Драконье царство

      По дороге к лагерю Гарет быстро пришел в себя, стал радостно озираться и никак не мог взять в толк, как и где это он очутился, и на поиски какой зачарованной страны мы направляемся. Последнее его, похоже, действительно интересовало всерьез. Пришлось его огорчить известием, что мы скорее возвращаемся, чем куда-то направляемся. А Гавейн еще и дразнился, рассказывая, сколько любопытных событий он уже пропустил. В поток вопросов Гарета нам удалось вставить несколько собственных: отчего он проснулся, зачем вышел и зачем пошел к караулам. Гарет отвечал ясно и просто – проснулся потому, что ему приснилось, что его кто-то зовет. Засыпать снова не хотелось, казалось, что непременно должно было произойти что-то необыкновенное. Выйдя, он немного поговорил о своих мечтах со звездами, а к караулам пошел потому, что там «что-то белело». Спросонья он понадеялся, что это единорог. Да ведь и не собирался всерьез выходить из лагеря, только решил прогуляться до границы, а там по обстоятельствам. Дальше он, как и положено, ничего не помнил. Мы покачали головами и прочли соответствующее внушение, не слишком грозное. Так как была надежда, что с особо настырными единорогами, способными беспардонно пригрезиться впечатлительным натурам во сне, покончено. А потом мы достаточно и со вкусом наговорились по дороге о всяких жертвоприношениях, так что вряд ли у Гарета возник бы соблазн снова дать кому-то повод повторить в них свое участие.       И все-таки его рассказ абсолютно ничего не объяснял. Если только не верить во всякую мистику или не считать, что Маэгону просто повезло. Вообще-то, про простоту и про дальнейшее везение можно было говорить только с большой натяжкой. Значит, оставалось верить в мистику, в призраков и в единорогов. Какая неприятность…       Не то чтобы Кею совсем не удалось скрыть наше отсутствие в пробуждающемся лагере, но сам он, бедняга, ко времени нашего появления был уже близок к греховному душевному унынию. Ведь время-то было как раз уходить из Каледонии, а как тут уйдешь без меня? Дело пахло объявлением ужасных вестей потрясенным бриттам, прочесыванием территории и затяжным локальным конфликтом со всеми путающимися под ногами местными племенами.       Ничего не подозревавшая армия на том участке, где мы заявились, возвращаясь восвояси, была немало изумлена тем, что мы почему-то оказались снаружи, а не внутри лагеря. Впрочем, это только добавило ей обычного мистического благоговения, тем более что явились мы, будто с разведки, с интересными, невесть откуда взявшимися вестями. Разумеется, с вестями насчет Кольгрима, и о неких таинственных местных союзниках. Насчет новостей с Маэгоном дело могло пока подождать, не хвалиться же тем, что мы учинили в святом месте. Конечно, и затаивать было ни к чему, все равно всплывет в первый же день, но это как-нибудь само собой, позже, и лучше без подробностей.       А пока, весело и дисциплинированно – марш в поход, труба зовет, и заметьте – ничего похожего на отступление!       – Я вижу свежую кровь! – с ехидцей заметил Кей, едва переведя дыхание, после того, как сшиб композицию из установленных шалашиком копий, бросившись нам навстречу. От облегчения на него напал приступ сарказма.       – Надеюсь, больше некому будет втихую поджигать замок старика Уриенса, – довольно ответил я.       Кей понимающе поцокал языком и покачал головой.       – И стоило для этого тащиться в Каледонию?       – Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, – наставительно проронил Галахад, с тайной гордостью поглядывая на свою археологическую каменную посудинку.       – Миска для Кабала? – полюбопытствовал Кей.       – Не отдам, – сухо обиделся Галахад.       – Думаешь, стоит еще раз поджечь замок? – задумался я. – Что ж, поглядим, если будут время и настроение. Все равно будем проходить поблизости на обратной дороге.       Сборы, к которым и так уже готовились, много времени не заняли, и после святого дела, именуемого завтраком, бритты стройным маршем чудо-богатырей двинулись на юг. Порядок в войсках был просто загляденье, такую роль играет воодушевление. Двигаться быстро, без поражений, утверждаясь в своей светлой миссии на каждом шагу, это армиям всегда нравится. Спросите Цезаря, Суворова и Наполеона.       При ярком солнце горы выглядели поразительно живописно, и казалось, им почти жаль с нами расставаться. На ближайших вершинах то и дело возникали человеческие силуэты, наблюдающие за нашим отходом, опирающиеся на копья, салютующие мечами то ли в военном приветствии, то ли в невнятных знаках самодовольства, издающие гортанные кличи, на которые проходящие войска отвечали им тем же и махали руками или обменивались звуками рога. Словом, сущий парад.       Мы спели на прощание с Гавейном его недавно-сочиненную разудалую песенку «Тараня айсберги форштевнем…», и расстались с ним вскоре после того как покинули гористые пределы Каледонии. Гавейн поспешил к условленному им самим месту встречи со своим флотом. По крайней мере, теперь мы снова всегда будем в курсе того, что творится на море, если даже силы британских кораблей будут недостаточны для того, чтобы непосредственно нападать на противника и причинять ему какой-то вред. В последнее, кстати, не верилось – чтобы такой старый пират как Гавейн, да не придумал, как натворить какую-нибудь пакость, должно было происходить нечто совершенно исключительное.       С Галахадом прощаться не пришлось, впрочем, как и с Гаретом, который был по горло сыт морем, а вот на суше ему еще толком повоевать не удалось. Теперь же, когда он уже немного потрепался и обветрился, вполне можно было допустить его и к этому опасному спорту, под присмотром, конечно.       Недавнее ночное приключение, похоже, ничуть не повлияло на Гарета. По крайней мере, после марша, занявшего целый и, слава богу – погожий, день, он как ни в чем не бывало, снова запросился на охоту за призраками. Но мы с Галахадом отказались наотрез и вообще отнеслись к этой идее на редкость недружелюбно, несмотря на то, что главный затейник драмы минувшей ночи был уже на том свете. А может быть, частично как раз и поэтому. В конце концов, надо же иметь какое-то уважение к покойникам и не слишком веселиться, едва отправив их в лучший мир, – особенно, после целого дня, проведенного на марше. На следующий, не менее бурно проведенный день. Гарет уже не заикался о таких глупостях, он и так вымотался, периодически отсылаемый с поручениями к Кею, возглавлявшему отдельную колонну, отправленную другой, параллельной дорогой, на всякий случай – для большего охвата, для легкости прохождения и нанесения меньшего ущерба минуемым нами территориям. То же повторилось и на третий день – все эти ночи он проспал как сурок и никакие друиды не заставили бы его проснуться, но на четвертый день мы сбавили темп, не получая пока новых тревожных известий и давая людям и животным избавиться от напряжения и накопившейся усталости прежде чем с новыми силами преодолеть последний участок пути. Да и к чему раньше времени спугивать противника, который, судя по всему, все равно не ожидал от нас такой прыти?       И на эту ночь мы все же выехали немного прошвырнуться, недалеко, всего лишь как обычно проинспектировать караулы и провести свой, мало кому нужный, но зато самостоятельный вид разведки прилегающей территории. Он действительно немногого стоил, хотя всегда кажется, что доверять можно только себе. Возвращаясь, мы еще издали увидели Мельваса, уже почти совсем оправившегося от своего ранения и расхаживающего вокруг нашей палатки как журавль, мающийся несварением желудка. Узнать его силуэт в скупом свете костров было нетрудно – по характерной, будто сдержанной резкости движений хищника, то затаивающегося, то совершающего внезапный прыжок, и по плащу, расшитому кусками темных шкур, среди которых то и дело поблескивал металл. Завидев нас, он остановился и помахал в воздухе чем-то невидимым. Я тут же ускорил шаг Тараниса и рысью подъехал к королю Клайдскому. Покрытое темными узорами лицо Мельваса выглядело в темноте бледным и жутковатым, и при этом до невозможности иронично хитрым.       – Стрела из темноты, – возвестил Мельвас, снова подняв предмет. – С посланием!       – Добрые вести или дурные? – поинтересовался я и задумался – какие добрые вести могут прилетать по ночам со стрелами? Романтические свидания, как будто, пока не планировались. Значит, остаются только дурные.       – И добрые и дурные, – тем не менее, ответил Мельвас. – Угадай, какие из них добрые.       – Кольгрим наконец выступил из Эборакума со всей своей родней из-за моря, нарушив договор?       Мельвас расхохотался сухим скрипящим смехом, чуть не перешедшим в кашель. Я извинился, осторожно похлопал его по плечу и пообещал больше не смешить. Мельвас весело помахал рукой, мол – не бери в голову.       – Если эта весть добрая, то дурных тогда и в помине нет! – прохрипел он отсмеявшись и передавая мне мятый кусочек пергамента вместе со стрелой. – А вторая добрая – так это то, что послание – от Леодегранса. Этот осел все еще жив!       – Вот старый хрыч! – искренне возмутился я.       И под предлогом проведать, не бродит ли Леодегранс по-прежнему где-то неподалеку, я снова покинул лагерь, на этот раз в одиночестве. На самом деле, конечно, я его не искал и не послал никого сделать это вместо себя, чем, в сущности, никого не удивил. Что делаю я сам – это ни у кого не вызывало ни нареканий ни сомнений, все были уверены, что в любом случае у меня все получится самым наилучшим образом, даже если ничего не получится – значит, и это будет к лучшему. Что же на самом деле до Леодегранса, то если он способен на такие подвиги, значит, положение его уж точно не настолько бедственное, чтобы требовалось немедленно мчаться его выручать. Больше того, зная странности этих времен, я давно уже догадался, да и все остальные молчаливо и деликатно полагали то же самое, – что король Лодегранса попросту взял на себя какой-то загадочный зарок – довольно обычное тут дело, и сам принимает к тому, чтобы его не нашли, немалые сознательные усилия. Тогда найти его не вовремя значит подложить ему большую свинью, сыграв роль настолько дурной приметы, что дальше и жить не стоит. Ведь нарушения зароков, какими бы глупыми они ни выглядели, согласно всем легендам, приводили к скорой и бесславной смерти. Кельты – народ впечатлительный. И Леодегранс мог и правда скончаться от огорчения, учитывая и его возраст, и стремление следовать традициям. Этакая архаичная впечатлительность могла играть на руку типам вроде меня, а могла и убивать. Потом еще поглядим, не одно ли это и то же.       Ну а если я не искал Леодегранса, оставалось только разбудить волшебников в Камелоте и Гавейна, который все эти дни пока не выходил на связь. В Камелоте пока было все прекрасно и за если еще не передвижениями, то какими-то шевелениями Кольгрима они тоже по-своему следили. Вернувшийся из Малой Британии Ланселот между тем ворчал на меня за то, что я, не обращая внимания на коварного, готовящегося к новым козням саксонского вождя, легкомысленно зашел так далеко на север. Я так понял, что по его разумению, мне надо было безвылазно сидеть под стенами Эборакума и караулить малейшую вылазку оттуда.       – Ты же помнишь, Ланселот: слишком обезопасить себя со всех сторон, значит, не быть сильным ни с одной стороны.       – Кто это сморозил такую глупость?       – Вообще-то, Уинстон Черчилль.       – Не знаю, я им не был. А Британская империя при нем, кстати, развалилась!       – Ох, да ну тебя… Он был тут ни при чем.       Правда, и Мерлину показалось, что было бы неплохо нам не застревать в Каледонии хотя бы на лишний день, и все-таки, многое ведь еще зависело от частной местной ситуации. Что в Каледонии, что в Эборакуме, что в Камелоте. Я напомнил свое нынешнее географическое месторасположение и выразил надежду, что к основным событиям текущей войны никак не опоздаю.       – Только попробуй, – весело сказала Моргана, и по ее беспечному тону сразу было ясно, что она и мысли подобной не допускает.       Нимье передала привет и никаких военных идей или пожеланий не высказала вовсе, так как такими вещами интересовалась крайне мало.       Достучаться до Гавейна оказалось труднее, чем до Камелота. Но наконец он вышел на связь, заспанный и очень недовольный.       – Ты там жив еще? – поинтересовался я.       – Почти нет, – ответил Гавейн. – Как дурак, два дня искал свой флот. Впрочем, ежу понятно, что все гладко тут быть не может, раз оставил без присмотра…       – Ну и как, нашел наконец?       – Нашел. Бедвир отошел южнее, посмотреть, что там творится, оставив вместо себя одного типа, который перепутал бухты. Но Бедвир уже и сам вернулся, так что все в порядке, в драку с большим флотом они, слава богу, не полезли, а быстро ушмыгнули, те даже не поняли, что это они углядели на горизонте.       – Конечно, не поняли, если у Бедвира была какая-нибудь твоя подзорная труба, а у них нет.       – Можно подумать, что у тебя такой трубы нет, – проворчал Гавейн.       – Ну, есть. Куда же без нее?       Я поделился новостью полученной от Леодегранса, Гавейн принял ее к сведению и заявил, что отправляется спать дальше, так как в своих поисках устал как собака, а тут пришлось просыпаться и еще проверять, не услышит ли кто. Я пожелал ему приятных сновидений и засобирался назад в лагерь.       Тишь и тьма были кругом неописуемые. Вороной Таранис совершенно терялся в ночи, и где он находится, можно было определить только по шумному фырканью, треску веток – по одним он переминался с ноги на ногу а другие сосредоточенно жевал, да по редкому взблеску выжидающе-терпеливых глаз и легкому свечению металлических частей сбруи.       – Пора бы и тебе баиньки, – сказал я коню, с некоторой озабоченностью задумавшись о времени и о предстоящем завтра нелегком дне, не забираясь в седло, взял его под уздцы и повел к лагерю.       Где-то в стороне, но достаточно далеко, что-то ухало и посвистывало – не исключено, что это были не коренные лесные жители, но вокруг все было спокойно и никто нас не потревожил. В непосредственной близости от лагеря не находилось никого, на кого можно было бы случайно натолкнуться.       А потом я сделал нечто для себя неожиданное, чего делать, в общем-то, не собирался. Оставил Тараниса у первого же караула, велев создать ему все условия для заслуженного отдыха и до утра не беспокоить и, прикинув, в каком направлении мне слышались загадочные звуки, тихой сапой двинулся через лес в ту сторону.       В просветах ветвей вверху над моей головой ярко горели звезды, вокруг кишела какая-то ночная лесная жизнь.       – Доброй охоты, – пробормотал я вслед какой-то метнувшейся мимо в сторону тени. Тень напоминала смутными очертаниями волка. Впрочем, скорее всего, померещилось. Хотя было темно, и местность сплошь пересеченная, так что прямо не пройдешь, то, что я могу заблудиться, меня не беспокоило. Если бы я действительно по какой-то причине окончательно потерял направление, нужно было бы просто включить припрятанную в браслете с вычеканенными драконами и солнцами – некоторые из этих фигур сдвигались, открывая маленький экран или даже позволяя проецировать, если нужно, большое трехмерное изображение, но это уже чересчур и для самых пожарных случаев, – простенькую системку, показывающую местоположение любого из нас на микроскопической карте. Карта в своем не трехмерном варианте, конечно, была слишком маленькая, чтобы по ней разбираться что к чему, но запросто можно было выбрать кого-то, к примеру, Галахада – кто у нас, в конце концов, ближе всех, и заодно, именно в том месте, куда мне и надо будет затем возвращаться; – и появившаяся на экране вместо карты стрелка, указала бы на него точнее, чем магнитная стрелка в компасе указывает на север.       Был и не визуальный вариант – чтобы не привлекать к себе внимания. Браслет мог нагреваться или остывать, в зависимости от того, идешь ли ты по нужному курсу, или сбиваешься с него, но это уже не так надежно и удобно, хотя именно этим способом мы уже как-то пользовались. Но кому тут, среди ночи в лесу пускать пыль в глаза? А кто подглядывает, в таких-то дурацких для наблюдения условиях, я не виноват. Если с перепугу упадет с дерева и свернет себе шею, я за него не отвечаю. Да и пусть попробует с какого-нибудь дерева разглядеть маленькую стрелку на крошечном экранчике. А то, что светится – мало ли кругом каких-то бликов.       Стоянка Леодегранса обнаружилась примерно в километре от моего лагеря, в направлении на юго-запад. Логично, раз мы сами двигались на юг, немного забирая к востоку. Леодегранс держался чуть впереди – с запасом, чтобы не отставать, а скорее, просто не доходя, судя по его вестям он последнее время шел с юга, и в стороне, куда нам пока незачем было сворачивать.       Отряд, расположившийся в овраге, чтобы не было издали видно разведенного костра, был небольшим, человек двадцать, или тридцать, разглядеть их всех, чтобы сосчитать, было трудновато. Овраг казался вполне сухим. Кто-то спал под импровизированными навесами-шатрами из шкур, присыпанных сухими листьями, кто-то просто завернулся в подобные же шкуры, в сторонке дремали, сбившись в кучу, несколько заморенных на вид некрупных лошадок, а у тлеющего костра сидел с двумя также бодрствующими спутниками, занятыми один починкой разъезжающейся кожаной обуви, другой подгонкой тетивы к своему луку, сам Леодегранс. Выглядел он неважно. Хотя, конечно, как посмотреть – сидел он на расстеленном меховом плаще почти не сгорбившись, с прямо-таки юношеской осанкой, только чуть опущенными устало плечами. Длинные седые волосы были щегольски романтично перехвачены мягким ремешком, но вот лицо, освещенное костром, было совершенно изможденным и даже каким-то безнадежным, будто Леодегранс не собирался протянуть долго, и не был уверен, что вообще хочет что-то тянуть. Спать он, видимо, не мог, хотя это и пошло бы ему на пользу. Глядя на него и все еще памятуя о такой возможности как зарок, я колебался. Стоит ли оставлять все как есть? В сущности, Леодегранс, как будто, устроился неплохо, и я в этом убедился – сам по себе, налегке, абсолютно вольный решать, что ему надо и чего не надо, и был он явно вполне здоров, руки-ноги целы, голова на месте, а что до печального лика – так с чего бы ему веселиться в такой глухой уже час? С другой стороны…       И совсем уже решившись не тревожить независимого старика и отправиться назад, я вышел из-за удобно прикрывавшего меня дерева, чуть углубившись в темноту, совершил вдоль оврага неполный полукруг, выбирая место, где меня меньше всего могли заприметить люди или лошади, быстро и относительно бесшумно спустился по склону, а потом, поскольку сидящие у костра меня по-прежнему не замечали, подошел из темноты за их спинами, дружески хлопнул по плечу парня, терзавшего свой лук, будто кто-то из их же компании, и поинтересовался:       – Ребята, а спать-то вам не пора?       Ребята оглянулись с тихим изумлением, а Леодегранс с самым настоящим возмущением – мол, что это за пьяная фамильярность в его присутствии?       То, что в первые мгновения они приняли меня за кого-то своего, избавило всю троицу от слишком сильного потрясения. Леодегранс решил, пожалуй, что я ему примерещился в полусне да от долгого глядения на огонь. Парень, которого я хлопнул по плечу, вознамерился было заорать, набрав в грудь побольше воздуха, чтобы поднять тревогу. Пришлось сжать его плечо покрепче, вразумляющее встряхнуть, вытряхивая воздух обратно, и сказать: «тихо, услышат». Не пытаясь переспросить, кто услышит, парень машинально вразумился, хотя услышали бы, конечно, только те, для кого он и собирался поднять тревогу.       – Здравствуй, Леодегранс, – сказал я оторопевшему старому королю.       – Артур… – в смятении пробормотал он, на его лице, отразилась так и не поднятая никем тревога, и он беспокойно завертел головой, приподнимаясь и оглядываясь. Его бодрствующие сподвижники уставились на меня во все глаза – видно видели в первый раз.       – Я здесь один, – успокоил я Леодегранса. – И никто не знает, что я здесь. Может, действительно, отправим ребят вздремнуть?       Леодегранс успокоено или подавив волнение, кивнул.       – Идите, – сказал он, махнув рукой, – и никому ни слова.       Его гвардейцы поднялись без лишней суеты, и понятливо удалились. Один из них, тот, кого я ошарашил своим царственным прикосновением, прежде чем уйти, бросил передо мной свой плащ. Я не стал огорчать его отказом и милостиво принял его жертву. Он непонятно чему обрадовался, и смущенно скрылся в темноте, так и не доведя до совершенства свой лук.       – Я хочу поблагодарить тебя за доставленную весть, – проговорил я тихо, когда мы остались одни. Леодегранс скромно склонил голову. – Но почему ты не хочешь, чтобы мы нашли тебя, Леодегранс?       Он ответил не сразу. Внимательно на него глядя, я заметил, как даже при таком дрянном освещении его скулы налились темной краской.       – К чему это? – ответил он вопросом на вопрос.       – Может, и ни к чему, – покладисто согласился я. – Это пока дела идут хорошо. А вдруг пойдут плохо. Тогда, конечно, лучше держаться от нас подальше.       Леодегранс какое-то время вникал в смысл сказанного. Как-никак, время было позднее, не тот час, чтобы иметь сознание, чистое как стеклышко. Потом зашипел как рассерженный кот, но увидев, что я хитро улыбаюсь, перестал шипеть и насупился.       – Боюсь, тебе трудно будет убедить меня в том, что я чем-то могу тебе понадобиться. Я потерял свое королевство. Потерял свое войско, кроме немногих преданных мне людей. Если саксы и изгнаны из моих земель, то не мною, а я не собираюсь быть просителем. Старый лев уходит умирать в одиночестве. Если же я еще способен на что-то, я это сделаю, по мере того, что в моих силах.       – И ты это делаешь.       Он величественно кивнул.       – Да, я все еще с тобой, но издали.       – Так издали, что я даже не знаю, что сообщить твоей дочери и Эктору.       – А что им сообщать? Я и сам не уверен в каждом своем грядущем часе.       – А кто уверен?       – Все зависит от меры, – рассудительно пожал плечами Леодегранс.       Одним словом… конечно, не одним, терпеть не могу зануд, которые всегда требуют в таком случае именно одного слова и ни междометием или союзом больше, – присоединяться к нам он действительно не собирался, гордость его при одной мысли об этом жестоко страдала. Причем, настолько, что он действительно дал зарок – не делать этого до тех пор, пока не состоится решающая битва с Кольгримом, которого Леодегранс держал за главного виновника своих бед. Вариант с давешним перемирием Леодегранса совсем не устраивал. С другой стороны, благодаря ему он мог надеяться всерьез сойтись с Кольгримом в сражении, когда силы саксов и бриттов примерно сравнялись, теперь это было хоть на что-то похоже. А сперва выглядело нелепой шуткой, чтобы рваться принять участие в битве при Дугласе, да и положение самого Леодегранса, посреди оккупированной саксами территории, было тогда хуже некуда.       – Но уж теперь то все точно идет к решающему столкновению, – прозрачно намекнул я.       Леодегранс возразил, что на самом деле до столкновения ведь еще вплотную не дошло, а до тех пор еще многое может случиться.       Ну что ж, зарок есть зарок, и я не стал настаивать, хорошо хоть у него не было зароков насчет случайной личной встречи, и когда мы прощались, Леодегранс выглядел даже поживее и повеселее, убедившись, что он все-таки еще кому-то и впрямь небезразличен – это всегда, хоть и пустяк, но приятно. Так что хоть непосредственного воссоединения наших «военных сил» не произошло, мы уже вполне прониклись родственными чувствами в борьбе за общее дело, и переживать насчет своей нужности и состоятельности Леодегранс перестал, успокоившись на тот счет, что никому не интересны его права и его могут просто сбросить со счетов, позволив завладеть отвоеванным королевством кому-то другому. Откуда у него вообще были такие мысли, точно сказать не берусь, но откуда-то были. Вероятно, случались примеры в обозримом прошлом.       Я спросил, не нуждается ли он в чем-то, что я мог бы ему предоставить. Леодегранс заверил, что ему абсолютно всего хватает, а в случае непредвиденных обстоятельств, он о них непременно сообщит. Я заверил, что всегда готов придти на помощь, и пусть он имеет в виду, что столкновение с Кольгримом дело уже решенное, так что пусть не стесняется. На том я и отбыл.       Не успел я как следует заплутать, как моя левая рука вдруг зажила собственной жизнью – принялась непроизвольно подрагивать от проходящих щекочуще-вибрирующих волн, а запястье заметно нагрелось. Срочное сообщение. Оказывается, меня потерял Галахад. То есть не то чтобы потерял – куда я денусь с карты? – а так, забеспокоился, не сломал ли я ногу в каком-нибудь овраге, и не пора ли высылать спасательную экспедицию. Пока не сломал. Если вдруг случится такая оказия, непременно сообщу. Я рассказал ему, с кем виделся, и он успокоился, поинтересовавшись только, зачем это мне понадобилось. «А кто сказал, что у жизни должен быть какой-то смысл? Интересен сам процесс». Понадобился же кому-то камень чашечник. С этим он согласился, и мы перестали наводнять древний лес лишними радиоволнами.       И тут я увидел в темноте загадочное существо, скачущее между черными тенями бледным почти фосфоресцирующим призраком. Признаться, впечатление было довольно жуткое. Так вот, стало быть, на что похожа появляющаяся без предупреждения адская гончая… Кабал с радостным сопением врезался мне носом в колени, потом принялся кружиться в танце, толкаясь то носом, то лапами.       Я снова вызвал Галахада.       – Что стряслось, – спросил он.       – Где Гарет? – спросил я.       – На месте, – ответил он удивленно. – Сейчас проверю.       На пару минут он замолчал, пока я беспокойно оглядывался, рассеянно поглаживая Кабала.       – На месте, – подтвердил наконец Галахад. – Спит давно. А что такое?       – Кабал отвязался и нашел меня. – Я уж бог знает что подумал.       – Меньше надо ночами шляться, – ехидно заметил Галахад. – Сам не спишь, и другим не даешь.       – Сейчас я заподозрю, что это ты его отвязал. Между прочим, пару ночей назад я замечательно спал, а вот Гарет где-то шлялся, и с ним еще полкаледонии!       – Нет, – с сожалением сказал Галахад. – Увы, не я. Разве что, дух какого-нибудь невинноубиенного друида.       – Ну их, в Гримпенскую трясину, Галахад! Ладно, значит, будем считать, что Кабал сам справился. Адские гончие, они тоже не лыком шиты…       – И невинноубиенные друиды тоже! – зловеще добавил Галахад. – Особенно, пришитые мечом почти что на алтаре…       – Кончай, а? Хорошо тебе в лагере сказки рассказывать, а тут в дебрях мрак и отсталость, «и мальчики кровавые…», ну, не мальчики, но тоже подойдет к высокой трагедии.       – Вот и правильно! – с удовлетворенным смешком ответствовал Галахад. – Значит, быстрее вернешься.       Тоже мне, рыцарь-духовидец. Прагматик, каких мало…       Однако до лагеря я добрался действительно быстро и без потерь, Кабал в нетерпении тянул меня чуть не зубами за рукав. Какие же все кругом заботливые… Уже сменившийся караул встретил меня изумленными взглядами, но тревогу поднимать не решился. Галахад продолжал упорствовать в том, что Кабала с цепочки не спускал. Ну и бог с ним.       А наутро, конечно же, зарядил дождь. Примерно через час после начала перешедший в бурный ливень. Наконец стало понятно, почему не спалось. Все нормальные люди перед дождем и в дождь спят. А вот ненормальные, к которым отношусь и я, начинают носиться с какими-то непонятными идеями. Правда, после возни среди сырости, делающей все вокруг неуютным, промозглым и тяжелым от пропитывающей влаги, даже у них энергии поубавляется. Спасибо римлянам с их дорогами, которые не очень-то размоешь, а то ведь могло быть и хуже. Но и так было не радостно, тем более что разделенная для удобства на три колонны армия не вся перемещалась по сносным дорогам, а совсем терять связь с другими колоннами не хотелось. Начатое было движение пришлось замедлить.