновений странной, но трогательной близости. В каждом движении губ и языка, в мягком прикосновении пальцев к пылающим — далеко не от стыда! — щекам, в жаре обнажённого тела. Боль давно стихла. Теперь лишь едва саднило. А то приятное, что скользило время от времени в интимных проникновениях, исчезло вместе с пониманием: это случилось. Малфой не просто лишил её невинности или кончил, а стал частью Гермионы Грейнджер. Как минимум в её памяти. Стало тоскливо, когда мягкие неравнодушные губы оторвались. Слишком быстро. Слишком легко! И стало вдвойне не по себе, когда приятная тяжесть его тела исчезла. А повязка — нет. Гермиона приподнялась, присела и поджала колени к груди, будто в поисках укрытия. И застыла, стараясь не прислушиваться ни к шороху одежды, ни к голосу Малфоя. Только в последнем не было необходимости. Он молчал. Что бы ни творилось в его голове сейчас, показывать и озвучивать это никто не собирался. Не двигаясь с места, одной рукой Гермиона попыталась отыскать хоть что-то, чем можно прикрыться от недоступного взгляда. И ведь чувствуешь себя обнажённой не только физически — морально тоже. А тут как назло казалось, что Малфой смотрит на неё, пока эта чёртова повязка скрывает самое важное: его эмоции. Опять стало больно. Но никаких сожалений! Кто-то неведомый убеждал: видение не было полным обманом. Гермиона замерла повторно, когда почувствовала прикосновение к виску и... к повязке. Но не успела и рта раскрыть, как рука Малфоя потянула её вниз до самой шеи и отпустила. Проклятая тёмная преграда растаяла в воздухе. Взгляд тут же зацепился за отстранённое холодное лицо. Почти маску. Малфой отошёл. Он был полуодет. Ожидаемо. Брюки застёгнуты. Рубашка наброшена на голое тело. Лишь волосы в небрежном беспорядке. Одежда Гермионы лежала рядом. Милая неожиданность... Сейчас хотелось только сбежать! Снова... Потому что нарушила свои же принципы! Поддалась необоснованному влечению. Желанию тела. И, что врать, надежде... Малфой уселся прямо на траву, снял волшебный барьер с двери и достал сигариллу. Закурил. При этом больше ни разу не взглянул. «А чего ты ждала?» — Гермиона спешно одевалась. Внутри чудовищная смесь из остатков нежности, смятения, боли, злости... Последнее — на саму себя. И как во всём этом разобраться? Единственное, чего там нет, — ненависти. Драко основательно затянулся. Пусть лучше лёгкие заполнит табачный дым, чем мысли — голову. Вот им там сейчас точно нечего делать! Нельзя думать ни о кровавых разводах в паху, ни об испытанном удовольствии, ни о победе над хрустальным бредом. Над Грейнджер... Насчёт последнего полной уверенности не чувствовалось. И так, как идиот, правда, как воспитанный идиот, взмахом палочки сложил рядом одежду. Но только решил уничтожить повязку... вдруг передумал. Драко опять затянулся. Нет — блин! — он всё-таки доказал себе, что не боится коснуться этого невинного лица. Без эмоций. Без сердца. Просто секс. На один раз. «Наверное...» Оговорка сводила с ума. Краем глаза Драко заметил: Грейнджер подняла палочку с земли и вышла из комнаты. Красивая. Молчаливая. Гордая. Даже не повернулась. «С характером…» Несносным таким. Упрямым. Наивным... Возбуждающим. Драко внутренне отмахнулся: больше никаких мыслей. Есть только он и сигарилла. И, докурив, одевался машинально, намеренно не замечая ничего вокруг: ни звёзд, ни огней, ни примятой травы. Осталось лишь принять душ и забыть. Всё закончилось. Драко напоследок оглядел место преступления. Грейнджер была права только в одном: Макгонагалл не доложит. И за пару взмахов палочки уничтожил магию. Показалось, он слышит, как рассыпаются на мелкие крупицы чьи-то ожидания. Но главное — не его.* * *
В понедельник Гермиона пришла на завтрак немного разбитой. Но не потому что устала или мучилась сомнениями — заснуть удалось с трудом. Волшебство первого раза развенчано. Малфоем. И насколько всё было безумно в начале, настолько же и в конце. Там, среди огней, сознание словно заволокло странным туманом, от которого некоторое сумасшествие происходящего перестало считаться кошмаром. Наоборот… А Малфой будто специально провёл невидимую черту между ними. И повязка тут ни при чём. Но потом мучило даже не собственное бегство или сожаление — ощущения. Лёжа в постели, нечётко, но всё ещё чувствуя Малфоя губами… руками… между ног… не получалось уснуть. Всё случилось так неожиданно, ярко, безрассудно... И — как ни нелепо прозвучит — естественно. Но не выходило из головы его чужое, холодное лицо, это по-прежнему причиняло боль. И единственное, что позволило отключиться: самообман. Абсолютно глупый. Чудовищно ненормальный. Но обман: Ничего не произошло. Ничего того, что стоит пристального внимания Гермионы Грейнджер. От этого стало легче. И если повторять себе подобное каждое утро, возможно, когда-нибудь мысль станет истиной. Гарри, Джинни и Рон устроились ближе к краю стола, вдали от однокурсников, и о чём-то едва слышно переговаривались. — Доброе утро, — проронила Гермиона, не оглядываясь и присаживаясь рядом с Роном специально спиной к слизеринскому столу. Подальше от соблазна даже мельком обратить внимание на Малфоя. А ведь он и не смотрит, кивает Блейзу... Ну что за чёртова наблюдательность! То, что бывший парень — повод для ревности, нисколько не волновало. А какой смысл? И вслух: — Беспокоитесь о матче с Когтевраном в субботу? — У тебя расклеенный вид, — вместо ответа неожиданно заметил Рон, почёсывая нос, — бросала б ты эти ночные занятия, ей-Мерлин... Прозвучало так двусмысленно, что Гермиона невольно задержала дыхание. Уж такие занятия она точно забросит! — И так знаешь больше нас троих, вместе взятых, — констатировал Рон. — Или ты что-то полезное нашла? Это было бы весьма кстати, потому что мне надоело сдерживать себя по каждому пустяку. Нет, блин, поймаю гада — сделаю из него... — Рон со злостью воткнул вилку в омлет, — упыря! Джинни покосилась на подругу с сочувственным лицом. Устраивать допрос на тему «Что это ты заявилась потерянная и взволнованная после отбоя» не хотелось. Поэтому ночью она предпочла сделать вид, что спит. Подробности поздних прогулок, например, в компании с одним белобрысым слизеринцем интересовали и того меньше. Тут в своих-то отношениях разобраться трудно, куда уж соваться в ещё более сложные! — Я думала о другом, — весьма убедительно солгала Гермиона, накладывая себе завтрак. Хоть аппетит не подводил, не то что наивные ожидания! — Сколько нас... таких... в Хогвартсе? — этот вопрос занимал её весь последний час. — Я и сам об этом только что говорил, — тихо вставил Гарри. — Рон предложил, пользуясь привилегией старосты, вызывать студентов по одному и устраивать каждому проверку. Так, по крайней мере, оценим масштаб проблемы. Гермиона ненадолго задумалась и спешно закачала головой: — Нет, я против. — Но почему?! — шипя, возмутился Рон. — План-то хороший. Ты проверишь каждого контрзаклятием. Ну, подумаешь, поорёт бедняга... Да, больно, знаю. Но это ради его же блага! Чего ты упрямишься? — Одно дело — пытать себя. Другое... — Гермиона не договорила. — И если смотреть ещё дальше, зачем? — поинтересовалась она, наблюдая, как оба Уизли сверлят друг друга возмущёнными взглядами. — Мы и себе-то помочь не в состоянии. — Зато методом исключения отсеем непричастных, — констатировал Гарри, чуть коснувшись плеча Джинни в поисках поддержки. — И останется всего ничего, — саркастично подметила Гермиона, — найти единственного злодея среди остальных сотен студентов! Или, чем чёрт не шутит, преподавателей! — глаза горели крайним негодованием. — Почему единственного? А может, здесь целый заговор, — рассудительно предположил Гарри, так и не дождавшись от своей девушки даже одобрительного кивка. — Во главе с каким-нибудь Пожирателем смерти. Гермиона догадалась, на кого намекает лучший друг. Но ведь Малфой, скорее всего, не замешан. Не замешан? Сложно быть беспристрастной, особенно после случившегося. Она жутко на себя разозлилась. Всё ведь уже решила! И сама провела черту, за которой Он не достанет. Но Драко достал. Потому что смотрел. Он не мог не заметить, что вся такая Ты-для-меня-не-существуешь-Грейнджер нагло устроилась рядом с Уизелом. А этот рыжий кобель до сих пор слюной исходит! Шепчется с ней. Зенками пошлыми сверкает. Лыбится. А чем недоступнее искушение, тем больше хочется!.. Ведь у самого стояк при одной мысли, что прошлой ночью всезнайка оплатила боль Малфоя. Кровью. Которую он смывал в душе с каким-то жестоким удовольствием. Правда, издеваясь лишь над собой. Вот докатился!.. Тёр кровавые разводы чистокровными руками, смывая воспоминания с тела, изгоняя из головы, но тащился от преступления против рода, вместо того чтобы задыхаться от брезгливости. Всё-таки вековые запреты очень возбуждают. Как и осознание собственной правоты. «Закатай губу, нищеброд! Опоздал». Видение больше не существует. Грейнджер больше не существует. Дурацкого полового влечения к ней — почти не существует. Попробовал. Насладился. И — на хрен — забыл! — Нет, — повторила Гермиона после небольшой паузы. — Мы не можем устраивать столь масштабные поиски, стирать студентам память, чтобы не проболтались, и при этом оставаться незамеченными. Тем более преподавателями. Её голос стал твёрже: — Я настаиваю, что злоумышленник один, судя по почерку. Мало кто способен на такой сильный блок, — многозначительно глядя на Гарри, напомнила Гермиона, учитывая споры про Малфоя и Обливиэйт. — Очень мало. И он далеко не дурак. Потому что грамотно выбирает цели. Не наобум. И пытается обезопасить себя. Она с подозрением обвела взглядом зал: — Я убеждена, мы всё испортим, если выдадим то, что нам известно о происходящем. Злодей просто затаится. Мы лишим себя козырей! Нет, надо рассуждать логически... — Вот и рассуждай! — пробубнил Рон. — А мы с Гарри займёмся проверкой, да? Только потренируй его с контрзаклятьем, а то выкинет что-нибудь не то! — стыда нет, зато хоть осторожность осталась. Гарри молчал. Даже отпил воды, словно давал себе время обдумать услышанное. — Что?! — возмутился Рон. — В словах Гермионы есть разумное зерно, — наконец, заключил Гарри. — Как обычно, — ехидно заворчал Рон. — Ищем среди всех подряд. Очень разумно! И даже толком не понимаем, с кем имеем дело. Всё прекрасно!.. И если ты не забыла, Гермиона, — он указал вилкой в сторону Гарри, — с разбитыми очками промашка вышла. Что ж твой суперпродуманный злодей так лопухнулся, а? — Не знаю, — протянула Гермиона. — Может, это подсознательное желание быть пойманным. Но повторю: он далеко не глуп. Ты, очевидно, стал первой жертвой. И не обижайся, пожалуйста, но, по мнению многих, ты среди нас троих — самое слабое звено. — Слышь, не зли меня! — вилка согнулась в руках Рона. — Я, между прочим, чуть мозг не сломал, пытаясь вспомнить хоть что-то, похожее на провал в памяти! — И? — протянула Джинни, отбирая испорченный столовый прибор у брата. — А ничего! — тот схватил со стола теперь уже её вилку. — Обливиэйт намертво запечатал башку. Вот почему с Гарри не так? — обратился он к Гермионе. — С ним вообще всё сложно, если подумать, — ответила она. — Гарри и с Империусом справляется. Кроме того, его сознание прошло проверку Реддлом. — Ещё скажи, что я — избранный! — возмутился Поттер. Гермиона улыбнулась. Он даже не понимал, насколько это правда. Превратив Гарри в крестраж, Волдеморт невольно сделал его особенным. Некоторая способность противостоять тёмной магии вошла у него в привычку. Однако расколотая личность Гарри оставалась не менее уязвимой, чем ранее. Возможно, сильнее, чем кажется. Разговоры с друзьями отвлекали Гермиону от тягостных мыслей. И, что гораздо важнее, от Малфоя. Она гипнотизировала Джинни, потому что та не стала бы её осуждать. Пусть даже Грейнджер повела себя как последняя эгоистка. Отошла от главных приоритетов. Забыла об опасности. А всё ради чего? Чтобы понять: у Драко есть сердце? Гермиона взвыла, когда поняла, что подумала о нём... так. Интимно. По имени. И выпалила почти сразу, ища спасение в поисках неведомого врага: — Если мы с Джинни не ошиблись, то на тебя, Рон, напали ещё в поезде. Ты в тот раз как с цепи сорвался. Может, потому что уже тогда был заколдован. Хотя... Ты же не отлучался. Господи, всё так запутано! Гермиона барабанила ладошкой по столу, не сомневаясь: — Надо выяснить, зачем кому-то лишать нас эмоций. Ради забавы? Я не уверена… А это ключ ко всему. Знать бы, как рассуждает злодей... Особые цели требуют особых жертв. Чаще всего. В его понимании — точно. В этот момент раздался характерный звон по хрусталю с профессорского стола. Макгонагалл несколько раз постучала по фужеру столовым ножом и поднялась. — Дорогие студенты, — взволнованно начала она. — Считаю своим долгом сообщить, что с одобрения Попечительского совета в Хогвартсе состоится Рождественский бал, — последнее прозвучало очень воодушевлённо и радостно. Казалось, ещё чуть-чуть, и Макгонагалл в ладоши захлопает, прямо как легкомысленная ученица. — Я надеюсь, найдутся желающие помочь в подготовке праздника. У девушек будет время позаботиться о нарядах. У мальчиков — отточить своё умение в танце. В общем, первый год без Сами-знаете-кого должен стать... запоминающимся! — и Минерва бросила кроткий взгляд на Дамблдора. Рон чуть не поперхнулся. Аберфорт смутился. Гарри и Гермиона обомлели. Одна Джинни хладнокровно продолжила: — Если первые жертвы — вы, как представляющие наибольшую угрозу, то кто по логике мог бы стать следующей? А дальше они трое, поражённо и приглушённо, произнесли: — Макгонагалл.