Горько и стыдно скрываться, Не любя, но ценя и за ценного чувствуя боль, На дивый призыв не суметь отозваться, - Тяжело мне играть эту первую женскую роль! (М.И.Цветаева)
Главное - не внешность, главное - душа. Слышали бы вы мой истеричный хохот, когда это сказал мне психолог. При всем моем уважении к Мистеру Янгу, его наивность раздражала меня. Надо отдать ему должное, он столько раз избегал слов "уродина" и "страшная", что в какой-то момент я даже поверила, что не являюсь таковой. Уродиной. Страшной. Фригидной. Еще обучаясь в начальной школе, я заметила неладное. Все первоклассники сторонились крупненькой девочки с короткими черными волосами. В средней школе я была самым настоящим изгоем. Способствовала этому отталкивающая внешность и довольно скверный характер. Затем были глумливые взгляды и покашливание, за которыми скрывались отвращение и неприязнь. Конечно, я считала себя выше всего этого. Идиоты, а иначе их не назовешь, пытающиеся выделиться за чей-нибудь счет, никогда не трогали меня. Первый урок, который я там освоила, был таков: если ты не похож на остальных баранов, стадо начинает тебя недолюбливать, и ты первый, кто пойдет на хаггис*. Однако, проблемы мои начались не со школы. Я - нежеланный ребенок. Отец всегда хотел сына, а мать и вовсе не любила детей. Вечные ссоры и оскорбления, свидетелем которых я становилась, стали для меня уроком. Урок номер два - третий лишний. Любил ли меня отец? Я не знаю. Как-то раз я спросила его, что для него важнее - я или работа? Ответ не оправдал моих ожиданий, хотя чего греха таить, я бы не поверила, если бы он ответил, что для него важна я. Урок номер три - самые близкие ранят больнее. Моя мать была красива. Очень. Высокая, стройная, с превосходной осанкой. Строгие черты лица хоть и делали ее старше своих лет, придавали ей некую загадочность.Вечный идеал, до которого мне не дотянуться никогда. Все в ней было идеально: блестящие каштановые волосы, миндалевидной формы янтарные глаза, ровные белоснежные зубы, добрая улыбка, гладкая кожа. Идеал. Но Господь очередной раз показал мне, что внешность решает не многое. Страшный диагноз - рак. Урок номер четыре - хорошие люди покидают нас рано. В день моего пятнадцатилетия мамы не стало. С тех пор многое поменялось. Сегодня мне девятнадцать, я учусь в колледже, параллельно работаю в местном кафе официанткой. То январское утро я не забуду никогда, именно тогда началось все это безумие. *** - Неужели, Олдман? Работаешь здесь? - белокурая девушка недоверчиво окинула меня взглядом и покачала головой. М-да, Гейл, действительно, кто бы мог подумать? Небось, думала, что я уже покончила со своей жалкой жизнью где-нибудь на съемной квартире в спальном районе. Эта девушка вызывала во мне кучу противоречивых эмоций. Нервно тереблю чертов блокнот. Мне так и стоять здесь целый день? - Ты очень наблюдательна, Уотсон. Я бы сказала, что рада тебя видеть, но врать я не люблю. Ты заказывать что-нибудь собираешься? Гейл все еще смотрела на меня, терпение подходило к концу. Бога ради, ну почему я сейчас стою здесь и не могу плюнуть ей в лицо? Я бы с удовольствием, но Стив уволит меня к чертям. Он искренне считает, что сделал мне одолжение, дав работу официантки. До этого я работала уборщицей и драила туалеты. Да, одни из тех, в которых девушки, подобные Уотсон, фотографируют себя в зеркале. - Да, конечно. Будь добра, принеси мне минералки. - И все? - получилось резче, чем я пыталась. - Лорис, пожалуйста, не надо. Ты же знаешь, я не хотела... - Бога ради, избавь меня от этих глупостей. Каждый сделал свой выбор. А теперь, если ты не возражаешь, я пойду работать. Злая и раздраженная, я помчалась к барной стойке. Лео, увидев меня надвигающуюся как бурю, вопросительно приподнял бровь. - Потом! - я остановила его жестом руки. - Если не трудно, отнеси той блондинке минералку, а мне надо выйти, - кинула я ему, буквально вылетая из зала. Вряд ли он расслышал, что я сказала. Плевать. Абсолютно. Блин! Зачем она пришла сюда после стольких лет? Конечно, она знала, что я работаю здесь, иначе как объяснить ее внезапное появление в моей жизни? Нет. Я не потерплю этого. История не повторится. Я не позволю. Я была в туалете для персонала, опиралась о раковину и пыталась восстановить дыхание, после своего позорного побега. Я не смогу. Не смогу никогда, так и останусь сидеть здесь. Всю жизнь свою просижу здесь. И сдохну тоже здесь. В гребанном туалете гребанного кафе. Среди дерьма. Символично. Где же еще мне умирать, как не среди дерьма? Все же пришлось сделать усилие, и я подняла голову. Я сильно зажмуриваю глаза. Это дает иллюзию слепоты. Лучше бы я родилась слепой. Лучше бы я никогда не родилась. Поднимаю дрожащие веки и встречаюсь взглядом с ней. С той, кого ненавижу больше всех. С той, что испортила мою жизнь. С той, что преследовала меня всю жизнь. С собой. Сердце пропустило удар. Я почти уверена в этом. То есть, не уверена, что оно бьется. Здесь действительно так душно, или это я задыхаюсь? Кажется, меня сейчас вырвет. Из зеркала на меня смотрела неприятной наружности девушка. Бледная кожа, впалые щеки. На носу и лбу россыпь черных точек и маленьких прыщиков. Густые черные брови, слава Богу, не сросшиеся. Между ними залегла глубокая морщина. Она у меня появилась еще в седьмом классе. Результат вечно хмурого выражения лица. Губы тонкие, потрескавшиеся этой зимой. Зимой кожа вообще сухая, напоминаю мумию. Глаза... эти глаза я ненавидела больше всего. Карие с черным ободком. Уголки сильно опущены, короткие реснички. В них не было доброты. Они наполнены злобой и ненавистью ко всем, в первую очередь - к себе. Жалкий взгляд. Бог отыгрался на мне по полной. Так не похожа на свою мать, с отцом вообще общих черт нет. В кого я такая? Кажется, я сказала это вслух, потому что губы шевелились. Лео всегда обижается, когда я не смеюсь над его шутками. Кривые желтоватые зубы не позволяют мне сделать это. Вообще, поход к стоматологу я не оттягиваю, просто пока я не могу себе позволить профессионала. - Олдман. Ты действительно уродина, - прошептала я осевшим голосом. - Да еще и жалкая. Прищурилась. Что это? Блестящее, в глазах? Почему они блестят? Почему жжет? Я ведь... Я ведь не плакала никогда. Никогда, даже в детстве. Даже когда меня в первый раз назвали страшной. Даже когда отец сказал "работа". Даже когда мама... С ненавистью к себе и к этой сучке Гейл, я смотрела, как блестящая одинокая слеза скользила по щеке. Неприятный холодок оставался после нее, кожу щипало. А ей плевать. Она катилась все ниже, к губам, которые сами приоткрылись, чтобы языком поймать эту слезу. Соленая. Горькая. Не знаю, сколько я еще стояла так, пытаясь осмыслить то, что произошло. Первая слеза за последние восемнадцать лет была пущена сегодня. Первая и, как оказалось, не последняя.***
- Лори, я не сделаю больно, просто дай потрогать. Тебе будет приятно. Недоверчиво смотрю на него. Все же, это дядя Макс, он хороший. Он даже конфеты принес, он любит меня, он обещал не делать больно. Энергично киваю головой, от чего нелепые хвостики задевают лицо и щекочут нос. Дядя Макс смотрит на меня и улыбается, гладит по коленке. Ну с чего я взяла, что он сделает больно, он же хороший! Ладонь, что гладила мою коленку, поднимается выше и скрывается под короткой юбкой. Не люблю эту юбку: красная, расклешенная. Ткань неприятно колется, надо сказать маме, чтобы больше не одевала ее на меня. Слышу тихий стон. Это дядя, он восхищенно смотрит на мои пухлые ножки и целует меня в колено. Подкладывает вторую руку мне под попу и стискивает с меня неприятную юбку вместе с трусиками. Откинув их куда-то в сторону, он резко хватает меня за ногу и тянет на себя. - Не волнуйся, моя хорошая, - голос его перешел на шепот. - Старина Макс проиграет с тобой, тебе понравится. Он расстегивает ремень и быстро избавляется от одежды. Не помню, как это произошло, но я была прижата к кровати, тяжелая туша навалилась на меня сверху, холодные руки касались меня между ног. Холодно и неприятно, как в кабинете у врача. Вдруг яркая вспышка боли вырывает меня из моих мыслей. Будто ножом - режущая, ужасная... Нет, нет, нет... - Мама! Мама, пожалуйста, помоги, я прошу тебя, мама! - Мама! Жарко, очень жарко. С криком вскакиваю с кровати, не понимаю, что случилось. Где я? Открываю глаза, пытаясь привыкнуть к темноте. Выпутываюсь из кокона одеял и сползаю на пол. Сердце, как после бешеной скачки, стучит в ушах. Это сон. Дьявол! Трогаю себя там. Мокро. Вот дьявол. Влажные волосы прилипли ко лбу. Трогаю свое лицо, пытаюсь избавиться от раздражителя. Всё, тихо. Дыши, вот так. Это сон. Все прошло, это сон. Господи, я ненавижу тебя. Надеюсь, что ты в курсе. Господи... Скинув с себя влажную от пота ночную рубашку, я пошла в ванную комнату. Здесь нет зеркал, поэтому я не вижу, что с лицом. Наверное, красное, что с ним еще может быть. Холодной водой смываю с себя остатки сна. Розовая жидкость стекает в раковину. Нет, так дело не пойдет. Смотрю на свое нижнее белье , оно в крови. Смутно пытаюсь вспомнить какое сегодня число. Дьявол. Совсем забыла про месячные. Стянув трусы и откинув ногой к двери, сажусь в старую ванну. Горячей воды нет. Подогревать не хочется, да и сил нет. Включив ледяную воду, я в очередной раз закрываю глаза. Смываю с себя страх. Смываю с себя стыд. Смываю с себя... себя. Может, я и плакала раньше. Может. Откуда мне знать? Ведь под водой не видно моих слез. Хаггис — национальное шотландское блюдо из бараньих потрохов, порубленных с луком, толокном, салом, приправами и солью и сваренных в бараньем желудке.