Ради тебя...

Она уже и не плакала. Только изредка громко всхлипывала. Ее голова лежала на маленькой подушке, которая лежала на коленях у Дэвида. Дэвид гладил девушку по волосам и что-то говорил. Слов Эмма не слышала. Она вообще ничего не слышала и не видела и не чувствовала. Больше не чувствовала. Пещера Эха не стала для нее откровением. Может, потому что она и без нее прекрасно знала, что к ней испытывает капитан. Хотя… все же. Она поняла, что это не просто влюбленность или желание или Кракен знает, что еще… а настоящая любовь. Для него – одна на миллион. Он ждал этой любви больше двухсот лет… Больше двухсот лет… он жил только местью за потерянную любовь и найдя новую отказался от мести совсем. Ради Эммы он помирился с Крокодилом. Ради Эммы он старался измениться. Ради Эммы он стал героем. Слишком много «ради Эммы». И много, потому что она безумно мало могла дать взамен. По сути – ничего. Любви? Ее тонкая влюбленность не нужна была капитану. А большой любви она не могла обещать. Мнимая смерть Нила сбила ее с толку, но когда Нил нашелся, все встало на свои места. Ее настоящая любовь – Нил. Он ее Талахасси… Ее счастье. Отец ее сына. А ничего другого капитану от нее не нужно было… Корабль качнуло от какой-то большой волны. И они с Дэвидом с трудом удержались на полке. Удержались только потому, что Дэвид упирался ногами в пол и вовремя успел схватиться одной рукой за боковую перегородку между полками, а другой поддержать Эмму. Новой качки не последовало. И он, опустив руку, снова принялся гладить дочь по волосам. А она снова тихо заплакала. Он бы хотел все исправить. Вернуть назад время. И даже поменяться местами. Он понимал, что это обрекло бы на страдания Белоснежку. Но он понимал и то, что в первую очередь счастливой должна быть их дочь. Его дочь. Он и так слишком мало ей дал за всю ее жизнь. Практически – ничего. Но время не вернуть. Ничего не исправить. И все, что ему остается это гладить ее по голове и тихонько напевать какую-то старую колыбельную – он и сам не мог подумать, что помнил ее. Молодой отец, который поет колыбельную взрослой дочери – в этом, по крайней мере, было что-то странное и волшебное. Прежде всего, волшебное - неуловимо прекрасное. Но вряд ли сейчас это могло хоть как-то помочь Эмме. В ее груди была дыра размером с вселенную. И в эту дыру постепенно проваливались все ее счастливые воспоминания. Оставалась только черная бездна, готовая поглотить ее в любой момент. Быть героем для пирата – вещь не вполне естественная и простым словом «непривычно» тут не обойдешься. Это как снять с себя свою шкуру, в которой провел не один десяток лет, в которой тепло, уютно и сыто и вырядиться в другую, холодную и неживую. А сверху еще надеть шутовской колпак и разноцветный пиджак. Быть клоуном. Когда тебя все считают почти что клоуном. И не ведутся на твое перевоплощение. Обвиняя тебя в том, что ты все равно пират. И даже если ты переоделся. Ты останешься навсегда лишь переодетым пиратом – безжалостным убийцей с больших морей. Никогда – ничего больше. О, Эмма прекрасно понимала, что это значит. По крайней мере, ей казалось, что она это понимала. Она и сама только недавно стала «Спасительницей», примерив на саму себя этот костюм героя. Правда – от нее все этого ждали. Все считали ее героем. Капитана же все считали, считают и даже после всего, что произошло будут считать пиратом. Еще Эмма понимала, что все это он делал ради нее. Смутно надеясь на взаимную любовь. Понимая, что будет непросто отвоевать ее у Нила. Но он и не пытался этого делать. То есть, пытался… но как-то не так, как можно было бы подумать. Он играл честно. Не по-пиратски. Совсем не по-пиратски. Он лишь показывал Эмме, как сильно ее любит. И на что способен за нее… Словно приглашая ее сравнить его и Нила… и сделать выбор. Самой. Сделать. Выбор. Не просто. Невыносимо. Как будто из другого мира до нее вдруг долетел голос Дэвида. - Ты не виновата, Эмма,- говорил он и продолжал гладить ее по волосам и плечам, словно пытаясь отдать ей всю свою силу и забрать себе всю ее боль. Снежки рядом не было. Потому что это Снежка была виновата. В какой-то мере. В меньшей, чем Эмма. И все же Эмма не могла ее даже видеть сейчас. Просто потому, что видя ее понимала, что и сама виновата. Ненавидела себя еще больше. Но больше чем сейчас ненавидеть себя было невозможно. И невыносимо. Поэтому Снежка, быстро поняв ее настроение и чувства, ушла. Дэвид остался. Кто-то должен был остаться. И это не мог быть Генри. Она не могла впутывать еще и его в это все. Она себе может позволить этот вечер. Лежать здесь на кровати, задыхаясь от собственных слез и боли. Завтра, она поднимется на ноги, скажет короткое «спасибо» отцу, что успокаивал ее всю ночь. И все будет по-старому. Не совсем по-старому. Но она сделает все, чтобы вернуть хоть что-нибудь из счастливого прошлого. Но сейчас… сегодня она может позволить себе быть слабой, быть маленькой девочкой, которой нужно, чтобы рядом с ней был отец. И чтобы этот отец так тихо и нежно пел для нее колыбельную. Ей это нужно. Его тихий спокойный голос заглушает ее ненависть и боль. И даже кажется затягивает дыру в ее сердце. Она не одинока. Она не сирота. Когда все изменилось, и ветер вдруг переменил свое направление и силу, становясь ураганом? Когда она посмотрела на капитана другими глазами? И виной ли всему поцелуй? Он ведь был до пещеры Эхо и до того, как вернулся Нил. И до того, как она пыталась разобраться в своих чувствах? И вообще до всего. В дверь тихо постучались, и в каюту неуверенно вошел Нил. Эмма не хотела, чтобы он был здесь. Чтобы он видел ее страдания. Чтобы вообще кто-то видел ее страдания. Дэвид почувствовал это, и отрицательно качнув головой, показал Нилу глазами на дверь. Эмма подумала, что могла бы и удивиться тому, как понял ее чувства Дэвид и как угадал, выгнав Нила, но потом подумала, что это слишком ничтожно не важно, чтобы останавливать на этом свое внимание. Да, она не хотела, чтобы кто-то видел, как она страдает. Кроме Дэвида. Почему кроме него? Почему она могла так спокойно рыдать рядом с ним? «О, это хорошая тема для раздумий,- подумала Эмма,- она может отвлечь от других мыслей». Он – ее отец. Ее. Отец. Дэвид аккуратно укрыл ее еще одним одеялом, видя, что она замерзла и все никак не может успокоиться. Когда она вернула их память, разрушив проклятие, он понял, что его малютка, которую он, кажется, только вчера держал на руках и прятал в шкаф от злого проклятия, сейчас уже взрослая женщина. Он понял и то, что возможно больше никогда не будет ей нужен. Как отец. Может быть как друг. Но вряд ли как отец. В ее сердце так много боли ее сиротства, что вряд ли она когда-нибудь скажет ему это «отец». Но сейчас, он чувствовал себя отцом, который мог петь своей дочери Колыбельную и успокаивать ее. Будто она была совсем еще малышкой, и ей приснился кошмар. В какие-то мгновения он вдруг забывал о реальности, и ему казалось, что так оно и есть. Но потом Эмма всхлипывала в очередной раз. И этот полный страдания вздох дочери отрезвлял его ум. Это не детский кошмар. Это жизнь, которая разменяла ее счастье на звонкую монету. Он наклоняется и целует ее висок, и она вдруг хватает его руку и крепко сжимает в своей. - Почему так больно, папа?- спрашивает она вдруг. - Терять всегда больно,- говорит он, с трудом подбирая слова. Ведь все, что он скажет сейчас, все равно покажется ничтожным. Он даже не замечает, как она назвала его, погруженный в ее боль. - Почему так больно, папа?- повторяет она.- Я ведь не любила его никогда. Ни секунды. Ни мгновения. - Зачем ты обманываешь себя, Эмма?- спрашивает Дэвид.- Ты думаешь, что так тебе станет легче… но так не станет. Ты должна признать, что он значил для тебя и постараться его отпустить. - Моя любовь – Нил. Он отец Генри. И он мое Талахасси… Не Крюк… Имя, сказанное вслух, приносит ей почти физические страдания. Она вспоминает его глаза. Синие, как море. Как небо. Как нежность. - Может дело в том, что Нил был твоим прошлым. А Крюк стал будущим. - Не стал! Не стал! Не стал!- в исступлении повторяет Эмма. - Ты должна поспать,- шепчет Дэвид. Но Эмма лишь слегла ведет плечом. В эту ночь она не хочет спать. Она хочет до конца испить всю свою боль. Еще утром Крюк был жив. Еще в обед он был жив. Он расхаживал по-своему кораблю, внезапно наполненному людьми – большей частью детьми и ссыпал едкими замечаниями направо и налево. Из мальчишек, что постарше, он выбрал себе пару помощников и показывал им, как управляться со штурвалом, и обучал прочим морским делам. Он, кажется, был счастлив и лишь изредка бросал на Эмму сожалеющий взгляд, будто говоря – Я здесь, всегда. А решать, что делать будешь ты. «Буду я…- подумала Эмма,- если бы я могла решить. Если бы в этой жизни, я могла хоть что-то решить». - Мне нужно кое в чем разобраться, папа,- говорит она, и садится напротив Дэвида, по-турецки складывая ноги. От долгих слез у нее кружится и гудит в голове. - Да? - Есть такая игра «Правда или ложь». Сыграем? Дэвид пожимает плечами и убирает с колен подушку, что уже успела стать мокрой от Эмминых слез. - Нил любит меня? - Правда. Ты сама это знаешь… - Я уже ничего не знаю,- Эмма слабо улыбается и продолжает,- Крюк любит меня? - Правда. - И Снежка всегда была за Нила. - Правда. - А ты? За кого был ты? - В эту игру так не играют Эмма. Ты сама должна решить. - Не все ли равно. Я скажу имя, ты скажешь правда или ложь и я пойму, кто именно. - Но ты сама должна сказать имя. - Это важно? - Ты сама предложила сыграть в эту игру. И ты знаешь, что это важно. Я ведь должен говорить тебе только правду. Эмма мотнула головой. - Ты был за Крюка? - Правда. - А я? Я его люблю? - Да. - Дурацкая игра,- Эмма наигранно смеется и вытирает со щек слезы,- но давно мечтала с кем-нибудь в нее сыграть. Подумала, почему бы не сейчас и не с тобой… Хоть кто-то сейчас знает обо мне немного больше, чем я сама… - Эмма!- его голос полон страдания и боли. Сожаления, сочувствия… и вины. И как заклинание он должен снова и снова повторять себе – Не моя вина, что мы вынуждены были бросить ее. Не моя вина. Может быть, когда он скажет это миллиард раз, он поверит. Сейчас – он не верит. Было много моментов, когда они могли убить Регину. Не доводить ее до отчаянной точки. Сопротивляться. Не его вина. - Крюк все делал ради меня,- шепчет Эмма. - Правда,- кивает Дэвид. - Он умер ради меня. - Ради Генри и да, ради тебя. - А смог бы Нил так? Пожалуйста, ответь мне, папа? - Я не знаю. - Правда или ложь? - Не мне отвечать на этот вопрос. - Как ты думаешь,- медленно повторяет Эмма,- Нил бы так смог? - Ложь. - Почему я думаю так же? Я не должна так думать! Это неправильно! - Если ты так думаешь, значит это правильно думать так, а не иначе. И послушай, Эмма. Ты никому ничего не должна. Ни мне, ни Нилу… - А ему? Дэвид не сразу смог вспомнить его имя, но подумал, что не может сказать сейчас «Крюк» и напряг память. - Киллиану ты тоже ничего не должна. - Должна,- резко возражает Эмма. - Что? - Правду. Эмма резко встает с кровати и, улыбаясь отцу, исчезает за дверью. Он знает, куда она собирается идти. И знает, что останавливать ее сейчас бессмысленно. А может и просто – не нужно. Он лишь сворачивает одеяла и уходит вслед за ней. У двери он сталкивается со Снежкой. Она сидит на ступеньке, прислонив голову к стене, и спит. Она не могла пойти спать в каюту, когда ее дочери так плохо. И даже если она не может быть рядом с ней. Она будет здесь. Дэвид не решается ее разбудить. Он лишь приносит одеяло и аккуратно накрывает ее. Она не просыпается, и он поднимается на палубу. И кажется, успевает вовремя. У штурвала стоят Эмма и Нил и они громко спорят. - Это не важно, что ты думаешь!- говорит Эмма и вдруг замечает Дэвида и замолкает. Нил тоже молчит. - Что случилось?- спрашивает Дэвид. - Он сказал, что не умер бы за меня. - Я лишь сказал тебе, что я и есть твое счастье. И мне не надо умирать за тебя, чтобы ты была счастлива. - Понимаешь, папа?- Эмма смотрит на отца пронзительным взглядом. О да, он все понимает. Нил дал неправильный ответ. Он просто не подумал о том, что должен сказать и сказал то, что думал. И может быть, он любит ее. Может даже очень сильно любит ее. Но его любовь никогда не сравнится с любовью Киллиана. Просто потому что слова и поступки разные вещи. Дэвид знает это. Это знает и Эмма. Они понимающе переглядываются, и Эмма спускается в каюту капитана, больше не сказав ни слова. Нил подходит к Дэвиду и спрашивает, что он сделал не так? Но Дэвид не знает, что должен ответить на этот вопрос. И, в конечном итоге, он в игру «Правда или ложь» играет не с Нилом, чтобы давать ему хотя бы какой-то ответ. Он успокаивающе хлопает его по плечу и возвращается к Снежке.