Tired bird

POV Satoshi

Никто ничего не говорил. Небо по-прежнему было голубым, Япония до сих пор находилась на островах, поезда неизменно ездили туда-сюда, мы писали музыку и продавали ее. Но что-то изменилось — я не знал, что именно, но что-то уже было не так, как раньше. Хазуки не менялся тоже: по-прежнему был меланхоличным, периодически глумливым, скуривал по пачке сигарет в день и безудержно хохотал, когда мы ходили выпить пива. Что насчет меня? Я был его неизменным спутником, но каждый раз испытывал странное чувство схожее со смятением или смущением — удивительно для мужика на пороге тридцати лет; возможно, я пребывал в таком беспокойстве еще и от того, что дотоле не испытывал ничего подобного. А я уж было подумал, что в тридцать нечему удивляться. Хазуки упорно не подавал виду, хотя — бьюсь об заклад — замечал, что я тушуюсь в его компании, пока не выпью. Замечал, но оставлял все как есть, и я, поскольку не мог ничего изменить, старался довериться ему, хоть с каждой встречей сделать это становилось все сложнее и сложнее. О том, что происходило в моей квартире чуть меньше месяца назад, мы ни разу не говорили. — Ладно, хватит, что ты будешь? — я листал брошюру круглосуточного кафе неподалеку от дома Хазуки. Блюда пестрели на страницах в изобилии, но мы до сих пор ничего не выбрали. — Мне без разницы, закажи на свое усмотрение, — он лежал на кровати, закинув ноги на ее спинку, и безучастно дымил в потолок, пока я пытался сделать заказ. — Хорошо, тогда, может, тонкацу? — Слишком жирно. — Удон? — С пивом? Смеешься, что ли. — Ты невыносим, иди к черту, — я поднялся с пола и бросил брошюру ему в лицо — тут же послышалось недовольное ворчание. — Не говори что-то вроде «Закажи сам», если ты бракуешь все, что я тебе предлагаю, ладно? Мы дольше просидим здесь вот так, чем откроем бутылки и выпьем. Или, может, ты снова перехотел пить? Тогда это на тебя не похоже, и зачем ты позвал меня к себе? — Перестань говорить как женщина. Прежде чем возмутиться, я осекся — неужели и вправду звучит так? Я попытался посмотреть на свои слова со стороны. Возможно, рядом со спокойным сейчас Хазуки я и вправду казался слишком эмоциональным и вспыльчивым. Терпеливо вдохнув и выдохнув, я сел на край кровати и подставил другу пепельницу, когда он не заметил, что его сигарета почти истлела. — Ты выбиваешь меня из колеи. — А? Я скрестил руки на груди и закинул ногу на ногу — вероятно, чтобы чувствовать себя комфортней — уставился в пол перед собой и, наверное, по инерции даже нахмурился. Хотелось что-то произнести, но что — я понятия не имел. Возможно, озвучить свои мысли, которые я гонял почти весь месяц, или сказать правду: «я не знаю, как вести себя с тобой». Будь оно все как обычно, может быть, я бы и чувствовал себя спокойней, но Хазуки вечно откалывал что-то из серии «Перестань говорить как женщина», вел себя неоднозначно и часто говорил двусмысленно. Как будто специально выводя меня из равновесия. — Что ты имеешь в виду? — отвлек он меня от размышлений и слегка потормошил за локоть. — Я не понимаю, что происходит. Называй я тебя другом, что бы ты думал? — А ты не называешь? — Как бы ты относился к тому, что я называю тебя своим другом, — я повторил свой вопрос. Хазуки на пару секунд задумался, отвернувшись, и что-то неразборчиво промычал. — А как должен отнестись? — он пожал плечами и закинул руки за голову, все так же смотря в потолок. — Я твой друг, а ты — мой. Что такого в слове «друг», что смущает тебя? Он снова прикидывался шлангом — я был уверен в этом. Если вести себя «необычно» начинаю я, это естественная реакция Хазуки. Когда его поведение трудно прочесть, не додумав ничего своего, он никогда не скажет правды, пока не вытрясешь. Может, он хотел услышать от меня что-то конкретное, чего я не понимаю? — Заказывай тонкацу, я есть хочу. — Теперь ты решил заговорить о свинине? — Живот крутит от голода. Я смотрел на него дольше минуты, но не видел никакой реакции. Он наверняка чувствовал мой взгляд и нарочито не поворачивался. Когда я понял, что ждать от него чего-то бесполезно, а продолжать пялиться — глупо, поднялся и вышел из комнаты, попутно набирая номер, чтобы сделать заказ. На звонок мне ответил приветливый, но явно уставший оператор — еще бы, в первом часу ночи сидеть на работе, пожалуй, совсем не сладко — и я оформил заказ на двоих. А потом еще пару минут стоял в коридоре, прислонившись спиной к стене и смотря на медленно гаснущий экран телефона. С возвращением в комнату меня ожидали недосказанность и чувство неуместности, ну, или в противном случае Хазуки в очередной раз сделал бы вид, что не понимает, о чем я говорю. — Чего застрял тут? — он возник в дверном проеме так неожиданно, что я инерционно крепче сжал телефон в руках и даже напрягся. — Сделал заказ, — я постарался обойти его максимально далеко, насколько позволяло расстояние. — Эй. Он поймал меня за локоть, я дернулся, но не обернулся к нему. От резкости движений сердце застучало под горлом. — Мне не нравится, когда ты называешь меня своим другом. Мы же, в конце концов, спали в одной постели, а во сне ты закидывал на меня ноги и прижимался щекой. У меня никогда не было таких друзей. В чем проблема? Ты думаешь об этом? — он говорил все эти слова спокойно, но на одном дыхании, стоя за моей спиной. Как будто для него это было настолько обычно, и как будто не он увиливал всякий раз от этого разговора. Я не решался обернуться. — Это странно, да? Может, твоя подружка поняла бы меня. — Ты же знаешь, что думаю, зачем спрашиваешь, — только и возразил я. — Действительно? — Хватит смеяться надо мной. — Я не смеюсь. Я ощущал на своей спине его непоколебимый взгляд и не знал, что мне делать в этот момент. Было чувство, что я прирос к полу, не в силах сдвинуться с места, не в силах обернуться или раскрыть рот, чтобы ответить ему. — Разве тебе не нравится называть меня другом? — Нет, — я выпалил это раньше, чем успел его дослушать да и подумать вообще. Но, сверившись с ощущениями, добавил: — не нравится. В тот раз — отметка, когда все пошло не так — он держал меня за руку, лежа рядом со мной в моей постели, и это казалось настолько нормальным, что не требовалось обсуждать это впоследствии. Мы заснули и проснулись вместе, он остался на ночь и остался потом на весь день, и это тоже было само собой разумеющимся. Но здесь и сейчас все не было таким правильным и гладким, как будто мы в своих словах друг к другу каждый раз напарывались на какие-то штыки. Я чувствовал, что от меня что-то требуется. — Это смешно, я взрослый мужик, и такой профан в таких разговорах. — И вправду, смех да и только, — он снова глумился надо мной, и мне не оставалось ничего, кроме как сдаться. Я со скрипом обернулся к нему и, как и ожидал, встретился со взглядом, который никогда не отступает. Когда я понимал, что Хазуки близок к тому, чтобы заставить меня потерять самообладание, я чувствовал его превосходство надо мной, и это безбожно бесило. Каждый раз мне приходило в голову списать это на разницу в возрасте, но, к сожалению, она не была велика, и от того, признавать то, что он в чем-то на голову выше меня, было очень трудно. Совсем не хотелось. — Меня это затрахало, ты уж извини, — не сдержался я. Хазуки едва ли рот не раскрыл от неожиданности: навряд ли он ждал от меня каких-то слов в этот момент, а если и ждал, то явно не этих. — Давай расставим все точки над «i», идет? Не веди себя со мной как с женщиной, и тогда ты не будешь упрекать меня в том, что я на нее похож. — Я этого не говор… — Достаточно, — перебил я и даже взялся за его плечо, мол, остынь. — Ты достаточно сказал — теперь послушай меня. Ты спрашиваешь, в чем проблема? Проблема в том, что это ты сделал так, что все не так. Ты говоришь, что я спал с тобой в одной постели, но это ты ведешь себя таким образом, словно этот момент вылетел у тебя из головы. Хватит подкалывать меня и выставлять идиотом. Я все помню, — последние слова я четко интонационно выделил, чтобы до него наконец дошел их смысл. Может быть, тогда он проснется, или хотя бы станет воспринимать меня всерьез. Хазуки смотрел на меня каким-то нечитаемым взглядом: то ли удивленным, то ли до безобразия спокойным, то ли с непониманием, то ли с издевкой. Я перебрал все, что можно, но так и не понял, что изображено на его лице после моей пылкой речи. — Сатоши, ты… Ты мои слова трактуешь совсем не… — начал было он, но я, в очередной раз не подумав, но доверившись ощущениям, опять перебил его: — Я не хочу быть таким твоим другом. В тот момент я внутренне возликовал: наконец-то видел на его лице серьезность. Я не мог сказать, что мужские губы были для меня в новинку: случалось, бывало, но так, как происходило сейчас — никогда. Губы у Хазуки были грубыми и даже настойчивыми, но мягкими и гладкими. Мое лицо покалывала его щетина, и я старался не смотреть на него в этот момент даже ради интереса. Не осознавая до конца свои действия, я вжимал его в стену и по-прежнему удерживал за плечи обеими руками, как будто в любой момент он мог перехотеть, передумать и уйти. Даже если мои действия безумны, он такой же безумец, как и я, — решил я для себя, может быть, чтобы оправдаться хотя бы перед самим собой. Хазуки в ответ сжимал мои бока с не меньшим рвением, пытался перехватить инициативу, но отчего-то у него не получалось. Пару раз он забирался руками на шею, сжимал в кулаке волосы, наверняка норовя вырвать с корнем, а потом снова спускал ладони на спину, вдавливал меня в себя. Я понятия не имел, как нужно вести себя в такой ситуации, и от того действовал интуитивно: просунул колено между его ног, рефлекторно вжался плотнее, а ладони спустил ниже поясницы. — Мать твою! — выругался я, когда он своим лбом ударил в мой. Не сильно, но в глазах на пару секунд потемнело. — Пошел ты, — Хазуки вытер уголки рта большим пальцем, — я тебе не баба. — Не понял? — я воспротивился. — Какого хрена это сейчас было? Ты сам только что ко мне прижимался, и теперь говоришь что-то в этом духе? Как я должен понять, что тебе не нравит… Прежде чем я закончил, он уже заткнул мне рот своими губами снова, и теперь я явно ощущал, что Хазуки сильнее: он фактически сгреб меня в охапку, насколько мог, сжал в своих руках так крепко, что мне перестало хватать воздуха. Я чувствовал, как ноют губы под его губами, и как болезненно он их кусает. Это было похоже на какое-то противостояние. Я не мог сказать, что в его комнате я плохо ориентировался, но отчего-то в какой-то момент я споткнулся о треклятую двуспальную кровать, и ему это наверняка было бы на руку, если бы я вовремя не подмял его под себя. На доли секунды я поймал его взгляд — как будто он обескуражен своей беспомощностью. — Эй, если это происходит, ты не должен мне помочь? — Хазуки приподнялся на локтях, привычным жестом забрал назад спавшие от пробора волосы. Я мельком скользнул взглядом по его телу, но он расстегнул ремень своих брюк раньше, чем я успел что-то сделать. Я снова безвозвратно был увлечен им, прежде чем понять, что происходит; упирался рукой в матрац, пока он сжимал мои губы своими, наверное, до посинения. Единожды до меня донеслось слабое позвякивание пряжки моего ремня, а потом стало трудно различать какие-либо звуки. — Ты слышал? Кажется, в дверь звонили.