Wild

Глава 1. У Аланы новые духи. Он замечает это первым. Поначалу это не кажется важным, но с каждым днём он чувствует новый аромат всё острее и острее. Уже вечером, сидя за бокалом изысканного розового вина, он негромко замечает: - У тебя, кажется, новые духи? Алана удивлённо моргает, отставляет бокал. Озадаченно морщится, чуть прикрывает веки, но отвечает спокойно: - Нет, те же самые. Он кивает, делает глоток и предлагает десерт. Какой-то долгий миг непонятное раскаяние ещё плещется в глубоких тёмных глазах Аланы, но вопроса, а с чего он, собственно, спрашивает, она так и не задаёт. Он улыбается, поднимается из-за стола, небрежно кинув белую тканевую салфетку рядом с тарелкой. Сегодня только овощи, сыр и соус. Наверное, поэтому аромат любимого мяса не мешает распознать в парфюме новые нотки. А на десерт чизкейк с густым, тёмным черничным джемом и мятой. Запах мяты чуть резковатый, для чувствительного обоняния весьма ощутимый, но… подходя к Алане, он просто не может не чувствовать терпкий, необъяснимо приятный запах осеннего леса, исходящий от её шеи. Ей нет смысла лгать, но его чувства, его самый развитый, охотничий, инстинкт не лжёт никогда. В тот вечер Алана необычайно задумчива и тиха. Почти не говорит и не пьёт, только водит пальцем по кромке бокала и кидает на него, доктора Лектера, до странности смущённые взгляды. Он старается не обращать внимания. Мало быть психологом, социопатом и хладнокровным убийцей, чтобы понимать женщин. Но сам ловит себя на заманчивой мысли об испуганной, умоляющей о спасении, истекающей тёплой кровью Алане в его опытных, уверенных руках палача. Мысль кажется вполне здравой, и в голове, против воли, навеянные камерной музыкой и слегка пьянящим розовым вином, рождаются первые эскизы: чёрные волосы на алом шёлке платья, белые лепестки на шее, скрещенные лодыжки. Возможно, он даже не коснётся её скальпелем, просто сделает из неё очаровательную марионетку, какой она всегда и была для него, нужно только продумать… разного рода мелочи: как продеть проволоку через кожу, как уравновесить композицию, и где достать платье. Мелочи… Прощаясь у раскрытой двери, он желает ей спокойной ночи и запечатывает сухими губами поцелуй на ладони. Старается не морщиться: руки пахнут пылью, какими-то рабочими бумагами и спиртовыми салфетками с въедливым цитрусовым ароматом. И мысль о новом полотне, сердцем которого станет это юное дитя, вылетает сама собой. Она всё ещё немного смущается, за столько лет знакомства не привыкшая до конца к изысканной вежливости его поведения. Да не возмутится профессиональная гордость доктора Блум, он не мог относиться к ней иначе, чем как к недалёкой, очаровательной девочке. И вот этот её стыдливый румянец, когда он поднимает взгляд, только утверждает его во мнении, что на роль долгоиграющего ферзя она не подходит. Такие, как она, хрупки и ломаются до обидного быстро. *** - Ты сегодня необычайно рассеяна, Алана, - равнодушно замечает он в следующее воскресенье, когда она, постоянно извиняясь, пытается вытереть салфеткой пятно от белого вина. Неловкое движение, рассеянность, и вот – второй бокал из дорогого богемского хрусталя лежит грудой поблескивающих осколков в луже вина. Первый, брат-близнец данного, уже лежал в мусорной корзине. - Я… я прошу прощения! Не могу... так неловко, - и всё это, продолжая бесполезные инсинуации по устранению разрастающегося пятна. По воздуху стремительно расползался терпкий, с изящными нотами, аромат пролитого вина. Шато-Лавиль О-Брион, две тысячи шестой год. Говоря откровенно, доктору было жаль не столько безнадёжно испорченную скатерть и дорогой хрусталь, сколько этот божественный нектар, которому невежество рассеянных психологов вынесло однозначный вердикт: кисловато. И это о легчайшем мускатном привкусе… Но видя, как расстроена, действительно, до слёз, расстроена Алана, он не счёл нужным об этом говорить. Лишь аккуратно отстранил от творящегося безобразия даму, собрал осколки и выкинул их к тем, что там уже находились. - А что же со скатертью? – убитым голосом вопросила она. Доктор улыбнулся, в знак поддержки коснулся её плеча, подошёл к столу и эффектным жестом опытного фокусника сдёрнул скатерть. Зазвенели приборы, колыхнулось пламя свечи в подсвечнике, но тарелки, откупоренная бутылка и ваза со свежими цветами покорно остались стоять на своих местах. - Вуаля, - он приглашающим жестом указал на её прежнее место, усадил поражённую, восхищённую девушку за стол, сел напротив, - и никаких беспокойств, доктор Блум. - Ты… ты просто… невероятен, - выдыхает она и моментально успокаивается. Приходится принести ей ещё один бокал, понадеявшись, что этот будет последней жертвой её нервов, наполнить его, и заговорить о каких-то незначительных мелочах, лишь бы отвлечь. Но она за них не цепляется. И решается заговорить, когда между ними висит, словно подвешенная на петле, тишина. Наверное, у людей именно это зовётся «неловкая ситуация». - Знаешь, это всё Уилл! – вдруг на едином дыхании выпаливает она. Удивляться бессмысленно. Остаток вечера испорчен безнадёжно. Она вдруг из психологически-отстранённого, рационального психолога превращается в девочку на исповеди. - Ты помнишь, я тебе рассказывала об Уилле? Уилл Грэм? Он помнил. Прекрасно помнил, как юная аспирантка Алана Блум нашла своего лектора после семинара и призналась на едином дыхании: - Я вас люблю. Это было так не ново, ожидаемо. Она была далеко не первой студенткой и аспиранткой тоже, у которой закрытый на все пуговицы, идеально вежливый, образованный профессор Лектер вызывал восхищение, едва входил в аудиторию. Алана Блум кидала на своего профессора обречённые, полные затаённой муки, взгляды. Этот роман был его прихотью. Чессапикский Потрошитель в нём молчал уже полгода, «творческий кризис» не шёл ни в какое сравнение с депрессией художника, картины выходили одна другой примитивнее, приходилось бросать начатые работы и сжигать их, топить, скармливать бездомным собакам по кускам, лишь бы не видеть результаты своих неудач. Алана, такая по-взрослому строгая, уверенная, с тёмными до черноты волосами и опрятными ногтями, привносила в его жизнь чуть больше… жизни. А в том, чтобы соблазнить, выпить её чистоту до дна, он находил удовлетворение едва ли не больше, чем от первого своего «медицинского эксперимента». Ей было необходимо пережить эту влюблённость, это дразнящее ощущение запрета и тайны, эти совместные завтраки и тонущие в этичной отстранённости чувства. Не было сомнений: «что-то» в её сердце ещё осталось, но это была, по сути, не больше, чем раздражающая мелочь. Просто однажды она разглядела в нём больше тьмы, чем он позволял увидеть. До этого мгновения он не думал, что это может быть как-то связано, но тогда… если вспомнить, то тогда в её разговорах впервые появилось имя Уилла Грэма, которого она встретила на практике. То имя, незначительное поначалу, разрасталось, подобно опухоли, и вскоре поглотило все её разговоры. Чуть позже она и попросила его о полном разрыве отношений. И превратилась из домашней Аланы в строгого доктора Блум. - Он попросил о встрече, в прошлую субботу. Он вспоминает тот вечер, когда заметил в её парфюме нетипичные ноты. Ноздри щекотнуло желанием ощутить их снова. Это был вечер субботы. - Полагаю, ты не могла отказать. - Не могла. - И, потому ты чувствуешь себя… виноватой? – признаки указывали именно на это. - Да, чувствую. Он рассказал мне о том, что Джек, ты его знаешь, Джек Кроуфорд, предложил ему работать на ФБР. Опять. В последний раз, когда Уилл работал над делом, это… это кончилось плохо. - Эмоциональное отстранение не сработало, - припомнил детали давнего разговора Ганнибал. - Не сработало, это слабо сказано. Это была… катастрофа! Уилл медленно сходил с ума, это дело… выжимало из него всё. В какой-то момент я испугалась, что он выйдет на улицы Чессапик-Бич и начнёт убивать каждого встречного, так точно, уверенно, а главное, безжалостно он повторял на эксперименте все действия убийцы. Это было страшно! Страшно? О, нет… ему, доктору, так не казалось. Это было впечатляюще… восхитительно. Удивительно. И так… будоражило. - И теперь Джек опять приглашает его на работу. Алана была против. Язык её тела был красноречивее якобы отстранённого тона. Она никогда не умела мыслить широко. Но ему, и как психотерапевту и как серийному убийце, открывались новые, действительно новые перспективы. - А ты против? Алана старательно пыталась скрыть отчаянье. - Он спросил меня о том же. Он спрашивал моего профессионального мнения, а я сказала ему, что не могу его дать, потому что… ну, потому что не хочу, чтобы Уилл стал моим пациентом. Я хочу видеть в нём друга. Кто-кто, а Ганнибал прекрасно чувствовал подоплёку этого решения. Алана из тех психотерапевтов, что свято чтят свой личный моральный кодекс и никогда не пойдут на уступки. Стоит кому-либо стать частью работы, попасть под оптический прицел глаза аналитика, и дороги назад просто нет. Не может объект исследований снова стать просто хорошим знакомым. Так же он понимал и то, что Алана явно надеялась скрыть. Чтобы профессионал, который за столь интересный материал мог получить мировую известность, отказался от интересного случая, нужна серьёзная мотивация. Алана хотела быть не просто другом Уиллу Грэму, она хотела сохранить с ним хрупкое, как снежинки в согретой руке, перемирие, лишь бы был шанс… скорее всего, призрачный, что это может перерасти в нечто большее. Её жертва была огромна, как коллега он мог это оценить, но понять – нет. - И теперь ты думаешь, будто несёшь ответственность за принятое им решение? - Да. Он согласился. - И, - подтолкнул он её. - И через час мне звонит Джек и предлагает место личного психолога для Уилла. Это разрушит всё! Если расслабить лицевые мышцы и кивать в такт чужим словам, возникает достоверное ощущение сочувствия. Этим приёмом доктор Лектер владел в совершенстве. Поэтому Алана успокаивается. Глоток за глотком изгоняют бледность с лица, руки не дрожат. Но беспокойство не покидает её, лишь ждёт удобного момента, чтобы кинуться и сбить с ног. Так печально. - Давай, я уберу тарелки, - неожиданно предлагает она и бойко подскакивает с места. Былой вялости как не бывало, в глазах спокойствие и уверенность, навеянные поддержкой. Он хочет возразить, но она уже грациозно обходит стол и склоняется над ним, забирая тарелку. И в этот миг… когда тёмные волосы тяжёлым бархатным занавесом прикрывают обзор, его накрывает чистым блаженством… аромат, тонкий, дикий, будоражащий все чувства и доставляющий наслаждение сродни эйфории, как во время секса или убийства. Все чувства вдруг оказываются оголены, как неизолированные провода, а жажда: пить, резать, раздирать зубами мягкую сочную плоть – вдруг затмевает для него весь мир. Гипер-рациональный, бесчеловечный хищник вдруг вскидывается. Последнее, что доктор Лектер помнит: как его пальцы жёсткой хваткой смыкаются на кистях жертвы, а испуганный вскрик Аланы тонет в звоне падающих тарелок и бокалов…