Heir.

Она ненавидела эти стены и коридоры, которые паутиной сплетали загнанные людские судьбы. Тусклый свет полуразбитого детского фонарика, пылившегося в дальнем темном углу. Она ненавидела все это долбанное замкнутое пространство, которое давило на сознание неясными воспоминаниями, но здесь можно было случайно потеряться. Здесь можно было орать, срывая голос до хрипоты, и никто, даже если бы услышал, не счел это излишним. Слух здешних прохожих резало только одно – тишина. Здесь можно было забыться, в себе и этой атмосфере. Здесь было страшно, если ты еще не разучился бояться. С первых дней детские босые ноги избегали лабиринты, стирая пальцы в кровь, поэтому здесь – это почти дом. Медленно спустилась по стенке, стягивая резинку с хвоста. По плечам рассыпались густые вихри ядерного пламя. Кожа больно царапалась о шершавую поверхность, когда она проводила ладонью по осыпающимся стенам. Надавливая рукой немного больше, чем надо, чтобы проступили алые пятна. Ей хотелось почувствовать резкую, пронзительную боль, которая с первых секунд завладевает всем сознанием. Такая, что не идет по нарастающей, а сразу уступает место кульминации. Она хотела чувствовать, чтобы забыть, что она чувствовала. Внутри нее сидел комок, посылающий импульсы во все тело. То была тупая боль, которая мучительно медленно распространялась по венам, заполняя собой все, кроме сознания. Вина, поглощающая собой все остатки чего-то светлого, что вообще могло быть у девочки с таким воспитанием. Она сходила с ума. Постепенно, неспешно, чувствуя абсолютно все. - Что… Что ты натворил? - Успокойся, девочка, только твоих истерик мне не хватало. Эта мелкая была частью эксперимента, ничего, найдешь себе еще «подружку». - Ты, ты… - Ну, успокойся, прошу тебя, у меня нет времени тебя отпаивать валерьянкой. - Блять, гнида, ты хоть понимаешь, что ты наделал? Сука, она была ребенком, ребенком, твою мать, понимаешь?! Алиса была моей подругой! Тварь. Он резко поместил свою руку ей на горло, так сильно сжимая шею, что у нее в глазах сумасшедше плясали черные пятна. Она пыталась вдохнуть, но кислород не хотел поступать в легкие. Из горла вырывался лишь рваный кашель, пока его длинные пальцы тонким кольцом сжимали хрупкие кости. - Я тебя ненавижу, Уваров. Гори в аду. Мужчина лишь усмехнулся, смотря на жалкие попытки девочки все же сохранить хоть каплю оставшийся гордости в столь жалком положении, но все же отпустил Барышникову, чьи глаза ярко сверкали безудержным пламенем ненависти в темноте коридорных пролетов. Она сползла на пол, слыша отчетливые удаляющиеся шаги Вадима. Боль и реальность резкой волной захлестнули с головой, смешиваясь и превращаясь в яд, расползающийся по всему телу. Нет, при этом уебке она не смела плакать; это была последняя черта, которую она не могла переступить, не превратившись при этом в половую тряпку. Слишком хорошо воспитывали правильную девочку. Но сейчас отчаяние жгло изнутри, пронизывая ледяными иглами тело. Рыжую лихорадило, и, казалось, она сейчас бродит на краю, потому что до пропасти оставался один шаг, который так отчаянно хотелось сделать. И откровенно плевать, чему там учили остальные, происходящее отравляло жизнь с каждым днем все больше. Не хотелось быть слабой в стае сильных, потому что инстинкт вожаков – убивать и подчинять слабых. Груз ответственности и вины за каждую чертову смерть, совершавшуюся ими, чувствовала болью она. Но никогда еще сама госпожа смерть не приближалась так близко. До того дня, пока не хоронила в подвенечном платье лучшую подругу. Надя же эта была настолько идеальной, насколько Тася казалась ущербной на ее фоне для остальных. Авдееву с детства учили ненавидеть фашизм и нацизм, а еще все, что с этим связано. Дети боялись темноты и приведений, а она крестилась при виде свастики. И это, наверное, понятно, когда Надежда обвиняла именно Барышникову в смерти подруги, которую Наденька так любила. Искренне верила, что святой водой поливает, в самом деле оставляя на других только следы грязи, прикрывая все чистой ненавистью к мировому «злу». Многие-то видели, что дети не виноваты в испачканных кровью руках родителей, но перечить чистой девочке – быть против ее принципов о «добре во всем мире», а значит быть треклятым нацистом, поэтому все предпочитали помалкивать. Именно в этот момент рыжая потерялась. Ненависть переполняла легкие, вот только она не могла понять к кому. В тот момент родные казались более человечными, чем все остальные, потому что прежде всего докапывались до сути, а не выносили вердикт по одному только впечатлению. В них не было напыщенности, предвзятости и самодовольства, чего нельзя сказать о святых детях. Эти дети были для других до одури безупречными, что от одного их вида выворачивало. Больно было, когда псевдо-друзья, которые по началу казались именно друзьями, нож в спину подставили. Они же хорошие: значит, они обязаны дружить только с хорошими. В пример всему и всегда шла Авдеева, с ее мнением считались, на нее равнялись. Девочка, однако, оказалась прекрасным манипулятором, пряча это за ангельской улыбкой. И обидно так, до отвращения, потому что вначале Тася верила, действительно верила в дружбу. Не «родные» научили ненавидеть и жаждать мести, как, казалось, логически должно было быть. Правильные люди и обстоятельства пробудили всю ту грязь, которая с каждым годом пылилась под сводом проблем-обязательств-принципов, а теперь дикими огнями плясала в помутневших глазах. Гнев, ярость и безумие, охватывающее с каждой секундой сильнее, текли по венам вместо крови, переполняя переизбытком адреналина. Самое опасное – это выпустить на свободу того, кто слишком долго сидел взаперти. Запылала искра, которая может зародить всепоглощающее пламя. Глоток свободы для нее – выдох смерти для остальных. // Мужчина медленно толкнул дверь, входя в помещение. Комнату освещал яркий неестественно-белый свет, ослепляющий глаза. Везде виднелись многочисленные пробирки с разными жидкостями и горы папок, на обложках которых везде неизменно виднелся знак близнецов. Уваров уверенно прошел к столу, сел за него, и принялся просматривать бумаги, поочередно стряхивая с каждой слой пыли. В голове крутился, мать его, Колчин. Вадиму не терпелось, когда нацист поскорее сдохнет. Нет, безусловно, Уваров уважал этого человека, который добился много в жизни, но час его подходит к концу. Недавно Вадим почувствовал власть в своих руках, это приятное тепло, разливающееся по всему телу, от мысли того, что он может самостоятельно управлять всеми этими жалкими людишками, которые безропотно подчиняются каждому его приказу. Всему этому мешал только Вульф с его, будь она проклята, живучестью. Старик отчаянно цеплялся за любую возможность выжить, хоть перестали помогать любые медицинские препараты. Смерть по пятам преследовала фашиста, пора бы ему уже понять, что самое время отправляться на тот свет. И тогда Уваров смог бы-таки в полной мере почувствовать безграничное господство, увидеть в опускающихся глазах остальных безропотное подчинение. Да, он жаждал того момента, когда Колчин подохнет. И, видимо, осталось ждать недолго. Сам Риттер признал сегодня, что чувствует дряхлые морщинистые руки и угасающий поток жизненной энергии. И этому радоваться надо, вот только последующие его слова перевернули все к чертям. Уваров часто слышал, что на предсмертном одре люди нередко с ума сходят, но Вульф казался уж слишком здравомыслящим человеком. Хотя, может, крупица правды все же была в его словах, но они скорее казались полным абсурдом, ибо их сказал не кто-нибудь случайный, а Колчин, мать вашу, Колчин, который, наверное, с ума сошел. - Вадим, я умираю, представляешь? Умираю, ты понимаешь? Давай ты не будешь делать печальное лицо, я знаю, как давно ты ждешь моей смерти. Мне нравится твоя жажда власти, и она полностью оправдана. Ты получишь все: Ингрид, кресло начальника и полное подчинение остальных. Разве не об этом мечтал? Но мне нужно убедиться, что компания перейдет в нужные руки. Смерть, Уваров, такая обманчивая вещь, настигает в самые неожиданные моменты. Когда-нибудь и ты отправишься на тот свет, а что тогда? Кому перейдут все мои труды? Нужно точно быть уверенным, что из-за одной оплошности великие достижения человечества не пойдут прахом. Понимаешь о чем я? У того, Морозова, глядишь, сынок уже есть, правда, придурок полный. Надо знать, что будет тот, кто будет продолжать и совершенствовать начатое. И, поверь, Уваров, я не подохну, пока не буду уверенным в том, что у тебя есть наследник. И не из симпатии к тебе, а из-за собственного спокойствия. В крайнем случае, есть альтернатива: передать Ингрид Морозову, у него хоть сын есть, но оба безмозглые идиоты, так что я не хотел бы рисковать. Еще полгода-год я продержусь, пока не буду знать, что есть тот, кому когда-нибудь все достанется. Нет, все-таки Вульф спятил. // Девушка напряженно грызла колпачок ручки, задумчиво смотря в окно. Наблюдая за порывами сильного ветра, она старалась отогнать от себя ненужные мысли и сосредоточиться на теме урока, но удавалось это с трудом, голову заполняли смутные образы и переосмысление происходящего. Действительно просто хотелось высказаться кому-нибудь, рассказать о всем скопившемся, что держит под сердцем, что так тяжело давит и не дает свободно вздохнуть полной грудью. Вика в последнее время стала совсем другой, вечно либо плачет, либо носом уткнется в какую-нибудь очередную книгу, лишь бы не замечать происходящего. Даша, конечно, все понимала, самой было нелегко со всем справляться, но она же не впадала в крайности, как это делала брюнетка. Старковой надоело все время ее успокаивать, когда нуждалась в том, чтобы саму успокоили. Лиза эта, которая новенькая, с губками уткой и огромными глазами добби, была еще хуже. Все время ходила, как мелом разукрашенная, изредка трагически вскрикивала и пронзительно шептала, театрально закатив глаза, что что-то там увидела. Да, Дарью это раздражало, это просто до невозможности бесило. Макс еще этот, который либо везде за своей любимой бегал, как собачка на поводке, либо покрывал ее матом, что потом приходила бедная девочкам к ним в комнату плакаться. Блондинку достало не замечать, как по ночам Авдеев сбегает в комнату учительницы младших классов, а с утра растерянно мотает головой, выпадая из разговора, и спит, уткнувшись лицом в тарелку с завтраком. Даже Рома стал странным, неизвестно где шатается, а потом, наоборот, старается как можно больше узнать, насколько они продвинулись в расследовании. Все эти «друзья», которых, на самом деле, заботили только свои проблемы, изо дня день только доводили. Иногда казалось, что девушка не выдержит и выскажет им все в лицо, но она молчала, удерживая крутившиеся колкости на языке, продолжая бегать неизвестно по каким развалинам, потому что Лиза что-то там узрела своими неизвестно какими суперспособностями. Даша хотела докопаться до правды, понять, что на самом деле творилось и продолжает творится в этой чертовой школе, а этим неугомонным детишкам, казалось, просто не сидится на месте. Иногда девушка с грустью вспоминала Юлю, которая могла поднять боевой дух, зарядить энергией и внести ясность в любую ситуацию. Пусть девушки не были близки, но Старкова искренне скучала по подруге. Цепочку мыслей неожиданно прервал раздавшейся звонок, заполняя образовавшуюся пустоту своим громким звоном. Дети быстро покинули класс, спеша на обед. У Дарьи совершенно не было аппетита, но друзья пообещали поделится своей гипер-нереально-умной разработанной стратегией. Блондинка уже смутно подозревала, что это, как обычно, будет связано с подземельями и «гениальными» видениями Елизаветы, но выслушать все же стоило, хотя бы для того, чтобы еще раз осознать, насколько богатое воображение у одноклассников.