Wild

Идеальное место преступления. Теперь они в одинаковом положении: среди серых гротескных людей заражены одним страшным вирусом и выхаркивают чувства через разодранное горло. Чистейшим медицинским спиртом терзают пищевод и жрут палёный экстази, купленный за последнюю сотку у местного торчка. Едва ли это поможет. В одинаковом положении переломанных органов и отказывающих конечностей, бьются в сладкой безмолвной судороге. Зашитые до самого подбородка в пиджаки и условности. Жаждущие, разгорячённые. И абсолютно точно - влюблённые. Никогда ещё Ганнибал не был так влюблён, и выносить это, умирая с обессиленным стоном, но молча, всегда молча, становилось просто невыносимо. И он отдал это, подарил вместе с трупом. На, смотри. Ты видишь? Ты видишь, что ты натворил? Их исчезновения не заметили. Надёжно спрятанный одним из тех редко используемых закутков, в которых только пауки и швабры, Ганнибал переживал мучительное безмолвное потрясение. За тонкой перегородкой, в самом дальнем сортире, отчаянно стонал, толкаясь в кулак, его Уилл. Никакой нежности. Он был почти животное, когда ворвался в помещение. Дверь треснула о стену с адским грохотом, но, как упоминалось ранее, это был дивный райский кусочек заброшенных мест, где некому пугаться громких звуков. И снова - плевать Уилл хотел на всех вокруг. Он даже не проверил, есть ли кто-то (весьма опрометчиво), что позволило Ганнибалу делить и это удовольствие пополам с болью. Он слышал это аллегро анимато хлещущей пряжки ремня, расстёгиваемой молнии и шуршащей ткани штанов и просто не мог поверить, что он - дирижёр, руководящий сейчас этой композицией. Далее он слышал влажный гладкий звук скольжения руки по текущему члену и вспоминал, какова эта плотная тяжесть на вкус. Только из опасения быть найденным он сейчас не присоединялся к этому акустическому акту совокупления, волнующему и бесконечно желанному. Уилл двигал рукой быстро, очень быстро, судорожно даже, шипя и одновременно оборачивая руку вокруг головки. Он был голоден и тороплив и получал всё и сразу, не имея сил ждать. Он отчаянно стонал в погоне за тем чувством принадлежности, которое показал ему Ганнибал, и облегчённо выдыхал, каждый раз, когда на секунду становилось правильно. По звукам нельзя было понять, как именно ему нравилось особенно сильно, но то, что он был близко, воспринималось на слух. В этот момент Уилл был по уши в горячей фантазии и отдавался ей, приправляя голод стонами и сбитым тяжелым дыханием. Было так приятно представлять себе, что творил со своим телом Уилл, как доставлял себе наслаждение. Нравилось ли ему жёстко проводить по уздечке или царапать кожу внизу живота? Был ли он доволен ощущением, что в любой момент какой-нибудь агент может зайти сюда, чтобы отлить? Было ли пальцев и горячей фантазии достаточно, или ему нужна была помощь и... чуточку больше? - Да, блять, ну давай же! - зло выплёвывал Уилл, пока одна рука резко двигала по члену, создавая в затхлой тишине сладостные влажные звуки, а кулак второй отчаянно колотил по дверце. - Чёрт, я хочу... мм! Сочный громкий стон, в котором ни карата стеснительности. Ни щепоти стыда. Жадность и любопытство. И ощущение, что он вот-вот... - О Боже, я так близко! Ааааахх!.. *** - Устал жутко, - заявляет Уилл, вваливаясь в четверть двенадцатого в субботу. Ганнибал уже в шелковом халате, расшитом золотой нитью, как раз собирался ложиться и был безмерно удивлен и обрадован. Естественно, Уилл был приглашен на кухню, естественно, накормлен остатками сырного салата с лесными орехами и зеленью. И пока Уилл, сонный и откровенно раздраженный, уплетал салат, Ганнибал достал из холодильника лосось, сложил его в мешочек с кусочком домашнего масла на прованских травах, веточкой розмарина и долькой лимона, сбрызнул это водкой и, запечатав, отправил в духовку на семь минут. Простое и питательное блюдо Уилл наградил стоном, достойным десятибалльного оргазма, и за один этот низкий горловой звук, судорожное сглатывание слюны и благодарный взгляд был мгновенно прощен. Пока он торопливо ест, попутно рассказывая о событиях минувшей недели, Ганнибал делает себе чай с малиной и мятой. Больше подошёл бы кофе, он интуитивно подозревает, что разговор может затянуться, но ещё более, чем бодрость, ему сейчас необходимо спокойствие, вместе с ароматным паром проникающее в лёгкие прямо из чашки. Ганнибал смотрит на Уилла, пожалуй, слишком внимательно, что не остаётся незамеченным: торопливая речь профайлера делается медленней и тише, а щеки неуловимо краснеют. Это говорит о том, что он кое-что понимает, но усиленно делает вид, что ничего не происходит. Что совсем не устраивает Ганнибала. - А ты как? – робко почти интересуется Уилл, отводя глаза. Ганнибал не торопится отвечать, делая успокаивающий глоток и отмечая, как стрельнул тёмный взгляд к его дернувшемуся кадыку. Если бы он не был так зол, то нашёл бы это весьма многообещающим. - Это была спокойная неделя. Побывал в концертном зале на концерте Рахманинова. Фаготист ужасно запаздывал, что сделало вечер почти невыносимым. Поговорили с Джеком. Он аккуратно интересовался, не пропускаешь ли ты встречи. Солгал. Уилл моргает растерянно и смущенно – это его коронное жалобное выражение, которому нельзя противостоять. Ганнибал и не пытается. Хотя Уилл отчётливо знает, как он не любит лгать (больше необходимого) и чувствует свою вину за то, что встреч избегал как Фредди Лаундс, это не имеет значения, ведь Лектер не злится. - О, Ганнибал, прости. Мне не стоило… я не подумал, что тебя… Небрежное пожатие плечом прерывает несвязную оправдательную речь. - Не стоит. Для тебя я сделал бы больше. И это правда. Наступает тишина, обещающая грозу и бурю. Но Уилл устал, а такие разговоры не принято начинать, когда один из собеседников способен одним зевком вывихнуть себе челюсть. Ганнибал со вздохом, который, как он надеется, передаст и его раздражение от упёртости Уилла и обиду за все подозрения, которые вынужден опровергать, и за всё остальное в общем, предлагает лечь спать. Очевидно ощущая свою вину за пренебрежение другом (другом, пф), Уилл не спорит и благодарит чуть более развёрнуто, чем обычно. Но наверх поднимается быстро, привычно. По звукам со второго этажа Ганнибал понимает, что он самостоятельно нашёл комплект свежего белья, разложил его и отправился в ванную. Они расходятся по спальням не с самыми ясными головами. Но через четыре часа внезапно оказываются в гостиной. *** Завязывая пояс халата, Ганнибал спускается по лестнице и понимает, что напряжение сказывается не только на нём. Уилл как более чувствительный к чужим эмоциям не только с трудом справляется с массивом своих эмоций, но и частично улавливает его. И даже чёртова стерва Фредди, которой он отправит в подарочек чью-нибудь голову, оказывается вмешана и проанализирована. Ничего удивительного, что профайлер чуть-чуть дёргается и плохо спит. - Опять бессонница? – мягко интересуется психолог, видя Уилла сидящим с ногами в его кресле. Любому другому он бы за подобное ноги отрубил и зажарил, но чёрт… ровнять Уилла с категорией «другие» уже давно невероятно сложно, так зачем пытаться сейчас? - Ага. Но ты не переживай. Таблетки я пью по расписанию, и это не кошмары… хм, в кои-то веки. Просто… кажется, расстояние бьёт по векам. Сердце Ганнибала трепещет. Не фигурально. У него буквально от этой фразы случается трепетание, что с медицинской точки зрения кошмарно, но с его – исключительно. Он не делает замечания относительно занятого кресла, спокойно присаживаясь на диван. - Расскажи подробнее. Судорожный выдох кажется облегчением. - Это… как будто расстояние до звёзд, раньше не имеющее значения, внезапно кажется подавляющей абсолютной величиной. Оно прогибает оконную раму так, что та надувается. И где-то внутри меня зреет пугающая мысль, что она лопнет, а меня засыпет осколками. А ещё птицы… - Птицы? – зачарованно интересуется Ганнибал. Ему едва удаётся шептать от восторга представления этой картины, в которой математические границы превращают внешний мир в настойчивое чудовище, а маленькая комнатка чужого разума пытается этому противостоять самым удивительным способом. - Чёрные. Птицы. Не знаю, галки, наверное. Они появляются как углы между минутной и часовой стрелкой. Они болезненно острые и оттого, что крылья у них разной длины они летят неправильно, рывками, мешая заснуть. Собираются в хищную стаю и кричат. Я псих и с таблетками, да? - Ты прекрасен… ты непревзойдённый разум с уникальными эмпатическими возможностями, способный синхронизироваться с любым человеком в тандеме, обозначить который не способно ни одно учебное пособие. Уилл вздрагивает и неверяще смотрит в глаза Ганнибалу, пытаясь отыскать там подтверждение. - Но будь у тебя один только ум, мы не говорили бы сейчас. Ни об этом, ни о чём-либо. Потому что помимо грандиозно развитого подсознания у тебя есть сила, необходимая, чтобы держать этот разум в узде, не переходить черту, как бы близко она ни лежала. Эти… внутренние качества, можешь мне как психологу поверить, встречаются редко и уж точно не в такой концентрации как в тебе. Быть сильным, быть… на светлой стороне, иметь принципы, когда открыты такие большие возможности – это достойно восхищения. И это то, что я так долго пытаюсь тебе доказать, но, поглощённый мрачностью своего дара, ты почти не слышишь. И я не понимаю той готовности, с которой ты приписываешь себе слабоумие и сумасшествие, когда ты… просто гениален. Во время этой речи Уилл выглядит задыхающимся. Он раскрывает и закрывает рот, как рыба на суше, у него сжимаются и разжимаются кулаки, покоящиеся на подлокотниках, глаза – изумлённые и шокированные, и застывшее в его лице выражение полностью искупляет неуместную откровенность, которую Лектер обязан был держать при себе, но просто слишком устал. Ганнибал поднимается с дивана и подходит к своей гордости – книжному стеллажу, на котором собраны множество редких и дорогостоящих изданий. Любовно касается открытой ладонью корешков, находя среди разбивки одну нужную. Тяжёлый подарочный том ему вручили около двадцати лет назад, и это – один из лучших подарков, который он помнит. Большое количество репродукций наивысшего качества делали книгу ценнейшим экземпляром, который он временами любил не читать – листать, подолгу задерживаясь на отдельных полотнах. Он на память открывает «Звездную ночь» Ван Гога и протягивает её Уиллу, показывая: вот всё его сумасшествие. Вот оно, единственное нужное доказательство, которое он может дать: исключительность за пределами чужого понимания. Уилл смотрит на репродукцию сначала с непониманием, а потом – судорожно вздохнув – с узнаванием. И расслабляется, видя в статике мазков движение, которое прямо говорит о том, что расстояние и время – условие, которое нарушается Ван Гогом, и это – красота. - Да, так значительно легче. Спасибо, - не поднимая глаз негромко говорит Уилл. Ганнибал понимает. Какое-то время они сидят в уютной, как чашка Эрл Грея, тишине. Пальцы Уилла, внимательные, чувствительные, гладят репродукцию "Звёздной Ночи", любовно обводя мазки и галактики, звёзды и вихри. В этих движениях чувствуется грустная доверчивая нежность. - Это всё последнее убийство... Да, оно. Ганнибал очень хочет посочувствовать. Сказать: "Я знаю," - и увидеть благодарность. Вместо этого он молча следит за тем, как мучительно Уилл ищет слова. Перебирает, как деревянные бусины, гладкие и прохладные под пальцами, успокаивающие, но совершенно недостаточные. Ганнибал мог бы подобрать слова вместо него. - Я не справляюсь. Просто не выдерживаю. Это как пытаться пальцами заткнуть рваную рану: я просто по уши в этом безумии, испачкан до локтей. - Ты считаешь убийцу "психопатом"? - Его? Не-е-е-т. Знаешь, что произошло в понедельник? Лектер качает головой. - Джек вызвал меня к себе. В кабинет. Ну, знаешь, "на ковёр". Он держал в руках мой отчёт и спрашивал: "С тобой всё хорошо, Уилл?" - хотя между строк читалось: "И это всё, Уилл?" Потому что это был погано составленный отчёт. Сухой, формальный кусок штампованной резины, разжевать который - та ещё задачка. На две страницы текста у меня ушло полтора часа. Полтора часа я смотрел на мигающий курсор и пытался не блевануть на монитор всё, что я реально чувствовал. Как я мог сказать Джеку, что... я промолчал, ладно? Ни ему, ни Алане, ведь я чертовски устал выставлять себя больным психом, и я серьёзно понимаю, что это дикость и звучит, как чистая клиника, но чёрт! Одно из двух, либо я спятил, а ты сейчас доказал, что это не так, либо ОН влюблён. Скулы Уилла пылают, а взгляд умоляющий и отчаянный. Видимо, ему очень-очень хочется, чтобы Ганнибал опроверг его безумную теорию, которую он не посмел представить на суд "компетентных" коллег. Хотя, конечно, он понял всё верно. И, если бы профайлер в полной мере доверял своим феноменальным ментальным способностям, то уже сузил круг подозреваемых до интересного минимума. К сожалению, Ганнибалу нечем его порадовать. - И ты думаешь, что тот, кто это сделал...? - Влюблён. В меня. Влюблён. В тебя. Да. С головой. Как в бетонном растворе с забитыми дыхательными путями и сердечной мышцей, полной тяжёлой неизлечимой страсти. - Я почти уверен, - продолжает Уилл лихорадочно, чтобы Ганнибал не успел остановить поток признаний, - что по результатам экспертизы окажется, что жертва - это мой несостоявшийся убийца. Чёрт, я пытаюсь его выследить и посадить на электрический стул, а он просто... вот. Извиняется. Кается. Приглашает на свидание. Хотя по-хорошему должен ненавидеть и бояться. Так ведь? - Антагонисты, да? - Ну да. Ангелы и демоны. Добро и зло. Закон и... "Свобода". - Вседозволенность. Разве не так обычно? Ганнибал задумывается над ответом. - Да, пожалуй. Но почему-то твои слова похожи не на приговор, а на запыленный словарь клише. Тебя это беспокоит? - Что? Нет. Не знаю. Я как будто... чувствую себя польщённым, понимаешь? Всё, что я читаю на местах преступлений - злость. Ярость. Расчёт. Ничего хорошего, а он... он вдохновлён. Окрылён. И кем? Мной? Уилл качает головой, будто это - самое нелепое, что ему приходило в голову. Он просто не понимает. Смотрит по утрам на себя в зеркало и кого видит? Заспанную кабинетную мышь с ранней сединой и неровной небритостью? Дёрганного психолога, который умеет общаться только с убийцами и маргиналами, а в разговорах с девушками до сих пор как ботаник в пубертате? Неудачника, у которого выстраданные клочки нормальной жизни и постель греет только преданный пёс? Ганнибал видит всё это и немного больше. Его гениальность и неутомимую обречённую жертвенность, исчезающую вместе с классическими романами. Его интеллект и незаурядные навыки преподавания, за которые студенты его боготворят. Привычку доверять как бросаться в омут, до удушья, с головой. Это делает его таким соблазнительным. И чёрт, как же невероятно, что он сам этого не замечает. - Как твой психолог, кем я формально ещё являюсь, могу посоветовать тебе не зацикливаться. Это сложный вопрос, но не насущный. То есть в твоей жизни столько стрессовых факторов, что этот даже не в десятке. Поэтому можно смело отложить морально-этическую дилемму на будущее. Пока вы его не поймаете. Плечи Уилла расслабляются. Он задумчиво кивает и будто отпускает эту ситуацию. - А как ты с этим справляешься? Ты ведь тоже был там и... ну, видел. Да? Небрежно пожимая плечом, Ганнибал внутренне набирает воздуха, готовясь быть максимально естественным и откровенным в своей позиции: - Мой слух оскорбляют бескомпромиссные позиции. Любого рода... мм, ограничения - тяжкая ноша, поскольку я ценю возможность выбора. В воздухе чувствуются тяжёлый предгрозовой аромат, ассоциирующийся с напряжением и тайнами. Разговор выходит на опасную тропку, и они оба это понимают. Его слова о "возможности выбора" можно трактовать гораздо шире, что направляет мысли Уилла к тем выводам, которые он сделал после мастерски-прозрачных намёков журналистки. Ему только интересно: решится или не решится? Нет, судя по сжатым губам и ускользающему вниманию, Уилл скорее язык себе откусит, чем спросит. Что ж, жаль. Ганнибал разочарованно вздыхает: - Думаю, ты устал. Отправляйся в спальню и ни о чём не думай, - благожелательно произносит он, нежно пропуская волосы на макушке Уилла привычным движением. От этого простого в общем-то жеста Уилл как-то стихает и подаётся под прикосновение с удовольствием, которое очень сложно скрыть, если не напрягаться. Ганнибал мягко ему улыбается и разворачивается, чтобы уйти. ***