Драконье царство

      Войска заняли позиции задолго до рассвета. Было сыро. Туман лип к земле, будто стараясь укрыться от ночного холода, теснее к ней прижавшись. И в этом тумане было еще скверно видно, насколько мало нас и насколько больше войск собралось на смутно темнеющих холмах перед нами. Повсюду в тумане, потрескивая, горели костры, едва пробиваясь сквозь плотную пелену, и дым смешивался с влажным паром, поднимающимся от земли и поблескивающей мертвяще-стальными извивами реки. В нужный день, пусть это была ночь, в нужный час, пусть неясно, кому это было нужно именно так, а не иначе, мы подошли к реке Дуглас, назначенной как место встречи даже не нами с Кольгримом, а полувздорными преданиями, которым еще только предстоит когда-нибудь появиться. И еще неясно, о чем будут эти предания и появятся ли они когда-нибудь.       – Есть ли смысл напасть на них ночью? – задумчиво пробормотал Олаф, кутаясь в отсыревший плащ и брезгливо щурясь в блеклую мглу. – Клаузевиц, конечно, не советовал, но все зависит от частных обстоятельств. И надо же что-то делать с разницей в силах.       – Клаузевиц не советовал. А Влад Цепеш, ему назло, успешно воплощал. Но, все-таки, что-то несколько не тот у него был стиль действий, чтобы повторять, хотя иногда соблазнительно. Как-то не хочется устраивать простую резню. Да и люди устали, ночное ориентирование у них выйдет так себе. Сделаем пока вид, что ждем Кадора, а там поглядим.       – Что значит, сделаем вид? – с немного театральной ехидцей полюбопытствовал Олаф.       – В конце концов, он же не сумасшедший, чтобы появляться вовремя.       – Эх... – вздохнул Олаф. – Оливье сделал под Ронсевалем одну большую ошибку – не прикончил Роланда своими руками. Что ж, сам виноват. Только скажи мне честно и заранее, это намеренное эпическое самоубийство или как? Не то чтобы я против, просто интересно.       – Поглядим по обстоятельствам. Не переживай. Мы же беспринципные твари. Что нам стоит, в конце концов, договориться с Кольгримом? Чем он хуже остальных?       – Угу, – еще более ехидно боронил Олаф, но комментировать не стал. Далеко ему до Гамлета, право слово.       Решив, что делать, а вернее, не делать, мы отправились передохнуть, пока еще оставалось время, всего лишь расставив войска в удобном порядке, чтобы всякие неожиданности не застали нас слишком врасплох.       В палатке было не так сыро как снаружи и заметно светлее, благодаря немного чадящей масляной лампе на деревянном раскладном столике, создающей иллюзию мирного уюта в ограниченном матерчатыми стенками пространстве. Я еще раз развернул брошенный на столик свиток карты, снова мысленно приводя в порядок представление о том, что происходило в действительности, и как это должно примерно соотноситься с картой. На самом деле, эта река Дуглас, холодно поблескивающая в стороне от выстроившихся друг против друга лагерей, имела очень мало общего с тем притоком шотландской реки Клайд, который тоже назывался Дуглас. Наш Дуглас был притоком Трента, немного задержавшим основные силы форсировавшего его Кольгрима по дороге на юг. А чтобы добраться до того, что в Шотландии, пришлось бы очень хитро обходить Эборакум с севера, и при этом, чтобы Кольгрим двигался нам навстречу на север, а не на юг, что не поддавалось бы никакому здравому объяснению при настоящем положении дел. Хотя в другие времена я считал обычную привязку этого события к той, другой реке Дуглас, вполне возможной. Ведь если двигаться навстречу Кольгриму не с юга, с его Лондонами, Камулдунумами и Карлионами, а примерно откуда-нибудь из окрестностей будущего Эдинбурга, где располагается сейчас королевство Лотиан, то место предполагаемой судьбоносной схватки было бы достаточно правдоподобным. Только тогда предполагаемому историческому Артуру, а вернее одной из составляющих собирательного образа, нечего было бы делать ни в Камулдунуме, ни даже в Уэльсе, он был бы одним из северных правителей или просто полководцев, и недаром гора поблизости от Эдинбурга была бы названа в его честь – Артуров трон, и вся его северная родня в Лотиане тоже отлично вписывалась бы в эту картину.       Впрочем, это всего лишь одна из правдоподобных версий. Не менее правдоподобной казалась версия, что одним из прототипов был некто вроде не менее легендарного Финна – предводитель своего рода «фианы» с неопределенной локализацией в какой-то одной географической точке, что и вылилось позднее в представления о братстве Круглого Стола и странствующем рыцарстве одновременно. Но история, в которую мы угодили, как мы и ожидали, была слишком далека от реальной, куда дальше, чем была от нас сейчас шотландская река Клайд и приток ее Дуглас.       Вариант Гальфрида Монмутского – мол: «оба войска, сойдясь в сражении, в большей части своей были истреблены» почему-то тоже не хотелось делать близким к истине. Если истребить большую часть моего войска, от него вряд ли останется что-нибудь вразумительное. Если другого – а что они, собственно, сделали плохого мне лично или слишком уж выдающегося и необычного для этих времен, чтобы это было справедливо и оправданно? Я поразмышлял немного над предварительным планом действий и расстановкой сил, чертя кончиком кинжала почти незаметные, скорее воображаемые линии на карте. Чисто умственное упражнение, полезное только для разминки извилин. Но иногда это действительно бывает полезно, хотя очень редко именно так, как об этом думаешь заранее. Наконец я свернул свиток и улегся спать, продолжая и во сне штудировать воображаемую карту.       Наутро, то есть через пару часов, мы с Олафом снова стояли рядом на верхушке холма, над прикрытой рваной вуалью тумана рекой.       Над нашими головами хлопал на сыром ветру темный штандарт с вытканным на нем изображением багряного дракона – выглядело почти геральдично, хотя до классической геральдики еще века и века. Над ставкой Кольгрима вился на почти таком же темном фоне белый дракон. В отличие от нашего, крыльев у него не имелось, зато свивался он в куда большее количество колец. Отсюда он был почти не виден, разве что в самодельную подзорную трубу Олафа, через которую он вглядывался сейчас сквозь клочья тумана в темнеющие на соседних холмах ряды, точки, движущиеся как муравьи на куче хвоинок, называемой муравейником. Поглядев в эту же трубу, я примерно уяснил себе, как выглядит Кольгрим – коренастый широкоплечий малый во цвете лет, с выбивающейся из под широкого золотого обода светлой гривой, заплетенной в косицы, в доспехе из начищенных металлических пластин, нашитых на кожаную одежду, покрытом синим плащом с меховой опушкой.       – Зря мы не добили кое-кого под Камелотом, – заметил Олаф.       – А что такое?       – Карадос и еще некоторые – они теперь на той стороне, присоединились к Кольгриму.       – Наверное, жить хотят.       – А нам это интересно?       – Ну, понять их можно. Да и не так уж их много. В общей массе.       – Да, ничего так себе массочка. Но и они могут сыграть роль последней капли.       – Судя по их расположению, вряд ли последней. На месте Кольгрима, я бы выпустил их первыми. Неплохая получилась бы шутка. Зверская.       – Все бы тебе шутить. – Олаф опустил трубу. – Хотя что-то они ведь делают в первой линии.       – А ты стал бы оставлять их в тылу?       – Какая странная идея.       К нам подскакал Бедвир.       – Лучники и пращники готовы. Будем ждать или будем выступать?       – Какая странная идея, Бедвир, – повторил я вслед за Олафом. – Конечно, будем ждать.       Солнце понемногу поднималось над холмами, расцвечивая туман золотистыми красками и безжалостно его рассеивая. На самом деле, я не оценил бы превосходство противника намного более чем втрое. Возможно, только его организованная часть была куда больше чем у нас, а в прочем, все тот же нестройный сброд. Конечно, это были и не все силы Кольгрима. Насколько было известно, брат его Бальдульф хозяйничал где-то на севере с немалым же войском. Да и из-за моря к нему постоянно подходили корабли с подкреплением.       Развиднелось. Земля немного подсохла, и на противоположных холмах заиграли рожки. На нашей стороне – тоже.       – Артур! – окликнул Бедвир, стоявший на удобном уступе в двадцати шагах от нас. – Северные князьки выдвигаются вперед. Приказать лучникам и пращникам действовать?       – Нет, – остановил я, глядя на перемещения в лагере противника. – Пропусти их. Побереги стрелы и камни для Кольгрима.       – Но если эти первые врежутся в нас, разве мы сможем подготовиться к встрече с костяком их войска? – удивился Бедвир.       – Сможем, – заверил я. – Гарет! Подведи мне Тараниса.       – Так что мы сейчас делаем? – поинтересовался Олаф.       – Понятия не имею, – весело соврал я.       Гарет подбежал чуть не вприпрыжку, путаясь в траве и болтаясь на поводьях Тараниса как легкий колокольчик на упряжи. Может я и поостерегся бы позволять Гарету иметь дело с этим конем, но, похоже, он проникался нежными чувствами ко всему моему зверью, начиная с Кабала и кончая этим вороным громилой, и те, как ни удивительно, платили ему взаимностью.       – Кадор еще не прибыл, – зачем-то повторил очевидное Гарет с чувством причастности к важности сказанного и задумчиво посмотрел на коня. Тараниса подарил мне Кадор – с неясно какими мыслями. Тогда считалось, что хотя по всем статьям и статям зверь хорош, но с головой у него явно не все в порядке. Было бы, конечно, проще оставить его где-нибудь в королевском табуне в качестве производителя, но поскольку с головой у меня дела обстояли примерно так же, как у коня, мы сразу отлично поладили.       – И не прибудет до конца боя, – заверил я. Это был всего лишь циничный выпад, но Гарет посмотрел на меня так, будто я высказал пророчество в духе Мерлина.       – Мне ждать или выехать с тобой? – спросил Олаф.       – Подожди. Следи за ситуацией отсюда и, если что, бери командование на себя. – Надо же оставить кого-то в резерве здравого смысла, если я все провалю.       Олаф усмехнулся. Он бы непременно сказал: «Ты это можешь», но не хотел пугать остальных.       Я подозвал Бедвира, Мельваса и Пеллинора с его людьми, отослал Кея к Олафу и приготовился к спуску с холма, как только нам навстречу двинутся первые отряды севера.       Ждать пришлось недолго. Впереди послышались душераздирающие крики и нестройные группы конников и пеших бойцов скатились в пологую долину.       – Неужели они не понимают, что их просто использовали? – задумчиво пробормотал Бедвир. – Хотя почему-то всегда находится кто-то, кто не понимает.       Я пожал плечами.       – Иногда понимание не останавливает. Мало понимать, надо еще надеяться на то, что тебя хорошо примет жизнь, если откажешься по чьему-то слову принять смерть.       Бедвир скривился.       – Это слишком гнусная мысль.       – Абсолютно верно. Вперед.       Я с мягким шелестом плавно извлек из ножен Экскалибур, отполированный до зеркального блеска, и тронул Тараниса шпорами. Конь пронзительно заржал, картинно встал на дыбы, застыв на мгновение, и коротким галопом устремился вниз, в долину, храпя, грызя удила и ускоряя бег. За мной, чуть отстав, последовали Бедвир и Мельвас, а за ними, развернутым веером, конники Пеллинора – дикие охотники на нашей грешной земле. Адская гончая, как скачущий белый резиновый мячик, мчалась рядом, вровень с Таранисом и чуть в стороне от выбивающих комья земли мощных копыт. На полном скаку я поднял клинок, в приветствии. Разрезаемый лезвием ветер засвистел свою первобытную боевую песнь.       Впереди, на темной лохматой лошадке, я заприметил Карадоса с дико блестящими над бородой вытаращенными глазами и съехавшей на ухо помятой короной.       – Карадос! – крикнул я весело. И с удовлетворением отметил, что устроенное нами представление не превращается в обычную психическую атаку. Карадос скакал с как-то вяло поднятым мечом и пару раз нервно оглянулся, будто не очень-то зная, что ему делать. – Дракон приветствует тебя! Он ждет тебя!       Карадос поднял руку – сперва неуверенно. Я подбросил Экскалибур в воздухе, перехватил его как крест, за лезвие, и радушно помахал им – мол, присоединяйся к компании, даже подмигнул, хотя вряд ли он мог это разглядеть, и Карадос, явно воспрянув духом, тоже радостно замахал нам.       – Пендрагон! – крикнул он во все горло, потрясая мечом уже откровенно восторженно, и все мчавшиеся за ним отряды подхватили этот клич. Со стороны неприятеля донесся рев ярости и свист. Мы же с хохотом, всей компанией вернулись на позиции.       – Плохи дела на севере? – спросил я Карадоса, пока мы подъезжали с ним назад к штандарту, а последовавшие за нами отряды обменивались радостными салютами с нашими войсками.       – Хуже некуда, – пропыхтел Карадос. – Не знаю, чем все это кончится!.. – он сокрушенно покачал головой.       – Как насчет заложников? – поинтересовался я. – Или Кольгрим так уверен в себе, что не сомневался в вашей верности?       – Э... – сказал Карадос, пряча глаза. – С одной стороны, я подумал, может и нечем тут особенно дорожить – все мы смертны, а потом, они в Эборакуме, а не здесь. И может, мы еще и выиграем. А Мерлин с нами?       – Мерлин всегда с нами, даже когда его с нами нет, – заявил Олаф, пристально разглядывая Карадоса уже не в подзорную трубу. – И почему ж ты передумал сражаться на стороне силы?       – Силы?.. – Карадос издал почти истерический смешок. – Она ведь послала меня вперед, чтобы уничтожить! Я от нее еле увернулся, когда она была рядом. Но я не собираюсь отбрасывать копыта ни в ее честь, ни с ней за компанию! Да и с богами не спорят. – Карадос настороженно посмотрел на рукоять Экскалибура, снова спрятанного в ножны. – К тому же, я не верю, что вы так же, как они, пустите нас сразу на убой.       – А жаль... – еле слышно пробормотал Бедвир. – Но бесполезно...       – Но мы все еще в меньшинстве, – заметил Олаф. – Думаешь, я уверен в том, что ты не ударишь мне в спину, опять передумав?       Карадос насупился.       – Ладно, – кивнул Олаф. – Но учти, если что, голову снесу!       – Ну, только если «если что», – дипломатично согласился Карадос. – Но я себе не враг. Я слушаю мудрецов и иногда доверяю нажитому опыту. Благодаря этому я получил свою корону...       – Хватит разговоров, – отвлек я их, поглядывая в сторону противника. На этот раз войска Кольгрима начали перестраиваться, уже не выпуская случайных союзников вперед. – Кей, отлично, теперь они идут сами и это уже не шутки. Дальше – по плану.       Кей ухмыльнулся и повернул коня, отъезжая.       – А в чем план? – с жадным любопытством спросил Карадос.       – Если уцелеешь, тебе понравится.       Бой начинался не по всем правилам современной войны – не было никаких одиночных поединков, с которых обычно все должно начинаться. После «атаки» Карадоса сразу же выдвинулись основные силы. Все обычаи, как будто, исполнялись теперь через раз – похоже, Эборакум, так же как и многие бриттские княжества, задела в этом романизация, жертвующая личной славой отдельных героев в пользу славы общей. А может, Кольгрим настолько не воспринимал бриттов серьезным противником, что и не думал, что стоит обращаться с ними иначе, как раздавить не глядя. В конце концов, если уж и устраивать подобного рода представления, как поединки, то стоило сделать это еще до того, как выпускать Карадоса. А то, что из этого вышло – разозлило его окончательно, так что героической вежливостью начало этого сражения украшено не было.       Итак, под командованием Кея наши войска завершили построение, причем, как и армия саксов – построение клином, но вперед двинулись лишь тогда, когда войска Кольгрима почти достигли подножия холма. Может, на ровном месте бритты и потеряли бы в разгоне, но только не при движении вниз по склону, тогда как противнику оставалось двигаться вверх. А на самом подходе он еще и получил хорошую порцию стрел и пращных камней. Несколько катапульт, установленных чуть за прикрывшими их вершинами холмов, тоже проделали хорошие бреши. И тогда уж мы, вслед за всеми этими снарядами, ринулись вниз. Никто не свернул. Два клина врезались друг в друга как два сдвинутых навстречу пасхальных яйца, проламывая скорлупу, чуть сбоку от самых вершин друг друга и почти отсекая их от основного тела. Кольгрим двигался хотя и не в самом пятачке «свиньи», но все же угодил именно в свой отсеченный «острый конец», так же, как и я. Теперь осталось выяснить, чье острие окажется скорее раздавленным в образовавшихся тисках и вращающейся мясорубке. В таких обстоятельствах все преимущества все еще преобладающего числа сводились лично для предводителя саксов почти на нет.       Таранис словно взбесился – до многих противников мне не удалось добраться только потому, что конь разметывал их в стороны, разбрасывал и без зазрения совести топтал, нимало не заботясь о некоторых теоретических рассуждениях о том, что лошадь никогда не наступит на лежащего на земле человека. Должно быть, такое пишут люди, которым ни разу не доводилось оказываться под копытами. Я как-то оказывался и могу с точностью утверждать, что подобные заявления – полная ерунда.       Врезавшись в летящий на нас клин, я оставил свое копье в чем-то плотном, прорвавшемся под острием – не берусь утверждать, что это была именно плоть, и что удар действительно был так страшен, как мне сообщила об этом отдача – люди впереди и вокруг завихрились как водоворот, появляясь и исчезая в бурном потоке с далеко не всегда ясным результатом. В сече выхватывались лишь какие-то яркие фрагменты, обрывки реальности: мелькнувшая рядом отрубленная рука, брызнувший из чьего-то горла фонтан крови, но падающие жертвы тут же скрывались за новыми напирающими телами и взбесившимся лесом стали и древков копий, рогатин, боевых топоров, палиц и даже молотов, дробящих черепа, как орехи. Чем скорее этот калейдоскоп закончит вращаться, тем лучше. Я протрубил в рог, выхватил Экскалибур и во все горло заорал:       – Кольгрим!       Все вокруг что-нибудь кричали и разобрать что-либо было трудно. Но откуда-то со стороны послышался ответный зов рога и разъяренный вопль: «Артур!» Забавно, что можно расслышать разницу между боевым кличем союзника, выкрикивающего твое имя, снося твоему врагу голову, и точно таким же зовом врага, мечтающего выпустить тебе кишки. Должно быть, тут замешана какая-то мистика. И, не переставая звать Кольгрима, я принялся проламываться на крик.       Зверино-человеческая стена сама не поддавалась, ее приходилось кромсать, резать и растаптывать обломки и обрывки. И расталкивать тех, кто не приходился противником. Олаф идеально прикрывал меня сзади. Бедвир и Мельвас также делали все от них зависящее, и вокруг нас начала образовываться в буквальном смысле слова мертвая зона – мы определенно проламывали отколовшуюся часть саксонского клина, продавливали, и были близки к тому, чтобы ее раздавить – но ни в коем случае, нельзя было при этом упускать Кольгрима – иначе чертово побоище могло затянуться на чересчур долгое время и привести к слишком большим потерям. Мне лично они были ни к чему. По крайней мере, пока. Наконец я заметил его – коренастого человека на крепком соловом жеребце с буйной гривой, и с такой же буйной гривой, выбивающейся из-под шлема, украшенного венцом. Его синий плащ был уже скорее бурым, чем синим, прорванным во многих местах.       – Кольгрим! – снова крикнул я, и он оглянулся. В мой щит откуда-то ударилась стрела, но после этого пространство вокруг стало быстро, словно само собой, расчищаться. Кольгрим развернул коня и, пришпорив его, ринулся мне навстречу, не обращая внимания на то, следовал ли кто-нибудь за ним, и на тех, кто следовал за мной. Если это и было безрассудство, то только не для этого мира. Сражение наконец достигло все же той стадии, когда все должно было решиться поединком. Пусть не начальным – тем более что такими никогда ничего не решалось, так финальным. А в столкновение главарей, если уж они друг до друга дорвались, лучше не лезть. Зато можно быстро и просто увидеть, на чьей стороне сегодня Вселенная, не устраивая для этого Армагеддон, лишь запасшись спортивным интересом, никогда не подводившим зрителей Колизея.       С грехом пополам мы съехались, и Кольгрим нанес первый сокрушительный удар. Правда, на деле он оказался скорей на излете и разве что выбил из моего щита воткнувшуюся туда стрелу, после чего я даже позволил ему перевести дух, не нападая сразу в ответ.       – Тесно стало в славном Эборакуме? – вежливо поинтересовался я.       – Мою землю ты не получишь! – запальчиво рявкнул Кольгрим, нанося второй «сокрушительный» удар, ушедший вскользь и в пустоту, и с удивлением уставился на меня, сообразив вдруг, что я заговорил с ним на его же саксонском языке.       – Твою землю я не трогаю. Возвращайся к себе и покончим на этом миром.       Кольгрим презрительно рассмеялся.       – Ты глупец. Возвращаться, когда я сильнее? Возвращайся сам, если сможешь, а там поглядим, кто со временем завладеет чьей землей! Вашему племени уже недолго осталось. Корабли прибывают, им нужно больше места.       – Ну, как знаешь, – ответил я и, тронув шпорами Тараниса, резко протаранил его коня, одновременно крепко ударив Кольгрима щитом в бок, когда он отвлекся на обманный выпад мечом. Конь Кольгрима визгливо заржал, и мы оба кубарем перекатились через него, оказавшись на земле. Не особенно показательный момент для завершения, его поражение не должно казаться ему простой случайностью, поэтому, едва поднявшись на ноги, я отскочил в сторону. Кольгрим метнулся было назад к лошади, но я перекрыл ему дорогу.       – Нет уж, погоди. Разберемся без посторонних, даже если у них копыта...       Замечание оказалось вовремя – пришлось отпихнуть в сторону Тараниса, решившего, что он тоже вполне может повоевать с Кольгримом и без меня. Обидевшись, конь отбежал поближе к Бедвиру. Конь Кольгрима бестолково носился вокруг на манер безголовой курицы и почти не мешал.       Кольгрим вконец разъярился, что на его месте было весьма прискорбно, хотя не повезло ему уже с самого начала, как не повезло бы любому из его времени. Его идеальный удар швырнул его куда-то мимо, второй тоже, в третий раз я просто ударил его рукоятью меча в челюсть, сбив шлем и изменив траекторию его полета, завершившегося уже на земле, и приставил острие Экскалибура к его затылку. Должно быть, он очень удивился, так как, не поверив в случившееся, попытался развернуться, отмахиваясь мечом. Перевернуться ему удалось, а вот его клинок отлетел в сторону. Острие моего меча оказалось уже у его горла, а на его щит я наступил.       – Наверное, есть смысл покончить с тобой прямо сейчас, – проговорил я задумчиво.       Трудно сказать, отчего именно его лицо было серее, от грязи, от гнева или от неверия в несправедливость судьбы. Скорее всего, именно от последнего. Тут я был с ним согласен. Она никогда не дает нам то, что нам нужно. Вот что-нибудь другое – порой даже через край. Кольгрим промолчал. Шум вокруг начал затихать. Тишина и тревожный шепот расходились кругами как волны от брошенного в воду камня.       – Тебе все равно не победить, – прошипел наконец Кольгрим. – Вас раздавят! Моя смерть не остановит бой!       – Ты на самом деле так думаешь? А что же тогда все так притихли?       Тут же, будто в ответ, из глубины толпы послышались воинственные кличи, хотя, может быть, и не очень воинственные, шум, лязг, что-то уж очень похожие на какое-то нездоровое веселье.       Все начали переглядываться и заглядывать друг другу через голову.       – Что там? – спросил я Мельваса, приподнявшегося в стременах и поглядевшего в сторону внезапно возникшего волнения, а потом со зловещей ухмылкой обернувшегося снова к нам.       – Не поручусь всеми деревянными богами, но, похоже, там полным ходом пошло братание. Пиктские князьки решили перейти на нашу сторону, вместе с нашими северянами, а с ними еще и скотты, похоже... Видимо, наш саксонский приятель умудрился чем-то им всем не угодить.       Судя по тому, что перечислил Мельвас, значительная часть саксонского войска, пусть и не самая организованная, нам уже точно не помешает. Что же касается организованной – нет, это не было такой катастрофой, как для французов при Азенкуре, но все же наши стрелки тоже неплохо постарались.       – Предатели! – взвыл Кольгрим.       Бедвир весело присвистнул.       – Я вижу знамя Лота! Он все-таки успел подойти с фланга! С ним сотен шесть, не меньше, наверное, он все и затеял!       – Да нет, – Мельвас указал рукой немного в другую сторону. – Вон там все еще раньше началось.       – Ну что? – переспросил я Кольгрима.       – Меня предали, – хмуро заявил он.       – Бывает, – сочувственно сказал я. – Ну так как? Сдаешься? Или мне отрубить тебе голову и приказать сделать из нее кубок для питья?       По-моему, именно последний аргумент решил исход дела. Не встречался мне еще человек, которого вдохновила бы перспектива стать кубком, неважно, насколько она соответствовала реальности. Кольгрим немного посопел, подумал, и вяло махнул рукой, сдаваясь.       Но на этом, оказывается, дело еще не кончилось.       Земля задрожала, послышался вновь гулкий топот, крики и лязг оружия. Это еще что такое?..       – Блюхер явился, – мрачно объявил Олаф. – Это Кадор.       Кажется, он что-то напутал. Для Ватерлоо было и коротковато, и помельче, и слишком рано. Даже Святая Елена Кольгриму пока не грозила.       – Кей, останови его на подходе! – крикнул я. – Кей уже начал, ругаясь, пробиваться в нужную сторону. – Бой окончен! – Интересно, зачем я это сказал – разве и так было не ясно? Ну, разве что Кадору...              Теперь уже мы оказались в большинстве. Бой был окончен, место сражения очищено, две армии собирали и считали своих павших и раненых. В стороне от поля боевой славы были установлены шатры, где сражение перешло в не слишком долгие переговоры. Должно быть, не слишком долгие, потому что Кадору, к примеру, очень хотелось все-таки тут же на месте прикончить Кольгрима, а затем истребить до последнего человека все его оставшееся еще не столь малое воинство. Нет слов, тоже вариант достаточно здравый, но мне он категорически не нравился, как и перспектива потерять при этом большую часть собственных сил, на чем войну пришлось бы и закончить, а хотелось бы все же пойти дальше. Кольгрим не был последним пунктом, на котором стоило положить всю свою только что собравшуюся еще не спаянную армию. Нам предстояло прокатиться с ней очищающей (или уже захватнической?) волной до самых северных пределов, затем вернуться... и там уж поглядим.       Но не исключено, что именно кровожадность Кадора сделала Кольгрима сговорчивее. Хотя и в его отсутствие я вполне бы справился с этой задачей, возможно даже, у меня это получилось бы лучше, если бы никто не мешал. Впрочем, и так получилось неплохо. Главной задачей для Кольгрима стало теперь убраться от нас подальше подобру-поздорову и там обдумать как следует свои ошибки и снова набраться сил, поэтому он мало возражал против выставляемых требований, тем более, что они были, к неудовольствию Кадора, достаточно умеренны. Не знаю, на радость ли Карадосу и прочим или напротив, я ввел обязательным пунктом договора возврат Кольгримом удерживаемых им заложников без причинения им вреда. По этому поводу он проспорил дольше, чем по поводу наложения за причиненные им опустошения довольно солидной ежегодной дани, которая должна была быть выплачиваема Камулдунуму с последующим распределением по нашему усмотрению.       Солнце уже садилось, когда мы обговорили все основные пункты соглашения, а о подробностях решили поговорить на следующий день, на свежую голову. Когда мы разошлись, похороны еще продолжались, а саксы жгли погребальные костры. На нашей стороне, в то же время, праздновали победу – умеренно, за чем должен был проследить не слишком довольный Кадор.       Прежде чем присоединиться к празднику, я разыскал Гарета. Конечно, он был немного обижен из-за того, что я велел ему оставаться во время сражения с обозом, но до конца, как выяснилось, он с ним не остался. Всеми правдами и неправдами уговорив оставленного с ним для строжайшей опеки Марцеллина, он вместе со своим не состоявшимся в полной мере опекуном, присоединился к арьергарду. К счастью, им все равно досталась лишь роль наблюдателей. Зато Гарет с гордостью мог заявить подоспевшему к нам отцу, королю Лоту, что героизма ему не занимать. И судя по зеленому цвету его лица, когда обнажилось очищенное от живой боевой силы поле битвы, в это можно было поверить. В конце концов, он не стал сильно возмущаться из-за того, что я не взял его с собой с самого начала.       Гарет, сопровождаемый лишь Кабалом, смотрел с уединенного бугорка на окрашенную кровью садящегося солнца реку. Разумеется, «уединенный бугорок» находился примерно в центре лагеря, у всех на виду, другие спокойные места найти было бы в округе затруднительно.       – Как дела, Гарет? – спросил я подходя. – Виделся с отцом?       – Виделся, – меланхолично ответил Гарет, попытавшись изобразить что-то вроде улыбки.       – А почему сейчас ты не с ним?       Я пригляделся к нему. Выглядел он таким же зеленым, как днем, несмотря на розовеющий закат.       – Ждал тебя. Как долго это продолжалось, – вздохнул Гарет.       – Долго? А по-моему, как раз, очень быстро.       – Я не про битву, – уныло сказал он. – Там все было быстро и ясно... хотя... может, и не очень ясно, – он невольно поежился, явно чувствуя себя неуютно и совсем не в своей тарелке. – Но просто. Как-то честно. Хотя... даже не знаю...       – Хотя скольким из них не увидеть ни этого заката, ни завтрашнего рассвета, – продолжил я с ностальгическим пафосом. – А потом будет то же самое. И сперва каждый закат будет казаться все кровавее, а потом это войдет в привычку. Потом надоест и станет злить. Потом, быть может, станет безразлично.       Гарет посмотрел на меня озадаченно и в то же время завороженно, будто слушая сказку.       Я подмигнул ему, присел на бугорок рядом и бросил в реку камешек. Кабал, толкаясь, пристроился между нами.       – О чем ты думаешь, глядя на эту реку? – спросил я.       – Она течет, – грустно ответил Гарет. – Она холодная.       – Тут трудно поспорить.       – А о чем думаешь ты?       – О том, какого она цвета.              Река на рассвете – алого цвета,       Нежного алого цвета.       Цвета рассвета,       Жизни привета,       Льющейся крови примета.              Качнутся знамена парящим драконом       Над тучами сказочных орд, –       В огнь увлеченных,       Тьме обреченных,       Алчности райских ворот.              Раскинув на поле ряды и колонны,       Замерли тьмы муравьев,       И ринулись строем,       Мешаясь все роем,       В мерцающий пестрый покров.              Алого цвета, цвета рассвета,       Звоном бегущих ручьев,       Средь маргариток       Травам напиток –       Из усеченных голов.              Мы молча посидели на бугорке, бросая в реку мелкие камешки.       – Но почему цвета рассвета? – спросил наконец Гарет.       – Потому что порой уже на рассвете бывает ясен закат. Закат не бывает неожиданным для того, кто видел его еще на рассвете.       Гарет долго молчал, и видно было, что он колеблется – сказать ли то, что его тревожит, или нет. Я не стал ему мешать.       – То есть, ты уже на рассвете знал, каков будет закат?       – Не для меня. И знаешь, это далеко не худший закат из всех.       – Конечно, нет, – в голосе Гарета прозвучало удивление. – Ведь мы же победили!       – Он хорош не только тем, что мы победили, а тем, что крови было пролито гораздо меньше, чем могло бы.       Гарет шумно выпустил воздух и обернулся, оживившись.       – Значит, ты тоже не любишь кровь?!       – Конечно, дружок. Ни один нормальный человек ее не любит. Если он начинает ее любить, лучше его сразу прикончить, чтобы меньше было крови.       Он посмотрел на меня, явно повеселев, и уже совсем не такой зеленый, как раньше.       – А я-то думал, что со мною что-то не в порядке...       Я ухмыльнулся, а через секунду мы оба расхохотались. Гарет упал на траву, отпихивая вертящегося вокруг Кабала, я схватил пса за шкирку, и вместе с ожидавшими нас Олафом и Кеем, мы дружно отправились немного попраздновать нашу победу на ночь глядя, вместе со всем начинающим скучать в наше отсутствие обществом. В конце концов, должны же и в победах быть какие-то положительные стороны. И надо же было проследить, чтобы не все перепились в присутствии такой оравы саксов.       Лагерь не затихнет до рассвета. Он не только стал шумнее, он вырос в одночасье в несколько раз и, хоть это была весьма разношерстная банда, все это чудовище приводилось в движение одним рычагом. Стронутым когда-то пророчествами Мерлина, серией случайных, необъяснимых для этих людей, да и не только для них, происшествий, и даже самомнением Кольгрима, не позаботившегося о том, чтобы стать популярной личностью среди собственных союзников. Они пришли к нему лишь потому, что всех их по отдельности он с легкостью мог раздавить, но теперь они стали частью совсем другого зверя, частью органичной, и смертоносной. Этот дракон лежал, мерцая огненной чешуей костров, на нескольких склонах холмов. Чуть в стороне, как отведенное крыло, стоял лагерь Кадора.       И красный дракон на воткнутом в вершину холма штандарте хвастливо расправлял крылья в отблесках костров. Над погасшими змеиными извивами меняющей свой цвет реки.