когда го(во)рят города

«Увы» Легкий алкогольный румянец коснулся щек девочки, проклюнулся хмельной блеск в глазах, и вот, на очереди задушевные беседы, признания и прочая болтовня. Ты молчишь, лишь, то и дело, кивая невпопад, а она, тем временем, вдохновенно лепечет что-то о своей школьной жизни, о Роне, о Гарри. Ты не выдерживаешь и, все-таки, нарушаешь хлипонькие рамки приличия, в которые пытался себя загнать хотя бы на этот вечер. Откинувшись на спинку стула, ты закидываешь ноги на, уже свободный от яств, стол, но закурить все еще не решаешься. Пусть видит, что ты не эстет, а неотесанный, невоспитанный мужлан. Но девочка лишь на мгновенье удивленно поднимает брови, никак не комментируя твое похабное поведение. - Не против? – Небрежно бросаешь ты. И что-то внутри так и жаждет конфликта. Но она, кажется, не придает этому никакого особого значения, лишь отрицательно кивает головой, и оживленно продолжает: - А Гарри, Вы представляете, - в ее голосе слышится возмущение, она на мгновенье хмурится, но затем продолжает, - он даже после пятой попытки не смог сварить простейшее уменьшающее зелье, а ведь я ему говорила, что сначала нужно класть… - Дальнейший состав зелья пролетает мимо твоих ушей, потому что ты терпеть не можешь Нюниуса и его колбочки, баночки, скляночки. И уже, совершенно наглым образом, разглядываешь ее, как диковинного зверька в клетке. Гермиона Грейнджер. Была ли Она красива? Вне всяких сомнений – нет. Непослушные вьющиеся волосы, не платиновые, с отблесками луны, не огненно-рыжие, не иссиня-черные, как ночное небо, а вполне себе обычные такие – каштановые. Тусклые. Волосы, которые, вопреки всем надеждам девочки, даже со временем не перестали отдаленно напоминать гнездо (так и хочется усадить туда ласточку, чесслово!), и магия здесь, кажется, бессильна; кое-где усеянная веснушками бледная, иногда даже зеленоватого оттенка (видать, когда снова забудет поесть и засидится дотемна в своей библиотеке) мордашка, острый подбородок и залегшие серые круги под глазами, от недосыпания. Она не дула кокетливо пухлые губки (быть может, потому что у нее не было пухлых губ? такой себе среднестатистический, обычный рот да белые зубы в наследство от родителей стоматологов), не хлопала томно ресницами, не строила удивленных глаз, (возможно, потому что ее уже почти ни чем не удивить?); не размахивала наманикюренными, холеными ручками недоумевая или от нехватки слов; да и руки у нее были совсем не «бархатные», а со следами от сбитых некогда костяшек, усеянные мелкими шрамами вместо дюжины колец с брильянтами; от нее не пахло дорогими духами или соблазном. Не было в ней ни привычного для тебя аристократичного лоска, ни манерности и чопорности. Так была ли Она прекрасна? Вне всяких сомнений – да. Ты, как истинный ценитель женской красоты, повидавший немало на своем веку, мог со сто процентной уверенностью сказать, что да. Такой вот даже не юношеской, нет, своей, грейнджеровской красотой. Когда читала, то и дело, бегая угольками темно карих глаз, жадно поблескивающих при свете волшебной палочки или ночника, по строчкам различных фолиантов. Когда закусывала нижнюю губу, судорожно вспоминая что-то, сопоставляя или анализируя; когда гневно хмурила брови, морщила нос, и зло щурилась; когда привычным движением заводила за ухо, выбившуюся из хвоста, прядь волос. В ней было прекрасно абсолютно все, от того самого злополучного «гнездышка» на голове, которое делало серьезную мисс Всезнайку похожей на забавную маленькую девочку, до костлявой почти мальчуковой фигурки, так трогательно сутулившейся над какими-то конспектами, скрытой за мешковатым барахлом. И дело тут было вовсе не во внешней красоте, но во внутренней. Не бюст четвертого размера, не осиная талия и аппетитные формы красили эту девочку, нет, а то, что она была самой собой, не играя ничьи роли кроме своей в этой жизни. Гермиона Грейнджер была такой…настоящей, что у тебя сводило челюсти от зависти и злости, признай, Блэк? Мог ли ты похвастаться таким же искренним, звонким, заразительным смехом, такой же добродушной улыбкой, мог ли так сопереживать, пройдя через все, что довелось пройти ей? Нет. Не мог. И не хотел. Для тебя это – непозволительная роскошь – Верить. В лучшее, в будущее, в людей. Людям. Да после всего, что случилось? Не по зубам, Бродяга, тебе эта «кость». И в этот рождественский вечер, ты – человек, напрочь отвыкший от всякого рода празднеств, которых, впрочем, на твоем веку было не так уж много, (ведь истинный семейный уют не был частым гостем в твоем доме, и так пировать душой тебе доводилось только во времена близкого знакомства с Сохатым), чувствуешь себя «не в своей тарелке». - Помнится, Рон тогда опешил, когда увидел меня в платье. – Она усмехается, теребя в руке краешек салфетки. Видимо, рассказывает про святочный бал. – Иногда мне кажется, они напрочь забывают, что я не только «свой парень». Мальчишки. Ах да, платье,… а я ведь совсем забыла переодеться. – Ты удивленно вскидываешь бровь. Гермиона лишь пожимает плечами: – Праздник ведь. – Утвердительно киваешь. Ну да. Действительно, праздник. - Я… - мнется, - сейчас вернусь. - А? Да, конечно. – Даешь добро, и девочка пулей вылетает из комнаты. А ты пока, с удовольствием устранишь некоторые детали этого вопиющего рождественского безобразия. – И во что превратилась моя комната? – негодуешь ты, возвращая резным стульчикам прежний, более привычный для тебя вид, – вид потрепанных зеленых кресел. И она возвращается, спустя пятнадцать-двадцать минут. В незамысловатом узком черном платьице до колен с неглубоким вырезом. А ее влажные распущенные волосы волнами спадают на плечи. Все очень скромно и очень просто. И снова, Мерлин знает, что ударяет тебе в голову, и ты, поднявшись, идешь к ней на встречу. - Потанцуем? – Не дожидаясь ответа, ты хватаешь смущенную девочку за руку, по мановению волшебной палочки свет меркнет и тишину комнаты разрывает тихий приятный мотив. Кажется, именно под эту песни Джеймс впервые танцевал с Лили. Ночью, прямо посреди Большого зала. Именно эта песня позже звучала у них на свадьбе. Помнится, тогда, в школе, Эванс ведомая под конвоем в лице тебя и Петтигрю на свидание к Джеймсу, сама того не ведая, как украденная принцесса: в красивом платье, и, в лучших традициях, с завязанными глазами, тогда впервые разделила с вами мантию невидимку (в тесноте, да не в обиде) и грозилась вас всех строжайше наказать, если Вы снова чего-нибудь учудили. Поттер в тот вечер был до неприличия приличным малым. А вы с Люпином еще долго спорили, что лучше, фрак или смокинг, рваные джинсы или кожаные штаны. - Да брось, Лунатик! – Посмеивался тогда ты, - Мы ведь Эванс очаровать должны, ну, то есть Джеймс должен, а не спугнуть на веки вечные. К чему этот снобизм? - Ох, хватит, Сириус, ты же сам видел, с ней твои методы не работают. – Осадил тебя тогда он, в очередной раз напомнив о том, как твой план «помоги другу» с грохотом провалился. – Не твоего поля ягодка. С твоими идеями – продолжил Ремус, подгоняя костюм под Сохатого, совершенно магловским способом: иголкой с ниткой, - он у нее и фейс-контроль не пройдет. Такого – староста оглядел Поттера придирчивым взглядом, – ее родители и на порог дома не пустят… - А вот я возьму и не обижусь, - весело перебил его ты, - потому что я не такой зануда, как некоторые ,- на этом «как некоторые» ты сделал особое ударение, - Да, Ремус, я не обижусь. – Еще громче повторил ты, театрально схватившись рукой за грудь, - но припомню обязательно. - Бродяга, сердце – слева. – Хихикнув одергивает тебя Джеймс. - И ты, Брут…- добавляешь еще более разбитым голосом и плюхаешься на диван. – И знай, Олень, ты разбил мне сердце.- Уже приняв горизонтальное положение, бухтишь ты.- Я буду отмщен. Этой ночью. - Идем уже, - хлопает тебя по плечу Петтигрю. - Только ты у меня и остался, Хвост, только ты… И все было как надо, все как полагается. Ночь, свечи, музыка, красивая девушка, их первый поцелуй, и…вездесущий Филч со своей блохастой живностью. Сейчас в комнате, залитой лунным светом, столь ненавистной тебе, все повторяется, но ты этого не знаешь. Никто не знает. Девочка движется очень осторожно и неуверенно, на цыпочках. Она боится подойти к тебе слишком близко, боится сделать неверный шаг, и ты, кажется, чувствуешь, и почти слышишь, как колотится ее сердце. Ее горячее дыхание с терпким запахом алкоголя обжигает твою шею и это ой как бьет по вискам. Наверное, в этот момент и твое черствое сердце пропускает один удар. Она молчит, потому что боится нарушить этот сказочный момент. Ты молчишь, потому что тебе нечего сказать. Да и что тут скажешь? Это – пожалуй, большее, что ты можешь для нее сделать. А, если так, то ты уж очень херовый волшебник, Блэк. Музыка затихает, ты отстраняешься, учтиво кланяешься и целуешь ее ручку. И снова загораются огоньки гирлянды. - Благодарю. – И ты идешь за еще одной бутылкой. - Вам спасибо. – Она направляется к столу, но вдруг останавливается, а по ее худенькой голени взлетает вверх подлая «стрелка». - Черт! Опять порвала.- С досадой вздыхает девочка, заметив эту тонкую «змейку», ползущую от пятки к коленке. И вот, ты замечаешь, как она закусывает нижнюю губу, продолжая стоять на месте. -Ну, можешь просто снять их, – предлагаешь ты простейший выход из сложившейся ситуации,- мы ведь не на приеме. – Гермиона заливается краской, но с благодарностью смотрит на тебя и послушно плетется к твоему излюбленному креслу. - Гм… - Ты как-то нервно сглатываешь, когда девочка, наклонившись и аккуратно потянув за носок, стаскивает сначала один, затем второй чулок, (ах, эта детская непосредственность вкупе с хорошим напитком!), обнажает молочного цвета нежную юную кожу стройных ног, а платьице тоже предательски подскакивает вверх. Но, именно этот момент становится переломным. Именно о него разбиваются крупицы твоего терпения и самообладания. Все это чертовски противно и отвратительно, но, Сириус Блэк, увы, оказался совсем не железным. Сириус Блэк, увы, не дряхлый Дамблдор, и не летучая мышь, живущая в подземельях. А умненькая Гермиона Грейнджер, увы, этого не понимает. Потому что разбираться в мужчинах ни в школе, ни на войне, увы, не учат. И все это, может плачевно закончится. И хоть, кажется, что ты все еще трезв, но на самом деле уже изрядно пьян. Достаточно для того, чтобы наделать глупостей, достаточно, чтобы утратить контроль. - Мистер Блэк, - мнется, - мм, Сириус, а Вы загадали желание? - спрашивает она, когда по дому разливается гул боя курантов, знаменуя полночь Вот оно. Желание. То, что захлестывает тебя с головой. И Гермиона не знает, насколько попала в цель. И даже не догадывается, что ей сейчас грозит. И вовсе не представляет, насколько ты себе сейчас отвратителен. Эй, Блэк, да неужели, ты. Ее. Хочешь? И ты идешь путем меньшего сопротивления. Откупорив бутылку и шарясь в поисках опоры, облокачиваешься о край стола. У тебя, правда, нет другого выбора. Так будет лучше. -Да ладно, чего это я перед собой оправдываюсь? – думаешь ты, и это злит тебя еще больше. Нечего с этой девкой церемонится. - Рождество прошло, сказка закончилась, выметайся.