Heir.

Пытаться не заснуть, взглядом утыкаясь в исписанную корявым почерком тетрадку. Какая это по счету бессонная ночь? Она жила на кофе и изредка на энергетиках – последнее труднее достать, но у Таси изворотливости и смекалки не занимать. Было неудобно спать на торчащих костях: девочке в последнее время и кусок в горло не лез; было мучительно спать и при малейшем движении по всему телу прорезались адская боль – следы от побоев давали о себе знать; но самое страшное – это кошмары. Сны, которые поражали яркостью и четкостью происходящего, а еще ужасающая и кровавая атмосфера. Просыпаясь среди ночи с криками и в холодном поту, дрожа и проклиная еще одно чертово сновидение. Было страшно и холодно: мороз пробегался по коже и внутренностям, пока в комнате отопление на максимуме. Она так больше не могла и не хотела – это угнетало и омрачало каждый следующий день. Она забыла о сне после того самого ненавистного дня, когда спустилась на последний уровень подземелья. Немой крик до сих пор застыл в глотке, отчаянно вырываясь наружу. И она кричала, когда не могла контролировать: когда спала и металась по кровати, словно дикий зверь в клетке, когда только просыпалась и лихорадочно пыталась понять, что сон, а что реальность. Соседка по комнате не могла больше жить с Барышниковой по понятным мотивам, и хотела съехать, но пришлось бы объяснять причину. Рыжая хотела этого меньше всего, поэтому от просьб перешла к угрозам, которые оказали более действенный эффект. Ей было противно, что она использует грязные методы запугивания и подчинения, становясь все больше похожей на своих родственников, но сохранить тайну девочке было гораздо важнее, так что совесть на время заткнулась и засела глубоко внутри, откуда ее не было слышно. Если учеба и раньше ее не особо заботила, то сейчас совсем отошла на последний план, Рыжей искренне плевать, что учителя стали возмущаться громче и чаще: какая к черту школа? Бабушка бы убила, если бы узнала, что внучка гены пропивает, но первую заботило пока совсем другое. Нацистка как-то обмолвилась, что затевается новый грандиозный проект, но уточнять не стала. Это безумно пугало ребенка, так как ничего законного и морального точно в этом проекте не заключалось. Тася молчит и даже старается улыбаться, а еще старается отводить взгляд и как можно чаще оставаться самой, пропивая не то, что гены, а остатки самой себя привкусом горечи водки. А потом слова на одном из многочисленных и бесполезных для Барышниковой уроке, которые в порошок стирают все внутренности. - Класс, у нас новенький. И ей бы совсем плевать, если бы им не оказался когда-то близкий человек. Парнишка – почти взрослый мужчина – с рыжими волосами и ослепительной улыбкой. Ненавидела в детстве настолько, что чем старше становилась, тем больше привязывалась. А потом он просто уехал без слов, без каких-либо объяснений, оставив на губах первый поцелуй и сундук воспоминаний. - Юра Веревкин, если вы помните, когда-то учился в нашей школе, но потом вынужден был уехать по семейным обстоятельствам. Слишком хорошо Тася знала эти обстоятельства: узнала уже после быстрого и стремительного отъезда. Его родители хоронили младшую дочь, а после и свой пятнадцатилетний брак. Развод, переезд, а потом по классике – его ночные шатания неизвестно где, алкоголь и заканчивалось все под утро в участке. Парню всего четырнадцать, а он уже на свой возраст не выглядит, и осознал уж точно больше некоторых «взрослых». Она боялась, что он загнется и сломается окончательно. И понимала, что уже ничем не может помочь, потому что ему не нужна была ее помощь. Кроме бутылки ему больше ничего не нужно было. - Надеюсь, вы радушно примете его в свой коллектив. Радушно – это уж точно. Особенно, что касается Авдеевой, которая глазами в нем дыру сверлила. Мечтательно-влюбленный взгляд, за которым она видела лишь смазливого мальчика с сексуальной прической и обворожительной улыбкой. Вроде бы и была проницательность в Наде, ведь могла всегда найти больную точку, но часто становилась слепой, что касалось каких-либо чувств. Барышникова не понимала ее любви, которая выражалась в хлопающих ресницах и лести. Как можно любить человека, если ни черта не знаешь про него настоящего? - Проходи и садись. Прошел мимо, даже не взглянув. Не узнал или просто не захотел узнавать? Тася пыталась настроить себя на полное безразличие, сосредотачиваясь на других вещах, но комок обиды внутри сплетался, когда Авдеева слишком активно махала с последней парты. И надо же: ее он узнал и сел рядом, о чем-то оживленно болтая. Рыжая утешалась тем, что по венам течет слишком ледяная кровь для того, чтобы что-либо чувствовать. Тася быстро собрала учебники после урока и, закрыв лицо густыми рыжими прядями, хотела незамеченной выйти из класса, но внезапно столкнулась с кем-то в дверях, выронив книги. - Прости, давай я помогу, - услышала она знакомый голос над ухом и только минутой позже осознала, с кем только что встретилась взглядом. - Тася? – удивленно охнул Веревкин, выронив из рук только что поднявшую с пола тетрадку. Кажется, он действительно не узнал. Слабая улыбка и легкий кивок головы. Рыжая представляла, как сейчас выглядит: бледный исхудавший скелет с мертвыми глазами. Юра, наверное, совсем не готов был увидеть ее такой, ведь при последней встречи в тех глазах плескалось слишком много жизнерадостности и красок. - Ты изменилась. - Ты тоже. Это было правдой. Он возмужал и повзрослел, стал привлекательным юношей, а она лишь гробила свою красоту, пусть и не по собственному желанию. Слишком разительные изменения с обоих сторон. Она не готова была его увидеть, а он не готов был ее увидеть такой. Может, он бы что-то сказал еще. Может, завязался бы неловкий разговор между двумя, которые слишком много значили друг для друга, но Авдеева умеет вовремя встревать. Ее фирменная улыбка наивной девочки и уже настойчиво манит парня за собой. Тасе вмешаться, может, стоило, но не было сил даже пару слов связать в фразу. Она выдохлась, и жизнь медленно покидала юное тело, оставляя потухший взгляд и хриплый голос. Комок в горле и слова обиды, что так и не произнеслись. Он ушел, оставив ее саму и с грузом на душе. Совсем неосознанно сделал в первые минуты свой выбор, который не станет менять еще очень долго. Барышниковой было плевать: то ли Надя подтолкнула, то ли сам ушел. Просто было больно. Просто было слишком много проблем, слишком душа болела. А теперь еще и сердце ритм участило, дыхание сбито, а в голове еще больше спутанных мыслей. Хотя бы за это уже стоит начать ненавидеть. Тася вроде бы и не избегала его, даже не старалась, но все время они будто расходились разными дорогами, и тропинки их не пересекались. Девочка только изредка видела парня издалека и почему-то все время в компании весело щебечущей Нади. Если бы она могла плакать – она плакала бы. Нет, она за пару лет вполне смирилась с тем, что Юра уехал и больше не с ней. Но тут слишком яркое напоминание о том, что когда-то он был рядом, и эти мгновения были лучшими в ее жизни. Воспоминания жгли, годы горели на губах. Она скучала скорее даже не по тому, кем он стал, а по тому рыжему хулигану. Но ее хулигану. Отвратительное чувство одиночества, которое теперь гложет еще сильнее. Однажды они все же встретились на лестничном пролете, и Барышникова была готова просто пройти мимо, закрыв лицо волосами, но Юра отловил за локоть и аккуратно развернул к себе. Нежно провел рукой по лицу, убирая за ухо огненно-рыжую прядь. Девочка вся покрылась мелкой дрожью, и ее все будто лихорадило. Воспоминания нахлынули с необыкновенной силой и четкость, проходя глубокими порезами по сердцу. Она боялась поднять взгляд и увидеть в знакомых до чертиков голубых глазах слишком многое или, наоборот, ничего. - Как ты? - Хорошо. Барышникова смотрела куда-то в пол, толком не понимая, что вообще происходит. Толком не понимая, что ее мир переворачивается с ног до головы. - Я скучал. Она должна сказать «я тоже»? - То, что тогда случилось… Я даже как следует не понял, что от меня хотят, как оказался в другом городе без каких-либо объяснений, но с новой незнакомой жизнью, которая не нужна была мне. - Ясно. Рыжая молчала, не зная, что еще добавить. Какая-то непонятная ей неловкость и дискомфорт. Она хотела побыстрее закончить разговор и убежать куда-нибудь подальше ото всех, напиться и ни о чем не думать. Ни о чем. Ни о ком. - Тась, я хочу все вернуть. Я скучаю. Она резко вскинула голову, даже не приготовившись увидеть его так близко, такого родного и до боли знакомого. Она помнит привкус этих губ, она помнит эти лучезарно светящиеся глаза и улыбка, ох, эта чертова с ума сводящая улыбка. Слова застыли на губах, время песком просыпалось сквозь пальцы. Ностальгия, которая превращается в реальность. Боль, которую перекрывает нежность и легкость. Тоска, которой больше нет. - О, Юр, я как раз тебя искала. Ты же обещал мне помочь, помнишь? Авдеева. Эту фамилию можно произносить лишь сквозь стиснутые зубы. Презрительно и саркастично. На эту суку не хватит яда всего мира. Барышникова не знала до сих пор, что человека можно настолько искренне ненавидеть. - Тась, я… Он даже договорить не успел, как Надя утащила его куда-то вслед за собой. Тася и так все поняла без слов. Поняла, что третей лишней оказалась именно она. Если бы Барышникову сейчас спросили о том, чего бы ей хотелось больше всего на свете, она бы не задумываясь ответила: «Пусть Авдеева цианистым калием подавится». // - Кузнецова? - Есть - Тимофеева? - Есть - Харитонов? - Тут я Одиннадцатиклассники шеренгой выстроились на перекличку, потирая заледеневшие ладоши. Урок физкультуры Вадим Юрьевич неожиданно решил провести на улице, поэтому многие оделись не по погоде и сейчас дрожали от холода, топчась на месте, чтобы хоть как-то согреться. Октябрь радовал только холодным ветром и низкой температурой. На все мольбы учеников о быстром переодевании физрук отвечал одинаково, что, мол, ничего страшного и закаляться надо. - Старкова? - Нет ее - Савельева? - Есть Ученики впервые так рвались уже начать занятие и наматывать круги вокруг школы, потому что некоторых начинало конкретно морозить. - Так, у нас отсутствует трое: Старкова, Морозов и Авдеев. Кто-нибудь знает причину? - Андрею и Максу плохо стало, а про Дашу не знаю. - Плохо? Ну, это мы сейчас проверим. Боюсь, что у них просто оригинальность закончилась на отмазки. Так, Харитонов, отвечаешь за всех ты. Десять кругов вокруг школы бегом побежали! Лиза выждала тот момент, когда профиль учителя скрылся из виду, и бегом побежала прятаться за деревья, стараясь оставаться незамеченной, в тоже время набирая по пути номер Максима. Третий вызов остается не отвеченным, а у Виноградовой все больше руки трясутся и дыхание перехватывает. И ладно бы, если бы парни просто прогуляли – отмазаться всегда могут, но они сейчас ищут бумаги в комнате Уварова. А если ему что-нибудь понадобится? Черт, что же делать? Бежать сейчас в школу не вариант – слишком странно это будет выглядеть, особенно, если с кем-нибудь столкнется. Хотя, можно наврать, что попить захотела, кухня же как раз недалеко от комнаты физрука. Лихорадочно размышляя на ходу, девушка как можно быстрее принялась бежать в школу. - О, Вадим Юрьевич, я как раз вас и искала. Обернувшись, мужчина увидел приближающуюся к нему уверенной походкой медсестру Ларису Андреевну. - Вы что-то хотели? - Да, хотела сказать, что у меня в кабинете Морозов и Авдеев: они плохо себя чувствуют. - Да неужели? Повезло, гаденыши. - А Старкова случайно третьей не вписалась в клуб болеющих? - Нет, про нее я ничего не знаю. - Ладно, спасибо, что предупредили. Уваров решил вернуться на урок, но перед этим зайти в кабинет и проверить кое-какие документы. Проходя мимо женского туалета, он услышал девичьи всхлипы и прерывистое дыхание, отдаленно напоминающие чем-то голос Дарьи, но не обратил на это внимания. До кабинета физруку так и не посудилось дойти: по дороге он еще раз услышал чей-то плач, но уже взрослый женский и, по всем признакам, принадлежащий учителю. Быстро побежав на звук в холл, мужчина увидел Елену, находившуюся одновременно в состояние шока и дикой истерики, которая, закрывая лицо руками, сидела на полу, прислонившись спиной к стене. - Что? Что такое? Было видно, что в таком состоянии директриса не могла вымолвить не слова, поэтому с трудом подняла голову и взглядом указала на лестницу. Размазанная по щекам тушь и красные глаза. Уваров повернул голову и был не в силах как-либо совладеть со своим потрясением. Крылова орала. // Как спокойно. Как тихо. Как хорошо. Как долго она мечтала о таком чувстве, когда просто живешь, и все будто сквозь тебя проходит, не затрагивая за живое. Тугой узел страха и одиночество распустился, породив на свет порхающих бабочек. Опьяняющее чувство легкости и свободы. Нет никаких переживаний, никаких слез и истерик. Только улыбка на губах и равнодушие ко всем проблемам. По щекам слезы льются, когда видит, как он Авдееву целует, зажимая в одной из школьных кабинок туалета. А внутри пусто. Совсем. Неприятно и, возможно, немного обидно, но странное спокойствие по телу циркулирует. Ни намека на истерику. Ни намека на то, что это как-то ее задело. Совсем не важно, в чьей крови нацисты руки каждый день пачкают. Тася понимает, что ничего изменить не может. Трезво рассуждает, что ребенку лучше не лезть туда, где дело заканчивается действиями взрослых. Раньше азарт в глазах пылал, хотелось горы сворачивать и мосты разводить, а сейчас приключения на пятую точку кажутся абсурдной и до невозможности глупой идеей. С учителями спорить прекратила, просто кивала безразлично, пропуская слова мимо ушей. Девочка совсем не понимала, зачем пытаться что-то доказать этим уверенным в своей правоте людям. Они ей были параллельны, поэтому нервы тратить свои на них она не считала нужным. Учителя же говорят, что, мол, парта и стены класса усмирили вспыльчивый нрав, что учеба воспитывает из нее человека и формирует правильную, уравновешенную и спокойную личность. Знали бы, в каких дозах она принимает таблетки по утрам, чтобы обрести покой. Рыжая совсем не помнит, когда мысль об антидепрессантах в голову закралась, но это, безусловно, хорошо. Сказки «без рецепта не продаем» развеялись в первой же встречной аптеке, когда количество смятых купюр возрастало на кассе прилавка. Побочные эффекты совсем не волнуют, кружащаяся голова и тошнота – это слишком незначительная цена, которую стоит заплатить ради нормально прожитого дня. И Тася увеличивает максимальную дозу, совсем не волнуясь, что будет дальше, и какие ожидаются последствия. Сначала беспрерывно рвет, сухость во рту, голова кружится и перед глазами черные точки пляшут, а на второй неделе все выравнивается. Все хорошо. Она крепко спит и не видит сны. Она не ест, так как препарат отбивает аппетит напрочь, но ее это не волнует. Она забывает обо всех тревогах и наслаждается умиротворением, которое выражено полной апатией к окружающим. Барышникова прочно подсела на таблетки и не собирает слазить. Ей давно не было так спокойно. Так хорошо. // - Поляков мертв. Гробовая тишина застыла в мгновениях. Было слышно только, как Авдеев начал бить кулак об стенку. Вика и Лиза беззвучно плакали, Рома так и остался стоять в дверях, а взгляд Макс упирался в стену. - Нет, нет, нет… Блондинка продолжала бессвязно бормотать, пока Морозов не выдержал и не наорал на нее, после чего девушка испуганно замолчала и начала еще сильнее трястись. - Сволочи, это они во всем виноваты. Эти твари его убили. Мрази. Они, твою мать, за это поплатятся! Андрей резко вскочил с пола и побежал к двери, но брюнет преградил ему путь. Авдеев начал вырываться, не контролируя себя, но Морозов и не думал отпускать его, за что поплатился разбитым носом. Завязалась ожесточенная драка, которую пытался разнять Павленко, но безрезультатно. Брюнетка истошно орала, чтобы они немедленно прекратили, но ее будто не слышали. Костяшки пальцев у обоих парней были уже стерты до крови, на лице расцветали багрово-алые синяки. - Хватит! Сейчас же прекратите! Виктор умер, а вам только и дайте повод, чтобы набить друг другу морды. Мы все напряжены, но вы переходите границу. Чего вы этим добьетесь? Разве этого хотел бы Поляков? Слова Елизаветы подействовали отрезвляющим образом, и в одну секунду все замерли. Никто не сказал ни слово, хоть в душе все орали, срывая голос. Это было слишком тяжело. Горечь и отчаяние со временем не угасали, а только оседали еще большим слоем на сердце. Слишком горькая правда, чтобы с ней смириться. Слишком быстро, чтобы это принять и осознать. Слишком невозможно. // Девушка прекрасно понимала, что слезами делу не поможешь, но это как-то не особо утешало. Ей было плевать, что она прогуливает уже который по счету урок. Ей вообще было плевать на всех окружающих. И она прекрасно знала, что ее «друзья» даже не заметят отсутствия блондинки. Она просто не знала, что делать, сидя на холодном полу школьного туалета. Как маленький непонимающий ребенок, который ищет ответа у мамы, но не может. На словах «ребенок» и «мама» тело покрывалось мелкой дрожью, а рыдания только усиливались. Не хотелось ничего. Просто закутаться в одеяло и лежать так до бесконечности. Она просто к такому не готова. Она просто наивно не понимает, что делать. Она не представляет, как жить дальше. Но чтобы Дарья не делала, тест упрямо показывал две полоски.