Танец Пепла

       Мои глаза открылись в полнейшей темноте — не было видно ни единого отсвета. Полностью дезориентированная, я сначала запаниковала, но не сразу поняла: что-то просто накрывало лицо. С облегчением почувствовав, что руки мои свободны, я резко скинула повязку. Светлее, но всё же опять темно. Обтановка постепенно принимала более ясные очертания… Я лежала на широкой кровати в большой комнате. Все пространство было погружено в синеватый ночной мрак, и даже угадывающийся у стены камин не горел. Единственным источником освещения в комнате был лунный свет, широким лучом струящийся из высокого окна, находящегося рядом с кроватью. Я поймала себя на мысли, что окружавшая меня картина была вся сине-белой: чёрно-синие ночные тени, серебристый белесый лунный свет, ложе белого дерева, да и я сама была какая-то белая. Я приподнялась, голова была слегка одурманенной и какой-то невесомой. В комнате было очень тихо, и, похоже, кроме меня тут больше никого не было, хотя ручаться за последнее было нельзя — дальше кровати невозможно было ничего разобрать. Судорожно собирая хоть какие-то мысли, я оглядела себя: на мне была тонкая белая шелковистая ночная сорочка и все. Волосы были распущены. Тут мне стало не по себе. Оценивая моё состояние, можно было смело утверждать, что кто-то меня сюда принёс, раздел и вымыл… Мысленно восстанавливая в памяти последние события, я откинула одеяло и задрала подол. Как я и думала, левая нога чуть ниже колена была забинтована. Что же со мной опять случилось? Похоже, здесь меня с пугающей периодичностью кто-то носит, перекладывает и теперь вот уже и переодевает. А я ничего потом не помню… Невольно нахмурившись, я решительно повернулась и свесила ноги, мягко ступая на холодный каменный пол, затем неуверенно поднялась и осторожно проследовала к окну, которое на самом деле оказалось выходом на просторный балкон. Створки поддались на удивление легко, выпуская меня на улицу. Занимаемая мной комната находилась достаточно высоко, и теперь передо мной открывался величественный и завораживающий вид на залитую лунным светом долину Имладрис. Изысканные дома и виллы прятались в раскидистых кронах исполинских деревьев и цветущих садов. Вдалеке маячили окружающие Ривенделл чёрные пики гор. В волшебной тишине слышалось успокаивающее журчание воды, струившейся из невидимых в темноте водопадов и фонтанов. Воздух был чистым: в нём ощущались тонкие ароматы цветов и ещё чего-то неуловимого и пряного. Я блаженно вдохнула полной грудью и тут же почувствовала знакомое тёплое покалывание на кончиках пальцев. Если раньше это чувство посещало меня только ночью, то после того случая с Торином это вязкое тепло почти всегда ощущалось под кожей, пульсируя в теле, словно дремлющий вулкан. Промелькнула мысль, что из-за всех прошедших перипетий, я не успела рассказать об этом новом развитии Гендальфу… Но тут же рассеялась — мне не хотелось об этом думать. Здесь и сейчас мне было легко и хорошо, как ещё ни разу с момента моего появления в Средиземье: не надо было никуда бежать, ни прятаться, ничего объяснять… Только лёгкий ночной бриз ласково развевал волосы и невесомую сорочку. Это происходило как во сне, но было явью. Я невольно грустно вздохнула. Расстилающаяся перед моими глазами долина выглядела бесспорно величественно, но абсолютно чужой, и я здесь была чужая. Я наслаждалась красотой, но она не трогала сердце, которое всё так же тихо тосковало и кровоточило по другому миру, по моим родным и любимым. Красота одного сада или дворца не заменит никогда того счастья, которое испытываешь, когда тебя любят и ждут. Когда ты дома… Сев на мраморные плиты балкона и обхватив руками колени, я устремила взгляд на звёздное небо, что в Средиземье стало моей своего рода привычкой. Мне порой казалось, что я даже различала знакомые созвездия, но в них всегда не доставало чего-то, словно из картинки выпали составляющие частицы. Однажды мне почудилось, что я нашла на небе Большую Медведицу, но у «ковша» отсутствовала ручка… Даже звёзды были здесь не те, они были другие. Я закрыла глаза и, впервые с моего появления в этом мире, дала волю чувствам. По щекам потекли молчаливые слёзы. Где-то вдалеке прозвучали раскаты грома, потом всё ближе. Небо расколола сверкнувшая молния. Воздух напрягся и зазвенел. Когда первые неуклюжие крупные капли упали на мое лицо, я перестала сдерживать рвущиеся наружу эмоции. Дождь пошёл резко и отчаянно. Я мгновенно промокла, но здесь и сейчас мне было на это наплевать. Вместе с льющимися с неба потоками воды, выплёскивалась печаль, тоска, боль и одиночество. Я была одна, здесь, на балконе, в этой комнате и во всём этом чужом мире, и было как-то уж символично, что пробуждение вновь настигло меня в темноте и вновь в полном одиночестве. * * * Когда он увидел, что она открыла глаза, то невольно облегчённо вздохнул. Она пребывала в состоянии глубокого сна вот уже почти три дня, и некоторые эльфы, включая и самого Владыку, начали опасаться, что девушка впала в глубокое беспробудное забытье. Женская фигура на кровати была абсолютно недвижима с тех самых пор, как её принесли сюда с горной тропы. Тогда ей чудом удалось не сорваться в пропасть. Они уже почти спустились вниз, когда, обернувшись, не обнаружили её в конце отряда. В тот момент он впервые за много лет почувствовал волну липкого, холодного страха, накрывшего его с головой. Он был одним из первых, кто бросился обратно наверх. Они нашли её шагов через двести, почти у самого края тропы, обрывающейся в провал. Она лежала и смотрела вверх невидящим и отрешенным взглядом. Тогда его это почему-то ужасно разозлило, и он рывком попытался поставить её на ноги. В ответ она пронзительно закричала, а кто-то прошептал: «У неё на платье кровь…» Откинув плащ они увидели, что весь левый край голубого платья от подола и до колена был пропитан багровым. Рана была небольшой, но глубокой и сильно кровоточила. Как давно? Они не знали. Но, видимо, как минимум с того момента, как все спрыгнули в расщелину. Она была очень бледной, а ее губы постоянно что-то шептали. Можно было только разобрать «голова», «боль» и «свет». Когда он поднял её на руки, она взвыла и, закусив губу, уткнулась ему в грудь лицом. Они как можно скорее двинулись ко входу в долину, и если в начале она иногда постанывала, то потом совсем затихла. Тогда он во второй раз почувствовал страх. Встретившие их при входе эльфы были вежливы, но осторожны. Потом показался и сам Владыка с небольшим отрядом. Когда взгляд Элронда упал на женскую фигуру в его руках, эльф понимающе кивнул и с формальными приветствиями было быстро покончено, хотя ему всё равно казалось, что длились те целую вечность. Тогда он уже почти не ощущал биения её сердца. Практически вбежав в отведённую ей комнату, он нехотя передал смертную под заботу окруживших их лекарей. Его вежливо попросили выйти, и, последнее, что он увидел, прежде чем двери закрылись, было её мертвенно-бледное и абсолютно спокойное лицо. Тогда ему стало страшно в третий раз. С того самого дня он почти всё время проводил в углу этой комнаты, сидя на кресле и неотрывно глядя на широкую кровать, с покоившейся на ней женской фигурой. Лишь иногда он отвлекался на формальные встречи с Элрондом, но тот, кажется, все понимал и надолго его не задерживал. И он снова возвращался сюда. Часы тянулись слишком медленно и их было слишком много. Слишком много времени она лежала без движения и без сознания. Он слышал о случаях, когда люди впадали в глубокое беспамятство и больше никогда не просыпались… Но настойчиво гнал эти мысли прочь — этого не могло произойти с ней. Он чувствовал себя ответственным и почему-то виноватым. Почему? Он даже себе не мог дать на это ответ. И вот он увидел, как её рука сорвала повязку. Он невольно на мгновение замер, и только когда она села на кровати, облегчённо выдохнул. Сначала он хотел позвать её по имени, но почему-то остановился и, скрытый ночными тенями, просто наблюдал, как она откинула одеяло и, чуть покачиваясь, встала на ноги, толкнула ставни и вышла на балкон. Из-за потери крови и физического истощения она всё еще была очень бледной, но теперь в лунном свете женщина казалась даже белоснежной и полупрозрачной, как и её одеяние. Белый силуэт в темноте ночи. Она стояла в полной тишине, словно в раздумьях. Потом села прямо на мраморные плиты, устремив взгляд ввысь, и замерла. Она смотрела на звёздное небо, а он чувствовал исходящую от неё печаль. Так продолжалось какое-то время: она, озарённая лунным светом, он — в ночном мраке, и оба безмолвны. Когда же первые раскаты грома возвестили о приближающейся грозе, он, словно очнувшись, хотел окликнуть её, как заметил, что голова её была опущена, а плечи вздрагивали. За всё время их похода, он ни разу не видел её слёз. Ни когда она голодала, ни когда руки сомкнулись вокруг её шеи, ни когда ей пришлось бежать на грани физических возможностей. Ему почему-то стало неловко, словно он был нежелательным наблюдателем. Будто он подглядывал за чем-то очень личным… Он не должен был видеть её слабость. Возможно, ему стоило просто встать и незаметно уйти, дать ей возможность выплакаться и успокоиться без свидетелей, но он не мог. Его собственное сердце сжималось от непонятной тоски и грусти. А потом пошел дождь. Крупные капли отчаянно забарабанили по белокаменным перилам балкона, по мраморному полу. Она в мгновение промокла, но, кажется, даже не замечала потоков воды, обрушивающихся с неба и скрывающих ее фигуру подрагивающей пеленой. Он не знал причину её слёз, мог лишь догадываться. Да, ему было известно, что она из других мира и времени. Но ведь он ни разу не задумался о том, что у неё осталось там, позади. Были ли у неё дети? Семья? Муж? Как ни странно, она всегда избегала упоминаний о той жизни, ограничиваясь лаконичным фразами. А он и не спрашивал. Гроза постепенно утихала, когда за отголосками грома ему что-то послышалось. Нет, не послышалось — она пела. Тихо, сбивчиво, глотая слёзы, но она пела. Прислушавшись, он с изумлением понял, что узнал мелодию. Её нередко исполняли эльфы, но всегда без слов. Говорили, что истинный текст песни утрачен… Дождь прекратился, и вот она одна в ночной тишине, снова недвижима. Он медленно поднялся и бесшумно подошёл — она спала сидя, всё так же подобрав ноги и уронив голову на колени. Ветер легко развевал уже почти сухую ночную сорочку, и она немного подрагивала. Но уже от холода. Повинуясь порыву, он аккуратно взял её на руки. Её голова по инерции упала ему на грудь. Всегда такая гордая и независимая, сейчас в его руках она казалась хрупкой и нежной. Он зашёл внутрь, положил её на кровать, укрыв одеялом — женщина даже не пошевелилась. Опустившись рядом на колени, он долгое время просто смотрел на её спящую фигуру: тёмные, ещё влажные после дождя волосы словно змеи окутывали мокрое от слёз и прошедшего ливня лицо, которое казалось слишком бледным, почти прозрачным, и на его фоне покусанные губы алели каким-то неестественно ярким пятном. Он поймал себя на том, что его взгляд задержался на них дольше положенного, и мысленно себя одёрнул. Эта свалившаяся на них попутчица притягивала и его, но как что-то очень необычное, отголосок чужого, далёкого мира. Порой ему даже казалось, что она просто не могла быть реальной, вот как сейчас. Он не удержался и провел рукой по её щеке, смахивая остатки слёз — её глаза неожиданно распахнулись, хотя всё так же были подёрнуты сонной дымкой. Её прохладные пальцы скользнули по линии его подбородка, а на губах замерла ленивая улыбка: — Ты?..— почти выдохнула она. Он непроизвольно подался вперёд, нетерпеливо нашёптывая: — Тише, тише… Спи… Ты в безопасности. Я здесь.