Heir.

Он больно сжимал запястья, до побелевших костяшек на ее руках, и тащил по коридорам. Тонкие пальцы железной хваткой вцепились, не отпуская. У него руки холодные были, а ее ладони огнем горели. Страшно, наверное, не было. Страха, наверное, видно не было. И она, наверное, почти убедила себя, что не страшно. Нет, Уварова Тася не боялась. Она его просто ненавидела. Глаза ядовитым презрением в темноте углов сверкал горящим пламенем. Лабиринты она знала лучше многих, кто тут, как говорили, идеальный мир создавали; ноги никогда не заплетались, сомнение никогда не появлялось, когда выбор между дверьми становился. И нет, страшно не было. По крайней мере, сейчас. Страшно то, что дальше будет. А дальше – неизвестность; разве она не хуже смерти? Она пыталась не отставать, стараясь сделать вид, что может сохранить оставшееся достоинство в столь жалкой ситуации. У нее это отлично получилось; причем с детства. Оказавшись в лифте, он наконец отпустил ее и усмехнулся, смотря, как рыжая недовольно потирает больное запястье. Первые мурашки прошлись волной по телу, когда засветилась ярким светом кнопка последнего уровня. Страх – это ведь нормально, правда? Она шла, пытаясь не отводить от точки пути, выбранной впереди дороги, чтобы не смотреть по сторонам. Главное идти прямо и ни на секунду не задумываться, что это за двери по сторонам и что за ними таится. Нижний уровень – это то, где она никогда не была и совсем не мечтала оказаться. Ее пробирало от холода, мурашки медленно расползались по всем телу, и хотелось съежится и оказаться в чьих-то надежных и крепких руках, как будто в детстве. Только Тася давно не ребенок и приходится самой за себя уметь постоять, рассчитывая только на собственную изобретательность и сообразительность. Детям, рожденным под звездой развевающегося знамени нацизма, приходится взрослеть с ранних лет. И не их вина, что на шестилетие вместо подарков родственники устраивают ритуальный костер из любимых игрушек. В памяти, возможно, и стирается с каждым годом события из детства, но глаза точно помнят языки полыхающего пламени, в которых сгорала последняя надежда дотла. Дикий огонь, в котором умирала вера, любовь и доверие. Пальцы, которые помнят ощущение тлеющего пепла. Запах гари, от которого неизвестно почему всегда воротит. Детство, которое ушло вместе с последней потухающей искрой. В кабинетах было довольно просторно и до жути стерильно. Все четко и правильно, каждый предмет и человек знает свое место. От такого перфекционизма Тасю тошнило. А еще эти быстро мелькающие белые халаты, от которых рябит в глазах. От резкого запаха медикаментов кружилась голова, но, видимо, только одна девочка чувствовала себя не в своей тарелке, находясь в подземелье. Хотя мимо проходящие работники были напряжены и взгляд оставался серьезно-хмурым, но также ясно прорисовывалась уверенность в себе и своих действиях. Даже Вадим как-то оживился, снова очутившись в привычной для себя атмосфере. Одна Барышникова хотела сбежать отсюда куда подальше: наружу, на волю, где царит хаос и беспорядок, но есть независимость. Где можно сделать такой желанный глоток свободы и разорвать сплетающие оковы обязательств. Уваров привел ее в одну из огромных лабораторий, где было слишком много пробирок с неизвестными жидкостями, содержимое которых рыжей совсем не хотелось знать. Она робко застыла на месте, стараясь не показывать своей растерянности, после чего Вадим подтолкнул ее сзади, намекая, чтобы она шла. Проходя между рядами столов, стараясь не задеть многочисленные стоящие хрупкие колбы, Тася неуверенно, хоть и с гордо-прямой осанкой, шла к столу, расположенному в дальнем углу, где что-то сосредоточенно обсуждали люди, чьих лиц не было видно издалека. Подходя ближе, девочка с небольшим облегчением заметила, что среди остальных было знакомое лицо. - Здравствуй, бабушка. Женщина с тугим пучком на голове и серьезным выражением лица подняла голову, будто недовольная тем, что ее посмели оторвать от работы, но вся ее хмурость вмиг ушла, а уголки губ немного приподнялись вверх, когда она увидела внучку. - Тасенька. Морщинистые руки, на которых Барышникова любила засыпать в детстве, пока не узнала, сколько раз эти руки по локоть в крови были. Эти длинные пальцы сейчас легким касанием прошлись по щекам, и Тасю пробрала легкая дрожь. Бояться собственную бабушку – неразумно и бессмысленно, но бояться одну из основательниц Ингрид и ярую нацистку – вполне природный инстинкт. Бояться ту, которая создавала не только идеальный мир, но и идеальную наследницу империи. Глупо говорить, что девочка никогда не умела вписываться в параметры? - Мы решили, что ты уже достаточно взрослая, чтобы показать тебе больше наших возможностей. Я думаю, ты найдешь это достаточно занимательным и познавательным, ты девочка умная не по годам. Алексей, проведешь экскурсию для сестры? Тася только сейчас заметила молодого юношу, который сидел в самом углу, и смотрел прямо на нее в упор, пока губы расплывались в широкой улыбке, которая в данной обстановке больше напоминала звериный оскал. Брат свою рыжую сестренку обожал и всегда постоять был готов, как и она, в общем-то. Проблема в том, что прошедшее время накрест перечеркивает эту идиллию. Она была все еще маленькой, но уже начинала понимать, что так нельзя, и пришла сразу же делится этой мыслью с братом. Она никогда не забудет его взгляд, когда все это выпалила на одном дыхание, запинаясь через слово. Слишком жестокий и непонятный ребенку. Леша тогда сказал, чтобы она эти глупости из головы выкинула и больше никогда не произносила вслух. Позже уже оправдал сестру тем, что тогда несообразительной была, и больше к этой теме не возвращался, но былая привязанность исчезла. Он слишком внимательно прислушивался к ее словам, а она отчаянно боялась сболтнуть лишнего. Сейчас Алексей был уверен, что рыжая преданна делу и жаждет власти так же, как и он, а Тася опасалась разрушать эти иллюзии. - Пойдем, рыженькая. Барышников встал и пошел к выходу, не прекращая улыбаться на ходу. Девочка случайно словила на себе взгляд Уварова, который презрительно говорил, что, мол, сейчас и ты расклеишься. Она вложила в свое лицо как можно больше яда и, гордо подняв голову, последовала за братом, ни разу не взглянув назад. Возле самой двери Леша, пропустив Тасю вперед, произнес: - Сейчас ты увидишь все самое интересное. // - Даша, давай быстрее. - Успокойся, Вик, мы же никуда не опаздываем, мальчики подождут. - Даш, как ты не понимаешь, Лизе снова являлась Ингрид, а это важно! Блондинка устало вздохнула, но не стала спорить, потому что это бесполезно. Когда дело касалось Виноградовой, то друзья разделяли одну точку зрения – этот призраковед всегда прав. Даша никогда не наблюдала за собой явного скептизма, но действительно не понимала, как можно слепо верить в какую-то чепуху только потому, что Елизавета прошептала это трагически-печальным голосом, будто находясь в припадке. Поэтому Старкова привыкла вовремя затыкаться и относится к призраку Ингрид, как к шутке, хотя сомнения в шуточности иногда появлялись, потому что изредка проскальзывали правдивые и реально возможное вещи. Лиза сидела мертвенно-бледная на самом краю кровати, уперевшись взглядом в стену. Макс сидел рядом, зарыв руки в волосы, внимательно изучая поверхность пола. Андрей занял такую же позицию, что и Морозов, только сидя на полу. Один Рома что-то искал в тумбочке, нарушая тишину вдохов и выдохов. - Где вы ходите? – нервно спросил Авдеев, когда в дверях показалась темная макушка одноклассницы. - Простите, Даша задержалась, - ответила Вика. Конечно, Старкова всегда и во всем виновата, это же так очевидно. Девушка попыталась придать своему лицу виноватое выражение, хоть сама не чувствовала за собой никакой погрешности. - И? - Я снова видела Ингрид. Она хочет меня убить! Со стороны Даши раздалось тихое фырканье. Как бы не старалась девушка его сдержать, но опять слышать, что Виноградову хотят убить, было действительно смешно. Если бы после каждых таких слов блондинки ее действительно убивали, то она стала бы самым живучим трупом. - Тебя что-то не устраивает? – нетерпеливо спросил Авдеев. - Да нет, Андрей, просто на нашу бедную Лизу снова покушается призрак-маньячка. В какой уже раз? Сотый? - Если тебе что-то не нравится, то можешь идти – тебя никто не держит. Видимо, ты не понимаешь, насколько все это серьезно. Тебя заботит только собственная жизнь и больше ничего. - Серьезно? Я не понимаю? Андрей, меня также, как и вас, хотят убить и не один раз предпринимали попытку это сделать. Я видела все те ужасы, что и вы. И после всего этого ты говоришь, что я не понимаю? Я не понимаю, что за чертовщина творится в этой школе? Не понимаю, сколько жизней ушло на ужасающие экскременты Ингрид? Не понимаю я только одного: как вы можете слепо верить Лизе? Иногда ее слова доходят до абсурда, а вы внимаете каждому предложению. И я что-то не особо вижу результатов ее разговоров с призраками, кроме пустых слов запуганной девочки. - Пошла вон. Тебя ничего не интересует, кроме собственной выгоды. - С удовольствием. И если в следующий раз придется спасать ваши задницы из очередной передряги – не зовите. Даша резко встала с кровати и через секунду послышался хлопок двери. Девушка прислонилась к стене коридора, тяжело дыша. Жгучие слезы обиды засели глубоко внутри; глаза оставались сухими. Она нервно сглотнула и почувствовала ком, подступающий к горлу. Ее трясло и руки дрожали, но блондинка была уверена, что поступила правильно. Такие друзья ей не нужны, но все равно было чертовски обидно, особенно от слов Андрея. Эти слова произнес человек, которого она когда-то любила, и они ранили сильнее ножа в спину. Неожиданно из комнаты вышел Павленко и встал рядом с девушкой, расфокусировано смотря на проходящих мимо учеников. - Они сами не понимают, что говорят. - Нет, Ром, как раз-таки все они понимают и осознают. - Побесятся немного и успокоятся, ты же знаешь. - Знаю, но я устала от бесконечных ссор. Мне не нужны такие «друзья», Ром, не нужны. - Мы все в чем-то не правы. - В чем не права я? Я настолько эгоистичная скотина? Я думаю только о себе? Я никогда не приходила вам на помощь? - Я этого не говорил. Но ты слишком строга к Лизе, она ни в чем не виновата. - Ты ей веришь? - Да. - Тогда мне действительно жаль, что я не могу перенять твою веру. Повисла напряженная пауза, которая плавно перетекала в молчание. Они стояли совсем рядом, стараясь не встречаться взглядами, а сказать было нечего. Все было понятно без слов. Когда-то лучшие друзья, которые болтали без умолку, теперь и двух слов не могли вымолвить. Совсем близко Света и Слава хохотали, не переставая, а Тимофеева часто застенчиво краснела и стеснительно опускала глаза вниз. - Как? Света уже выздоровела? – неожиданно спросила Старкова. - Да, еще сегодня утром пришла на уроке истории, ты забыла? Даша принялась рыться в памяти и вдруг поняла, что ничего не помнит о том, что случилось за день. Будто все в густом и вязком тумане. Ни Свету, ни урок истории, ни чего-то другого не осталось в воспоминаниях. Блондинка даже не помнила, как очутилась в своей комнате, где Кузнецова начала упрекать ее за то, что они опаздывают. Резко начала кружиться голова, перед глазами все расплывалось, и взгляд никак не хотел фокусировать окружающую обстановку. Старкова схватилась за стенку, стараясь не упасть и прийти в себя, но боль с каждой секундой усиливалась. - Даш, Даш, что с тобой? – голос Ромы был будто бы из далека, хоть он сам стоял рядом. Через минуту мучений сознание начало постепенно возвращаться, и зрение вновь становилось четким. Придя в себя, Даша решила не обращать внимание на минутное помутнение, хоть Павленко и настаивал пойти в кабинет медсестры, но девушка не хотела беспокоить кого-то по всяким пустякам. Решив, что это из-за волнения, она спустилась в столовую, напрочь выкинув из головы недавнее происшествие. // Тася старалась сделать вдох как можно глубже, обжигая горло ледяной прохладой. Холод пробирал до костей, и ветер задувал под тонкую рубашку. Мысли путались и перед глазами до сих пор стояли все те ужасы, что она видела час назад. Нет, бабушка определенно прогадала – рано ей такое видеть. Сердце учащенно билось рваным ритмом, сбитое дыхание и появляющийся румянец на бледных щеках от сильного мороза. Это было слишком ужасно и нереально, но в то же время от осознания того, что она действительно видела весь этот кошмар, хотелось заснуть и больше никогда не просыпаться, лишь бы стереть себе память и никогда не вспоминать об этом проклятом дне. Онемевшими от холода пальцами чиркая зажигалкой, она курила в надежде на то, что это поможет расслабиться и на время забыться. Руки тряслись, и только с пятой попытки рыжая смогла зажечь сигарету. Девочку мутило и бросало в дрожь, она не могла спокойно дышать. Перенапряжение импульсами било по всем конечностям. Ей безумно хотелось водки, чтобы просто уйти от всего, даже от собственного рассудка. Стыдно признавать самой себе, что она слабая, и находит выход в том, чтобы напиваться до беспамятства. Родственники все, если бы узнали, презирали и ненавидели за то, что гены пропивает. Она и сама себя ненавидела за все свои слабости, которые становились вредными привычками, но нервы вспыхивали на высшей точке. Сердце выстукивало ритм из трех букв «s o s». Одно желание: забыть, забыть все и как можно быстрее, забыть то, кем она была и тем более, кем стала. Тася была в дикой ярости и ненавидела всех, кто мог творить такие вещи, но больше всего ненавидела себя. За то, то она это все видела и ничего не сделала, просто с каждой минутой становясь все бледнее. За то, что сейчас это все продолжается, а она хочет все поскорее забыть. Другая бы поступила храбро и думала только о том, как прекратить этот ужас. Барышникова никогда не считала себя отважной и мужественной. Видимо, смелость – это то, что не передается по наследству. Она практически не удивилась, когда на горизонте показались ее одноклассники и еще совсем не казалось обескураженной, когда увидела во главе компании Надю. Странно, что они додумались искать ее на заброшенной детской площадке в лесу. Впрочем, нельзя было отрицать того, что Авдеева прекрасно разбиралась в людях, иначе бы не была таким искусным манипулятором. Тася совсем ничего не чувствовала, когда касалась спиной при падении грязной и холодной земли. Глухая боль сидела внутри, распространяясь по всему телу, но не от ударов тяжелых ботинок детей, а от стоящих перед глазами экспериментов в лабораториях. «Это ты виновата в ее смерти», - голос Авдеевой все время эхом звучал в голове, словно пластинка, которая крутится на повторе. И Барышникова была согласна в том, что была виновной в смерти Алисы и сотни других детей, которые безжалостно убиты руками родственников. Потому что знала, но ничего не захотела предпринять. Потому что была слабой и бесхарактерной, потому что страх брал вверх над отвагой. Она искренне ненавидела каждый миллиметр себя и эта ненависть заглушала боль от побоев. Тасю втоптали в грязь не только физически, но и морально. И второе было гораздо ужаснее, потому что девочка сама себе помогла опуститься на самое дно. Не трусость превышала над смелостью, а самобичевание. Это то, что тоже не передается генами, но каким-то образом стало главной чертой девочки. А это гораздо страшнее и несет за собой больше серьезных последствий, чем трусость. // Вика совсем без сил облокотилась на стену и обреченно вздохнула, сидя на холодной плитке в одной из кабинок школьного туалета. Костяшки пальцев были стерты чуть ли не до крови, зубы грязные, а губы распухли и стали кроваво-алыми. Горло жутко болело, и она не могла сглотнуть из-за болевых ощущений. По щекам медленно стекали слезы, нервы к черту. Она ненавидела себя за то, что делала минутой назад. Она ненавидела, потому что делала это все время. «Последний раз» становился одним из тысячи новых. Из-за этого у нее желтели зубы, выпадали волосы, постоянно мучили бессонницы и все чаще случались истерики. Просто невозможно было провести руками по когда-то шикарно-густым волосам – она сжимала пряди собственных волос, пока из глаз текли слезы. Вечно хриплый голос, испорченная обменка, расцарапанное горло и невозможность спокойно смотреть на еду. Она больше не могла так, она так устала от всех, от всего. Брюнетка совершенно не помнит, когда это началось. Она ела один день, второй… И не просто ела, а заедала чувства всем, что попадалось под руку, неважно в каких количествах; ела до тошноты. А потом странное чувство вины, обещание взять себя в руки, ведь раньше могла спокойно правильно питаться. Но это откладывалось и откладывалось на потом. Она начала думать только о еде, везде видеть ее, все мысли только о еде. И снова странное ощущение, но теперь чувство, что не могла контролировать себя. Хотя что за бред? Как такое можно не контролировать? А потом она просто не могла, вина пожирала за то, что столько всего съела. И удачное решение проблемы – головой вниз и два пальца в рот. Один раз и все, ведь один раз можно, ничего же не случится. А потом это замыкалось в непрерывный круг, снова и снова. Чувство легкости после каждого такого раза опьяняло и успокаивало, заглушая боль. Слишком много свалилось на Вику, надо было как-то избавится от переполняемых эмоций. Успокоится и трезво мыслить. По началу было спокойствие, а потом что-то пошло не так. Девушка хотела избавиться от этой привычки, потому что начала уставать и видела ухудшения здоровья, но, черт, не могла. Ее это до невозможности бесило, она мечтала прекратить и снова стать нормальной, но не получалось. Истерики и еда – эти две вещи заполнили ее жизнь целиком. Блевала, пока тушь размазывалась по щекам от бесконечного потока слез, но остановиться сил не было. Страшно сказать кому-то, ведь могут не то подумать, а она ведь нормальная, понимает, что это нехорошо. Но остановиться уже невозможно. Брюнетка была морально убита. Все проблемы сваливались на нее разом, и был только один выход на время забыть обо всем: голова над унитазом и восхитительно ощущение бабочки. До тех пор, пока сам процесс не стал проблемой. Она начала и не могла остановиться. И она боялась того, что будет дальше. // Девочка блуждала по коридорам, рассматривая бесконечное число дверей и небольших затемненных окон. Ей было страшно думать, что находится за ними, поэтому она просто проходила мимо, забывая, какой это был по счету поворот. Нет, заблудиться Тася не могла, потому что знала извилистые коридоры лабиринта наизусть. Со стороны, наверное, странно было бы наблюдать, как она неизвестно какой час подряд бродит без какой-либо цели в подземелье. Она постоянно пугливо одергивала рукава рубашки вниз, чтобы скрыть свежие синяки на руках, хоть в такой темноте никто бы этого не заметил. Ребра ныли, глубокие царапины кровоточили, голова кружилась, но Барышникова не обращала на это внимания, изредка задыхаясь из-за хриплого кашля. Простуженное горло, и глаза почему-то все время слезились. Она болела и ей было больно, но рыжая упорно старалась переключить мысли на что-нибудь другое и продолжать идти. Жгучий стыд теснил на второй план все остальные эмоции, а еще страх, если кто-нибудь из родных узнает. Тася почему-то даже и не думала винить одноклассников, все ее мысли были обращены на то, что виновата она. И ей было унизительно признать даже самой себе, что она оказалось настолько слабой. Погрузившись в свои рассуждения, девочка не заметила, как дошла почти в самую глубь и услышала отдаленные голоса. Бесшумно подойдя ближе, рыжая увидела яркий свет, который слепил глаза из приоткрытой двери. Прислонившись к стенке и стараясь не дышать, она стала внимательно прислушиваться и ловить каждое сказанное слово. - Что же, операция прошла чисто, все сделано безупречно. Показатели? - Объект сто семьдесят девять, состояние здоровья стабильное: эмбрион прижился, нет никаких негативных последствий в организме. - А объект? - Не помнит, что сегодня было и не подозревает, что беременна. - Так, а теперь надо личное дело заполнить. Как фамилия? - Кажется, С… Неожиданно чья-то тяжелая рука легла на губы, и Тася была готова поклясться, что сердце у нее на мгновение остановилось. Душа ушла в пятки от безумного страха, а в голове стоял металлический звон. Она перестала что-либо слышать или воспринимать. Только увидела сверкающие зеленые глаза в темноте прямо перед ней. Уваров, черт бы его побрал.