Никто не услышит

      Джефф усмехнулся. По правде говоря, это было проблематично — боль окружала его, наступала ему на голову, ломала кости. — Какова же цена? Какая она? Если не смерть, то что? - он прищурился.       На секунду ему почудилось, что тетрадь вздохнула. Что-то заскрипело по бумаге, противно цепляясь за неё. Боль слегка приутихла, но руки Джеффа всё ещё были будто бы парализованы. Глаза его зачарованно смотрели в одну точку.       "Твоя главная ошибка заключается в том, что ты считаешь, что ценою обязательно должно стать страдание. Если я освобожу твои руки, ты не взбесишься?" — Нет, - это было немного странно. Джефф будто бы говорил сам с собой. Надо сказать, со стороны это так и выглядело.       Спустя пару минут руки отпустило, и Джефф облегчённо вздохнул. — Зачем, напомни, нужен был весь этот цирк? "Здесь, Джефф, вопросы задаю только я. Указания, кстати, тоже только я даю." — И после этого ты говоришь, что это — не допрос с пристрастием? - возмутился Убийца, потирая затёкшие запястья. "Нда, действительно. А ведь ты заслуживаешь худшего." На минуту Джефф оценил весь масштаб причинённых им бедствий. Да, действительно. Тетрадь права.       "Хорошо, Джефф. Хочешь ещё кое-какую поблажку?" Убийца настороженно выдохнул. Адова тетрадь не давала ему покоя. В ней было что-то, что заставляло Джеффа верить ей, но здравый смысл просто кричал о том, что тетрадь разумнее всего было бы выкинуть. Когнитивный диссонанс в его голове был тотчас же приведён к консенсусу — если тетрадь запросит у Джеффа что-либо немыслимое, здравый смысл одержит верх. А пока тетрадь не особо причинила ему вреда. Тем более, что Джеффу нужен был совет.       Только вот советчик немного... странный.        — Ну давай, если не шутишь, - тихо ответил Убийца. "Я редко шучу, Джефф. Если ты скажешь мне, ради чего ты вообще взял меня в руки, я скажу тебе, как добиться твоего душевного равновесия. Идёт?" — По рукам, - Джефф явно забыл даже об отсутствии таковых у тетради. — Я взял тебя в руки, потому что... потому...       Он вспомнил про то, как мысль о наличии у убийц совести терзала его, вызывая тошноту и боль. Он вспомнил о зеркале, даже повёл пальцами, — на них остались царапины, особенно на костяшках.       И в память его снова врезались вездесущие, ставшие для него приторно-сладкими строки: "Áve, María, grátia pléna; Dóminus técum: benedícta tu in muliéribus, et benedíctus..."       А мелодия давно забыта. Забыт голос, поющий, навывающий в такт. Осталось только сожаление. Ноты. И картины, всплывающие в памяти.       Почему же убийства теперь, после этих строк, уже не кажутся такими романтичными и притягательными? Отчего хочется лихорадочно протереть себе руки до костей — на них до сих пор чудится кровь?        — Меня... у меня есть совесть. - дрожащим голосом пояснил Джефф. "Отлично. Большего мне и не нужно," — успокоила его тетрадь.       На бумаге начало снова что-то прописываться, но тут дверь хлопнула, и строки исчезли, будто бы испугавшись. Убийца успел подумать о том, что это, наверное, был сквозняк. На его плечо легла лёгкая, но цепкая рука. — ...frúctus véntris túi, Iésus! - послышался насмешливый голос у него за спиной.