когда го(во)рят города

Мрак. С непривычки, не сразу замечаешь того, кто распластался на пыльном полу. Но вот темноту поджигает огонек обычной маггловской зажигалки, которая с тихим хлопком шмякается рядом с ее хозяином, и теперь уже тлеющая сигара, словно маятник, указывает место, где именно расположился человек. Где-то в самом низу окна раз за разом всплывает струйка дыма, которую он выдыхает. Эти рваные лоскутки души, выскользнувшие на волю из чьих-то легких, поднимаются невысоко, чуть выше уровня подоконника, и тают, но ты успеваешь их замечать. А им, казалось бы, только это и нужно для того, чтоб счастливо умереть. Глаза постепенно привыкают к темноте, и она уже не кажется такой кромешной и беспросветной. Брешь плотных штор антрацитового цвета, задернутых не до конца, пролегает по полу тонкой дорожкой спасительного лунного света для тебя и совершенно губительного для прочно обосновавшейся в комнате темноты. Свет разрывает эту ночь надвое, заставляя ее будто забиться в самые дальние углы этой просторной комнаты (и от одной мысли об этом становится чуточку светлее, но лишь на миг), уступая место тоске, печали и одиночеству. «Луч», что зарождается у окна, ломается дважды, первично – о подоконник, и во второй раз – о пузатую бутылку, валяющуюся на полу. Бутылка почти пустая, лишь где-то на донышке мерцают остатки былой роскоши – спасительного пойла приятного медового цвета. Тонкие длинные пальцы мертвой хваткой вцепились в горлышко, это только сперва кажется, что бутылку можно просто так взять. Не выйдет. Не у него. Не сегодня. И, хотя в комнате недостаточно светло, ты замечаешь шершавую поверхность сбитых костяшек. Вновь. Лишь на секунду позволяя себе задуматься, какая из стен сегодня пострадала? Сколько это уже длится? Никто не может сказать точно. И кажется, что никому нет дела до горя этого человека. И кажется, что горе его необъятно. А ты набралась… смелости, и сейчас стоишь здесь, до боли сжимая уже, наверное, побелевшие кулаки, и пошатываясь от нервного напряжения. В твоих глазах застыла решительность, да жаль, он этого не прочтет. Он не удивлен, что ты пришла, во всяком случае, не подает виду. Какое ему дело до простой девчонки? Ему, вообще, нет ни до чего дела. Уж лучше бы накричал, выгнал, что ли. Но ему, кажется, доставляет истинное удовольствие эта пытка тишиной. Мама всегда говорила, что непослушных девочек наказывают. И сегодня он твой палач. «За что?» Хочешь закричать ты, и непрошеные слезы наворачиваются на глаза. «За излишнее любопытство, мисс», как бы за него отвечает щемящая тишина. Он не гонит, нет. Великодушно позволяет тебе наблюдать. Дескать: «смотри, девочка». - А ведь даже не взглянул в мою сторону… – с грустью отмечаешь ты. И именно в этот момент уныние, царящее в этой комнате, своим холодным пальцем поглаживает тебя по щеке, но ты его не видишь. Слишком темно. Лишь чувствуешь, что все зря. Зря эти волнения, эти планы, зря пришла сюда, все зря. И ты просто не имеешь права здесь быть. Здесь, в комнате, где есть только двое: человек и его горе, тебе нет места. Но ты смелая. Ты – гриффиндорка. И, если уж пришла, доведешь дело до конца. Сегодня, 31 октября, день смерти Лили и Джеймса Поттеров. Сегодня, как будто весь особняк скорбит, вторя настроению своего хозяина. Впрочем, скорбит он уж чуть больше месяца. Не выдержал. Сорвался. Ведь это напрочь перечит его натуре – сидеть в четырех стенах, без права голоса, без права что-либо сделать. Бездействие – друг сумасшествия. Стоит ли удивляться, что мистер Блэк, вот уже который год томившийся в разных, но все-таки тюрьмах, метался от отчаянья и полнейшей апатии до совершенно нездорового желания жить, последнее, впрочем, уже давно не виднелось на горизонте. Сириус Блэк жив, а значит, живы и его воспоминания. Невозможно убить их, оставив человека целым и невредимым. Но вот они, то и дело убивают своего носителя, любезно предоставившего им кров в своем сердце, а сами тем временем пребывают в добром здравии и полном порядке. Гарри – единственная радость Блэка, отправился с Рональдом на поиски крестражей, и мужчина мгновенно сник. Ему больше незачем было надевать эти беззаботные маски. Не для кого. Театр одного актера для одного зрителя был окончен. Для других Сириус не старался, не считал нужным. - Мистер Блэк. Я пришла … - Возможно, у тебя галлюцинации, но, кажется, он хмыкнул? Ты нервно теребишь рукава. - … пришла чтобы… - Ты замолкаешь, и закусив губу, судорожно напрягаешь извилины в поисках нужных слов. - …Так больше не может продолжаться. Понимаете? Я … мы все… мистер Блэк, все волнуемся за Вас. - Никогда в жизни ты не чувствовала себя так глупо. Даже на экзаменах не терялась так, как сейчас. Ведь сейчас речь идет не об оценке, ее ты можешь пересдать, хотя это звучит абсурдно и даже смешно: «Гермиона Грейнджер на пересдаче», но на кону сейчас целая жизнь и тебе не до смеха. - Впрочем, такая ли она целая? – Ехидно вмешивается внутренний голос, но ты гонишь его прочь. - Не сейчас. Не время. - Это все? – Мужчина, наконец, подал голос. Ты вздрагиваешь от неожиданности и вмиг покрываешься гусиной кожей. - Я… - И снова в голову лезут лишь различные заклинания и составы магических зелий. Ничего толкового. Ничего подходящего. - Что за бесполезное барахло?!- Хмуря брови, в сердцах выдыхаешь ты, уже просто готовая выть от безысходности. - Это все? – Чуть тверже, в голосе читается раздражение. Он говорит тихо. Ему незачем кричать, ведь он знает, ты ловишь каждое его слово. Теперь уже ты играешь в молчанку. Тягучий липкий страх протягивает к тебе руки, и ты невольно делаешь шаг назад. - Уходи. – Тон, не терпящий пререканий. Разговор окончен. Ты провалила этот экзамен. Послушно разворачиваешься и уходишь. Молча. За эти шесть, с небольшим, лет ты научилась понимать Мальчика-который-выжил, научилась поддерживать его, когда он впадал в полнейшее уныние, когда был в беде, когда отчаивался, когда скучал за своими родителями. Научилась делить с ним горе и радость. Сириус Блэк тоже скучал. Но Гарри не знал их, не помнил, он тосковал лишь по тому, что могло бы быть. Блэк же изнывал по тому, что было и никогда больше не повторится. Джеймс, Ремус и Лили, заменили Сириусу семью, от которой он в свое время сбежал. Друзья – семья, которую ты выбираешь сам. И Блэку семья, которую он создал для себя, пришлась по вкусу больше, нежели кровная. Все было: горечь, боль, тоска, слезы, и даже смерть. Но ты не знаешь, чем помочь этому человеку. Потому что отчетливо понимаешь, что не ручаешься за себя, случись с тобой, что-то подобное. Человек, чья жизнь, по большей части, прошла в бегах, в заключении, продержался на удивление долго. О таких обычно говорят: «хорошо сохранился» и как бы мысленно добавляют: «хотя срок годности давно стек». Два месяца назад он сам вернулся из Арки. Вот так просто появился в своем доме не Площади Гриммо, 12 и с горькой усмешкой сказал, что его там не приняли. Дескать, нечего принимать. Ведь всюду в цене душа, а ее, как-будто бы, не осталось. И, если у кошек девять жизней, то у Сириуса Блэка их, похоже, сто девять, чему он вовсе не рад. Будто выплюнув: «и сдохнуть спокойно не дают, что за мир» он, не обращаясь ни к кому конкретно, окончил разговор. Сколько ему? Ведь он вернулся таким, каким ушел, а, значит…тридцать четыре? Что видел этот человек в своей жизни? Хотя, нет. Вопрос поставлен неверно. Что хорошего он видел за эти двенадцать лет в Азкабане и за два года на границе миров, где год может приравниваться к десятку наших лет? У тебя, любознательной, как всегда, множество различных вопросов, но на этот раз книги не помогут, и вопросы останутся без ответа, продолжая назойливо стучать по вискам…. Или, все-таки, нет? Но все это потом, а сейчас, сейчас ты, в последний раз втянув легкими воздух этой комнаты с особой атмосферой, кладешь руку на прохладную металлическую ручку и ладонью ощущаешь витиеватую букву «Б», и, наверное, очень-очень глупо и неуместно в данный момент, улыбаешься. Как бы там ни было, тебе всего-то семнадцать, и очень хочется верить, что все получится.