В чужой коже

Правду люди говорят: кто обжегся молоком – дует и на воду. Намучившись с прилипчивым князюшкой, я все время ждал подвоха от гостеприимного хозяина. Светлость глядела на меня со вниманием. Как пройдет по двору, чую – его глаза на мне. Но с разговорами не лез, в свои солнечные покои не звал, ни на шаг не приближался. Только взгляд жег лопатки. Ох, и тяжелехонек. Почитай уж жовтень начался, а он только зыркает, да ничего. Сам не знаю – к добру то, аль к лиху. И как глядит: остро, будто в душу всматривается, что там? Уж он-то все примечает: и как ногу ставлю, и как стрелу оперяю. Вот, ей-ей, даже что яблоки люблю, хоть и кислые они, мочи нет. Давеча сел за стол, а он, мимоходом, оп! И пододвинул ко мне плошку с красненькими, кислющими, именно такими, как нравятся. Если князюшка смотрел, да не видел, то от этого – не спрячешься. И на Ези хмурится. Ези - это девка моя. Веселая, грудастая и выпить не дура. Она мне сразу понравилась. Я чего подумал-то? Вот, глянулся мне Отино. Хоть он и оказался парнем. Вроде бы. Но по повадкам: девка девкой! Даже стряпать приноровился. Вот. Но с ним мне пока точно не светит. Красавец на все мои намеки – ноль внимания, воз презрения. И чего делать? Он же не из наших, совсем по-иному выращен. Как Арт рассказал про все эти ихние «хехналогии», так я и понял, что парень не даст. Арт все понятно объяснил – не трахаются они, как мы. Хоть и сложно представить эдакую дичь. Ну, и когда Ези начала мне подмигивать, да бедром тереться, будто невзначай, я подумал: чего такую ладную девку упускать? И пошел за ней… я ж Отино тем не обижу. Он и внимания не обратит… А вот князь заметил. Прилетанцы надо мной смеются. Говорят: много тебе чести! Неужто опять на твое тельце кто-то зарится? Я даже засомневался: неужто чудится? Главное дело, правитель-то ко мне не подходит, тут уж и впрямь впору заволноваться: а ну как кажется? Но все равно, как Светлость на Ези глянет, у меня мороз по спине. Боязно за нее. Дни все бежали, я застукал Ези с горшечником. Думал – бес попутал, с кем не бывает. Между прочим, готов был простить дуру, но она проявила упорство в своей ошибочной привязанности к щербатому олуху и вместо того, чтобы уйти со мной, осталась вытирать его кровавые сопли. Говорю ж – дура! С горя отправился за рыбой для Велора. А то что-то ему от каши нехорошо стало. Арт говорит, что ему рыбу надо, или ракушек каких… ну, слизняков водных я ему наберу. Сам их едал – если на огне прожарить, да присолить – ничего даже. А еще Реф сказывал, что если пройти чуток подальше, будет малое озерцо, в нем гады водоплавающие водятся. Может, они тоже сгодятся? До того озерца оказалось – дня два шпарить, зато гады действительно были, к тому же непуганые – легко в ловушки шли. Набрав скользких серых тел, первым делом отсек голову и выпотрошил, потом присолил хорошенько, развел костер, подкоптил маленько тушки, чтобы не завоняли – еще ж обратно пехать. На обратном пути набрал слизней. На всякий случай, еще и околоводных прихватил – я слышал, что их тож хавать можно. Велору еда пришлась по нутру – требуха перестала беспокоить, он повеселел, а то ходил кислый, да за брюхо все держался. Я обрадовался: раз пища подошла, значит, надобно заготовить. Местные почему-то рыбу не слишком жаловали, а я сызмальства к ней привык, да и серокожему прилетанцу она необходима. Потому выпросил я для себя пару бочек и принялся их наполнять. Дорога до озерца была пройдена не один раз, я легко переставлял ноги, следуя знакомым маршрутом, голова была пуста, как бочонок, и мысли помимо воли скользнули к князю. Арт недавно придумал странную штуку: вырезал маленькую плошку на палочке. Сказал, что это называется ложка. Ею, по его словам, удобно есть суп или горячее – пальцы не обожжешь. Многие за столом тайком потешались над прилетанцем с его причудами, а воевода так вообще сказал, что от веку ели не используя эту ерунду, так и теперь нечего начинать, но князю вещица пришлась по нраву. Вечером он много расспрашивал Арта о том, как принято на небе, и прилетанец смог убедить правителя, что надобно научиться этой плошечкой пользоваться. Спервоначалу получалось не очень, зато как наловчились, Отино изготовил непонятную, но вкусную горячую жижу. Ее действительно было удобно есть ложкой. Вчера Арт показал еще одну непонятную штуку. Сказал, что это - вилка. Кажется, он пытается «привить немного культуры». Воеводе это не по нраву. Ему мы вообще не нравимся. Мужчина хмурится и злится, но князь не обращает на него никакого внимания. Я знаю, что воевода часто задерживается в солнечных покоях, иногда и ночует там, но непохоже, что между ним и князем что-то есть. Никаких взглядов, прикосновений. Иногда, когда люди долго вместе, огонь страсти переплавляется в нечто иное, но все равно это заметно – по теплоте взглядов, пусть в них уже нет прежней безудержной жажды обладания. Во взгляде правителя только скука и раздражение. Воевода – хмур и сосредоточен. И ни грана тепла или хоть приязни. А меня как князь глянет – огнем обдает. И злость вскипает – что он на меня пялится?! Я не девка, чтобы меня взглядом оглаживать! А как пройдет и не взглянет… так вообще себя не пойму… такая муть внутри поднимается: вот прямо бы кинулся да нос свернул! А почему так? И все-то внутрях вертится и сжимается и едкое жжется… что ж за человек-то такой? Может, он - колдун? Присушил и ждет теперь, когда сам прибегу? Напасть такая - все мысли об этом чародее… и ведь нет ничего в его внешности – обычный усталый мужчина, лет сорока… но когда его внимательные глаза сосредотачиваются на мне, кажется, что самую душу он мою видит… Кажется, меня подвела собственная самоуверенность. Дорога была хоженой, знакомой, ни разу я не встречал на ней ни дикого зверя, ни расставленной человеком ловушки, думалось, что путь безопасен. Слишком расслабившись, не заметил полупрозрачное тело шоггота (13), притаившегося в траве. От первой порции яда меня спасли добротные сапоги, густая слизь облепила кожу, зашипев и начав быстро впитываться, не дожидаясь того, что она доберется до тела, я прыгнул в сторону, торопливо избавился от испорченных сапог и остался в одних обмотках, перевязанных бечевой. Шоггот раздул тело и еле слышно зашипел, медленно подбираясь ко мне для второй попытки. Эти богомерзкие твари чрезвычайно ядовиты, но двигаются медленно, потому я предпринял единственно возможное в данной ситуации – припустил бегом к озеру, благо до него оставалось немного. Конечно, пока бежал, сбил себе ноги и даже поранился в нескольких местах о сучки и корни. Несмотря на то, что сапоги я снимал не притрагиваясь к ним руками и, сразу как увидел воду, тщательнейшим образом прополоскал в ней и руки и ноги и даже потер кожу песочком, через некоторое время почувствовал, как леденеют ноги и руки и едва успел выбраться из воды. Грудь стянуло обручем, тело покрылось холодным потом, ноги подкосились, и я упал, радуясь, что вовремя вышел из воды, а не то бы утоп. Впрочем, мое положение в любом случае выходило незавидным. Прозрачная гадина достала-таки меня своим ядом, пусть на мою долю и пришлись только несколько капелек, этого достаточно, чтобы лишить возможности шевелиться на несколько дней. На самом деле – около десяти. И все это время не смогу двигаться, только к концу смогу ползти. Выходит: я либо от голода сдохну, либо замерзну, либо зверье загрызет. Будущее казалось настолько сомнительным, что накатившее беспамятство я воспринял почти как благо. Я то выныривал из жаркой тьмы, то вновь в нее погружался, тело бил жестокий озноб, обдавало то холодом, то жаром, в редкий момент просветления я с ужасом понял, что порция яда, видимо, была достаточно значительна, или шоггот был матерым. Потом в голове стало совершенно мутно, я перестал осознавать себя… Первое, что я почувствовал – мягко. Потом определил: лежу на спине. Приподняв веки, ничего не увидел, кроме резанувшего по глазам света. Кажется, я застонал… не уверен, а потом снова упал в мягкую темноту… Я еще несколько раз выплывал из беспамятства, но ничего об этом не помню. Наконец, смог открыть глаза. Место было незнакомым. Некоторое время рассматривал белые стены, потом уснул. Проснувшись, почувствовал себя настолько хорошо, что смог повернуть голову. Прямо на меня в упор глядел Его Светлость. Опа. Бредовые видения начались! Я устало закрыл глаза, надеясь, что засну и, когда проснусь, наконец-то смогу соображать… (13)Шоггот — мифический монстр, придуманный Г. Ф. Лавкрафтом и являющийся неотъемлемой частью мифов Ктулху. Он представляет собой бесформенный угреподобный пузырь протоплазмы. Здесь – придуманное животное. *** Мне понадобилось почти пять дней, чтобы прийти в себя. И все это время я провел в солнечных покоях, на одной кровати с князем. Ко мне заходил Арт и остальные прилетанцы, он и поведал - именно Бохлейл первым заволновался, что я запропал. Заметил, значит. Выглядел правитель неважнецки: под глазами залегли усталые тени, уголки твердого рта опущены вниз. Он только пожал плечом на мою благодарность за спасение и повернулся спиной, якобы засыпая. А у меня вдруг кольнуло под ребром, да так сильно, что я ажно испугался. Захотелось его к сердцу прижать. Из-за меня ведь измаялся весь. Постепенно слабость ушла, я хотел было покинуть покои князя, да только все что-то тянул. Вечером к нам частенько приходил воевода, до звезд обсуждал с правителем разные вопросы, а потом так и засыпал на одной с нами кровати. В этом не было ничего удивительного: по одному спать слишком холодно, даже учитывая полог и камин. Простые работяги и воины, как приходят холода - спят не раздеваясь, тесно прижавшись друг к другу. Правду сказать, правители обыкновенно для собственных покоев дров не жалеют, но Бохлейл был не таков. Он и ел почти то же, что остальные – совсем уж удивительное дело. Надо признать, что кормили людей Бохлейла куда как лучше, чем у того же князюшки. Когда я решил, что совершенно оправился, тихушкой выполз из постели, собрался и уже миновал предзамок, как меня нагнал князь. - Куда это ты? – челюсти князя сжались от злости, он тяжело дышал, будто бежал, из одежды – исподнее. Надо же – даже одеться толком не успел… Рука правителя вцепилась в мою, пальцы сжались, эк его разбирает! - Прогуляюсь, - ответил я спокойно. - Не пущу! – процедил Бохлейл и набычился. Князь держал меня мертвой хваткой и по его глазам было видно, что скорее подерется со мной прямо туточки, чем отпустит. Боится за меня. Кому другому за такое просто дал бы в рожу, коль мужик, аль вырвался, если баба, но князь… он же меня спас. Даже Арт не волновался, был уверен во мне, прилетанцу ведь не понять, как коварен лес… никто из местных и внимания не обратит, коль исчезну. Не друзья, так - собутыльники. А князь… для него я важным стал. Волнуется, злится, грудь аж ходуном ходит, и это у него-то! Того, кто никогда слова громкого не скажет. Тепло на сердце делается. - Ладно, - говорю, - нельзя, так нельзя. А когда можно? - Хоть пару дней погоди. Не окреп еще. Зеленый весь и под глазами черно, - Бохлейл внимательно оглядел меня, я усмехнулся. - Вы и сами, Ваша Светлость, не сочтите за грубость, не краше. Отдохнули бы. А мне расхаживаться надо, иначе сил не набрать. Князь помрачнел, пальцы крепче сжал: - Один никуда не пойдешь. - Ну, не прилетанцев же с собой брать? – усмехнулся я в темные глаза, - а кто еще все дела ради придури пришлого бросит? Князь поморщился, как от зубной боли, а у меня весь мир до его глаз сузился. Вот, еще момент назад стоял я на вытоптанной дорожке, на кладке стены чирикала пичуга, нависали над головой серые тучи и пробивался еле-еле солнечный свет. А теперь вижу только черные зрачки, которые держат меня, будто клещами. - Знаешь же… - проворчал чуть слышно Светлость, - знаешь, кто. Князь неожиданно дернул меня за руку, прижимая к себе, свободной пятерней схватил за волосья и набросился на рот так, что зубы стукнулись. Росту Бохлейл был чуть выше, но гораздо шире в плечах, а как сжал он меня, так стало ясно, что сила в его теле скрывается великая. Первый порыв – вырваться – почти сразу был подавлен с помощью грубой силы. Понятно: пока князь сам не отпустит, ничего не прекратится. Драться с правителем – решение неумное, и, хотя я мигом взъярился, стоял смирно. Не только из-за того, что шкура дорога. Должен я ему. И еще – я хоть и злился, но тошно не было. И все же, когда князь отстранился, я вздохнул с облегчением и отшагнул назад, выворачиваясь из-под разжавшихся рук. Вытер не слишком чистым рукавом мокрые губы и поймал внимательный взгляд. - Если надумали прогуляться, Ваша Светлость, то одеться бы надо. Я Вас здесь подожду, - к моему неудовольствию голос звучал как-то придушенно, Бохлейл нахмурился. - Сбежишь, - полуутвердительно произнес он, потом оглядел себя, скривился и, махнув рукой, решительно зашагал в сторону замка. Я еще некоторое время сверлил глазами широкую спину, а потом с тихим стоном прислонил разгоряченный лоб к прохладному камню стены. Князь вернулся невероятно быстро и, кажись, удивился, что я не сбег. Я кивнул, и мы молча потопали в сторону леса. Отравление ядом шоггота – это вам не шутки, потому я шел осторожно, все время прислушиваясь к себе, чтобы не пропустить приступ слабости. Светлость к пешим прогулкам не привыкла, потому довольно скоро мужчина начал замедляться, я тоже пошел тише. - Я тебя задерживаю, - досадливо проворчал князь, он раскраснелся и тяжело дышал. - Его Светлости нет нужды в том, чтобы быть хорошим ходоком. Да и из меня ходок ныне никакой… - Все же лучше, чем я! – нахмурился правитель, - Не зови меня Светлостью, у меня есть имя. Бохлейл, если помнишь. Я кивнул и предложил: - Давайте сделаем передышку… помнится где-то здесь была небольшая опушка… Князь скривился, но согласился, отводя глаза. Между нами все время дрожало напряжение, и мы, словно фенриры, желающие избежать драки, старались не смотреть друг другу в глаза. Молчание тяготило, мне все время хотелось передернуть сведенными плечами, князь шел немного позади и его взгляд жег лопатки. В голове звенело, то ли от болезненной усталости, то ли от злости… может, от чего еще… я развернулся к спутнику: мы уже почти пришли, и я хотел прервать молчание бессмысленным сообщением, так как идти и дальше в тишине становилось невыносимым. По-видимому, определенности желалось не только мне: князь рыкнул и припечатал меня к стволу дерева, снова вжимаясь в мои зубы своими. Сказал бы «губы», но мы опять шкрябанулись зубами, кажется, оба недобро скалились. На этот раз я обнаружил, что вцепился в князя ничуть не слабее, чем он в меня. Голова кружилась, сердце бухало и хотелось вгрызться, вжаться, завладеть… какое-то безумное кровавое марево закрыло белый свет. - Так «да», или «нет»? – оторвавшись от меня прямо спросил Бохлейл. - Сам не пойму… - Зачем ты так делаешь? – прошипел князь, сжимая пальцы, и я оскалился, сжимая свои. - Потому что терпеть не могу, когда ко мне подкатывают мужики! Я баб люблю, уверен, это заметно! - Куда уж больше! – подтвердил князь, страшно искривив лицо. Он выглядел взбешенным донельзя, но мне не было страшно. Мы сверлили друг друга злыми взглядами еще некоторое время, а потом он опять стукнул меня своими зубами, а я подумал… ничего не подумал. Все из головы вдруг исчезло и захотелось ответить, неважно, почему… Никогда раньше не любился в лесу. Ну, эт и к лучшему. Потому как всякие палки в спину впиваются. А еще это оказалось больно, правда только попервоначалу. А потом – гораздо лучше. Настолько, что я даже почти простил не слишком приятное начало. Как только схлынуло это безумие, я ощутил только опустошение и злость. И зачем поддался? Натянул на себя одежонку и, стараясь не смотреть на полюбовника, отправился обратно. Он тоже оделся и – за мной. Идем. Опять в тишине. Легче молчать не стало. Я все время ощущал его присутствие, оно раздражало, не давало покоя, а самое главное, непонятно: отчего вдруг взялась досада? Вроде, и не неволил меня никто, сам на поцелуй ответил и жопу подставил тоже сам. Да и понравилось мне. Почему же муторно так? Вроде, нормально шел… а потом очнулся уже на земле. Бохлейл надо мной склонился, трет мне руки своими горячими пальцами, а на лице столько тревоги. - Камо, скажи что-нибудь! Ох, это из-за меня… лекарь же говорил, что нельзя волноваться, а я совершенно запамятовал! Ты идти-то сможешь? Я забарахтался, пытаясь подняться, и это мне удалось, с некоторой помощью князя. Как мы дошли до замка, помню смутно. Вроде, я все-таки спекся в самом конце пути, потому что, как оказался в солнечных покоях - не припоминаю. Ночью проснулся, как от толчка, вскинулся, не понимая, где я и наткнулся на внимательный взгляд Бохлейла. Он даже лампу оставил зажжённой, чтобы на меня любоваться. - Не мог спать, - пояснил он. - Ты как? Я повертелся, устраиваясь удобнее, оглядел постель – воеводы не было, наверное, у себя, и дернул плечом в ответ. Бохлейл еще некоторое время пристально меня рассматривал. Не знаю, чего он там хотел увидеть на моей морде, только осмотром, кажется, остался недоволен. - Я должен перед тобой извиниться. Разволновал, вот тебя и шарахнуло. - Князю не пристало извиняться перед мужиком, - пробормотал я, Бохлейл нахмурился. - То есть – извинения ты не принимаешь? - То есть: они мне не нужны. На это князь ничего не ответил. Потушил лампу и сделал вид, что спит. На следующую ночь я отправился ночевать к слейпам. Животные были спокойные, так что я привалился к одному из них и вполне сносно проспал до рассвета. Ну, не проспал – продремал. Сон от меня бежал, лишь ненадолго смеживая веки. Все-то думалось о князе. Я эти думки гнал, однако, они не уходили. Я – мужик простой. Всегда раньше удивлялся, как это людям удается заплутать в двух соснах, почему они мечутся, ерунду всякую творят, ведь все в жизни понятно: есть враги, есть друзья и есть те, к кому лежит сердце. А сейчас всегда казавшееся понятным - потеряло очертания. Князь – мужчина. А я баб люблю. Значит, встречаться надобно с ним пореже. Авось и забудет обо мне. Может, уже забыл… вроде – правильные мысли, но отчего тогда так муторно? Я и злюсь, и гадко на душе, будто друга предал или животину беззащитную обидел, и шип острый прямо в грудине засел, и все вертится в голове, что ежели был бы я люб князю – мог бы уж и найти меня… измаялся, словом. Наутро настроение было под стать ночи: хмурое. Недавняя прогулка показала, что одному мне ходить еще впрямь рано. Прав был князь, что запрещал. Подумав, решил зайти к лекарю – авось чего-нибудь присоветует. Когда я пришел, он что-то смешивал, озабоченно морщась, но, заметив меня, приветливо улыбнулся: - Камо! Как кстати! Вот, отнеси Его Светлости, да проследи, чтобы он все сразу выпил. Да не смотри ты так подозрительно, не отравлю же я его! Это травки, чтобы голова не болела. - Ежели с утра голова болит – рассол надо, - хмуро произнес я, беря тем не менее чашу. - Да что бы ты понимал! – отмахнулся лекарь, – у Его Светлости сильнейшие головные боли от хандры. В последнее время не болело, я уж обрадовался, а тут опять… что-то хотел спросить, да все забываю… а, да! У тебя после отравления бывают приступы злости, раздражения или, может, грустно нипочему? Я сразу вспомнил наш с князем поход в лес и как меня корежило, а отчего – сам не пойму. - Да вообще как-то… мерзко на душе. - Вот! Я знал, что забыл! – лекарь потешно всплеснул руками и начал рыться на своих полках что-то бормоча, затем протянул мне маленький закупоренный воском глиняный сосудик. – Это тебе. Принимай перед едой, не более одного глотка. Смотри, не пропускай! Надобно все до донышка использовать. Яд шоггота – премерзкий предмет. Если вовремя не принять меры – жизнь не мила покажется. Плохо тебе именно из-за отравы. - А само не пройдет? - Нет, а то стал бы я на тебя зелья тратить! Учти – это только кажется безделицей, но без этого самого средства ты просто руки на себя наложишь, понял? - Да уж, чего не понять… а как скоро подействует? - Сразу. Но все равно надо выпить до конца. По глотку перед едой, никак иначе, ясно? - Ну… - здорово же шоггот мне подгадил… - Давай! Иди-иди! - поторопил меня лекарь. - Не заставляй ждать! Вышел на улицу, сломал воск, глотнул из посудины, глухая тоска, непонятная злость – растворились, как не было. Пока шел, все думал: а не я ль причина недомогания князя? Знаю же, что он ко мне неровно дышит. А я все мучаю его, норов показываю. Он обо мне заботится… и не только обо мне. Делов у князя - море. Устает. Надо бы помочь, а я только жилы тяну. Нехорошо. Видимо, зелья у лекаря были годные, враз в голове прояснилось и теперь я уже с трудом понимал, что на меня нашло, и отчего я повел себя, как капризная девица. Выглядел Бохлейл плохо: бледный, на лбу испарина. Заметив меня, он попытался сесть прямее и стиснул зубы до скрежета. Я смотрел на сжатые в ниточку белые губы и думал, что хватит уже мне человека мурыжить. Молча подал питье, дождался, как выпьет, и прилег рядом под бочок. Он положил на меня руку, уткнулся подбородком в волосы и затих. Некоторое время мы лежали тихо, но сердце мое заполошно трепыхалось и мурашки бегали. - Теперь я виноват, да? - Все нормально. - Тогда пойду я, - не придумав, чего еще сказать, дернулся, пытаясь встать, но князь меня удержал. - Может, останешься? Ежели совсем не нраву – так просто, для тепла… Я фыркнул: сам так баб уламывал. Сначала: давай полежим рядом. Потом: я только прижмусь, холодно же. А дальше – раз, подол на голову задрал, и – сама виновата, не маленькая уже, знала, что случится… - Для тепла здесь воевода спит. А я, если не возражаете, Ваша Светлость, не только для сугреву. Князь довольно угукнул и прижал меня сильнее.