Tired bird

POV Yusuke

Для создания атмосферы перед прочтением рекомендую послушать CELL – 自己言及パラドックス. ☊ Ryuichi Sakamoto – Solitude (4:55) Когда зима насытится нами, мы станем ненужным материалом. Двое тех, кто по какой-то причине застряли в этой зиме, скованные холодом пустых квартир и серостью окон. Вечное белое небо, вечный падающий снег за вечно заледеневшим стеклом — я не вижу ничего, что могло бы закончиться и обозначить начало нового дня. Мы вмерзаем в стены этой квартиры, и иней на нашей коже никогда не тает. Ты сидишь напротив, опустив худые плечи. Между нами метр — может, полтора — я ощущаю себя отдаленным от тебя титановой стеной. Мерно тикают сломанные часы, мерно падает снег. Ты молчишь, я боюсь рассматривать твои татуированные руки. На , может быть, вскипел чайник, и я слышал щелчок, но время здесь по-прежнему стоит на месте, не собираясь оттаивать. Тишина, которой наполнилась комната, холодит кожу и сдавливает горло, забирает голос. Я ничего не могу сказать тебе. Сняв очки, ты протираешь стекла краем растянутой футболки, но снова замираешь — вероятно, отвлечься не получилось. Опускаешь глаза и хмуришь брови, я вижу, что ты задумчив. Не думай ни о чем, — мысленно прошу я, — пускай все побудет так. Как будто бы услышав, тяжело вздыхаешь и отводишь взгляд к окну. Я знаю, если ты произнесешь хоть слово, двинешься с места хоть немного, лед со звоном обрушится, и время возобновит свой ход. Когда ледяные руки тишины перестанут сжимать мою глотку, я смогу говорить. Но будет поздно, я прав? Поэтому мне страшно. Зима съедала нас так долго, что мы и сами потеряли счет времени. Я, правда, не мог подумать, что застряну здесь, как будто бы примерзший к тебе. Неспособный отпустить тебя. Время, которое было отведено нам, закончилось, и теперь стало чертовски холодно. Со страхом увидеть твою спину, поднимаю глаза — сидишь, сцепив руки в замок. Твои плечи обнимает белый свет от окна, и я думаю, когда ты успел стать настолько худым. Горячие рисунки, раскаленный шепот. Голова кружилась, когда я наглаживал твои руки, от и до забитые цветными татуировками. «Юске», — шептал ты, прижимаясь губами вплотную к моему уху, и от этого мне казалось, что я не чувствую ничего материального, кроме твоей тяжести на себе. Кровать уходила куда-то вниз, потолок поднимался так, что я видел лишь черноту вместо него; все, что окружало меня раньше, проваливалось в пустой темноте, и оставались только твои объятия, в которых я, наверное, таял. Таял так же быстро, как снег на тепле. Обнимая, ты прижимал к себе так крепко, что трудно становилось легким. Я задыхался, но скреб ногтями твою влажную спину — лишь бы ты в какой-то момент не выпустил меня из своих рук. По ощущениям, мне казалось, что в груди вспыхнул пожар, и чем чаще я вдыхал, тем сильнее он становился. — Тесно, — пробормотал ты, и за завесой влажных от пота волос я различил улыбку. Потом глаза закатывались, закрывались сами собой — я больше не мог тебя видеть, только чувствовал. Каждую минуту я думал, что вот-вот остановится сердце, мол, не может человек терпеть такой жар. Но твои руки, раз за разом сжимающие все крепче, то притягивали, то подкидывали, и я понимал, что мы все еще вдвоем. Влажные простыни, дым сигарет под потолком. Я мог вечно целовать эти руки. Просто в какой-то момент прозвучала фраза, что так продолжаться не может. Когда я услышал это, мы уже сидели в этой замерзшей комнате, не смотрящие друг на друга и обездвиженные тишиной. Когда я понял это, в метре от меня никого не было. Белый свет от окна обнимал пустоту, в воздухе застыл запах одиночества, который в разы затруднял дыхание. За окном мерно падал снег, на стене мерно тикали сломанные часы, секундная стрелка которых топталась на месте. Неспособная двинуться ни назад, ни вперед, она могла только создавать слышимость, будто бы часы работали. Будто бы часы работали.