когда го(во)рят города

И я искал бы девочку, похожую на море. Не девочку с глазами-льдинками, айсбергами, угольками или же цвета молочного шоколада, и еще не Бог весть с какими глазами. Нет. Девочку, со взглядом лазурного цвета. Исключительную. Так чтобы напиться сполна, словно из глубокого бокала. И, не в бездну, не в пропасть, не в темный дремучий лес, а лишь, чтобы разучится плавать и камнем уйти на дно. И заплыть так глубоко, как только позволят границы моего подсознания и радужка ее глаз. Подальше от настоящего, будней, серости…да к чертям такое настоящее! И в ее лазурь. А из меня негодный пловец и совсем никчемный избранник. А, когда «вода» ее глаз станет отчаянно заливать мне глотку, и солеными потоками начнет забиваться в раны, протискиваясь куда-то глубоко, к моему «скелету», моим костям, моей основе, а моя кожа сморщится от повышенной влажности ее глаз, я не выдержу и пойму, что вовсе не хочу так жить. И уж точно не хочу так умирать. Но, кто меня спросит? И тогда я разверну ее к себе лицом, и она посмотрит на меня своими глазами, удивленно и взволнованно, куда-то вглубь моих серых бесцветных, но не увидит там ничего, потому что я ей лгу. Да, Я профессиональный, отменный, отъявленный лжец. И я больше не смогу ощутить той теплоты, что она пыталась дарить мне с излишком, а лишь захлестывающее раздражение, плавно разливающееся по телу, и волнами накрывающую ненависть. Я схвачу девочку за плечи, встряхну ее посильнее, как будто пытаясь вбить в ее голову прописные истины. И не накричу на нее, напротив, буду равнодушен и спокоен так, чтоб до дрожи, от этого равнодушия и наплевательского отношения, за то, что она, глупенькая, выбирала меня. Дескать, сама виновата. А ее тихий всхлип известит меня о повышенной влажности ее глаз. И я со вздохом отмечу, что «плотину, таки, прорвало». Эта лазурь вытечет из нее горькими слезами, чтоб неповадно было, своей лазурью в живого человека... Оставляя солоноватые дорожки на ее щеках, губах, шее. А мне больше не захочется ее целовать. Ведь в глазах ее не осталось лазури. Мне больше вообще никогда ее не захочется. Я выпущу струйку сигаретного дыма в лицо своей девочке, с очами некогда лазурного цвета, и голосом, с легкой хрипотцой, наконец, добавлю, брезгливо поморщившись, что от нее просто таки воняет летом, а я лето, видишь ли, не люблю. И глаза ведь такие! Напился сполна, я бы даже сказал: «нахлебался». Глаза – зеркало души? Значит, я выпиваю душу. Значит, я, таки, алкоголик, потому что люблю выпивать. И признался бы, в кои-то веки, что совсем не умею плавать (не забыть бы добавить горечи в этот, крайне прощальный, тон). И скажу, что уж лучше бы я повесился, нежели захлебнулся в этой тихой, безлюдной гавани. И уйду. Искать девочку, с глазами небесного цвета. Со взглядом направленным ввысь. А у этой девочки все безумно легко и просто, у нее светло русые, а быть может соломенные? волосы, и она невысокого роста, чтобы небо носить где-то на макушке, вместо венка. И смеясь, она будет доказывать, что оно легло мне на плечи, но ни за что не заметит там бетонных плит, среди белых перистых облаков. И, кружась, будет босиком танцевать под дождем, всматриваясь в серые мрачные небеса, и жмурится от капель раз за разом угождающих в распахнутые глаза. Когда она позовет меня, лишь однажды, ненавязчиво, невзначай, разделить с ней это веселье, я только брезгливо поморщусь и с мерзкой ухмылкой вспомню, ту из-за которой я ненавижу влагу. А она больше не задаст лишних вопросов. У девочки-неба нет границ. Небо всегда свободно. Нужен ли ей кто-нибудь? Я буду курить кубинские сигары, потому что так надо, и наблюдать за ней из окна. И, легко взбежав по ступенькам, оставляя за собой повсюду мокрые следы босых ног и струйки воды, стекающие с ее насквозь промокшей одежды, она заберется рядом со мной на подоконник, чтобы посмотреть на все моими глазами, чтобы увидеть все так, как вижу я. У нее не получится ровным счетом ничего, потому что у меня нет небесных глаз. И каждый из нас на своем месте в этой моей игре. А она, вглядываясь в обрывки дыма, будет утверждать, что у меня свое небо. Сигаретное. Ну и что? И, в какой-то из дней, меня просто начнет трясти от неудержимой ярости. Какое к чертям сигаретное небо? И как можно не увидеть петлю затянутую на моей шее, что болтается откуда-то прямиком из ее небес? Стоит только шагнуть с моста, на котором я сейчас стою. И мне перестанет хватать воздуха. Перед смертью не надышишься, как говорят. Я вспомню о ней лишь тогда, когда вдруг услышу, как она вся дрожит от холода. Моего холода. И посмотрев на нее, увижу лишь, мокрые волосы, прилипшие к лицу, и мелкие дождинки, превращающиеся в слезы. И я пойму, осень, таки, началась. А осень, как известно – сезон дождей. И как же гадко станет мне от этой сырости… влаги. Я не буду кричать, объясняться тоже не буду. Потому что, что уж тут объяснять? Ведь небо всех понимает, и меня поймет и простит, нерадивого. И я уйду. Искать девочку с огоньком в глазах. С искрящимся взглядом. Чтобы, наконец, согреться. Она окажется на удивление теплой, живой и мне не будет казаться, что я вот-вот захлебнусь, или она вот-вот растворится где-то в небесной глади. С ней можно будет просто сидеть у камина и пить столь любимый мною мятный чай. Настоявшийся. Терпкий, как виски. И у этой девочки все разумно и все понятно. И не нужно играть во все эти «любишь/не любишь» игры. Она просто себе горит. И вот она, надумает растопить мое сердце. Но сердце-то, у меня не ледяное. Да и Кай – это из другой сказки. И я не мальчик с глазами льдинками. И это тепло больше не будет греть. Оно будет жечь, сжигая весь кислород в моих легких. Хлеща огнем мою кожу, и стараясь обжечь как можно больнее. «И полетели ножи и…стаи упреков. И заблудились во лжи и в собственных чувствах». Окажется, дескать, мы горим по отдельности, несинхронно. А ведь я не пожар, не костер, не факел и даже не спичка, с какой такой радости мне гореть? И, когда огонь, шипя, захлебываясь клубами дыма, погаснет и утонет в ее слезах, я уйду, потому что все убивают слезы. И, лишь путем проб и ошибок, пройденным не без наслажденья, конечно же, мне станет ясно, впрочем, мне всегда было ясно, что это не мое. Но, где я найду человека, без всей этой ерунды? Человека, в чьих глазах буду отражаться я сам? Человека, у которого на душе – камни? Человека, с которым не нужно летать, тонуть, гореть? Только оставаться самим собой. Впрочем, это сложней всего. Память – дивная штука. Она, вот уже семнадцать лет, кружила тебя по веренице монотонных воспоминаний: Лили – Джеймс, Джеймс – Лили, Петтигрю – предательство и, накрывающие с головой, волны ненависти. Не будь эти люди невероятно дороги тебе, за исключением Хвоста, конечно, то тебя бы как пить дать стошнило от этого круговорота. Ведь уже голова ходором ходит. А вы думали, отчего Сириус Блэк пошатывается при ходьбе? От количества выпитого алкоголя? Вот еще! Он у тебя давно вместо крови бежит по венам. Но вот, она (память) смилостивилась над тобой в этот тихий Рождественский вечер и, наконец, сменила «пластинку» уж не подарок судьбы ли? Впервые за долгие годы ты вспомнил, что в, уже далеком, прошлом был не только аристократом и анимагом, но еще и дамским угодником.