Год Крысы. Дороги или Последний аргумент Хольги

«У каждой крысы своя правда» Народна приказка Когда Жар с шумом ввалился в маленькую комнатку на втором этаже старой пекарни, Рыска уже пришла в себя и даже успела налиться нежным девичьим румянцем. Зато лицо Фены, после обряда передачи силы, все еще слегка отливало зеленцой. Покряхтывая, видьма гоняла чаи с малиной и ведомыми лишь ей травами. Рядом, за шатким липовым столом, восседал долговязый видун, лениво елозя чайной ложкой в кухле с чаем. Не то, чтобы он не уважал древний напиток. Просто никогда не относился к нему всерьез. То ли дело жбан доброго темного Старобобровского. Но Фена на уговоры и лесть не поддалась – пришлось уважить шановную пани видьму. И вот теперь Альк, то и дело поглядывая на раскрасневшуюся возле грубы Рыску, делал вид, что смакует дивный букет Фениного разнотравья. А вот Жар перебирать харчами не стал. Тут же плюхнулся рядом, потянул к себе свободный кухоль и с удовольствием отхлебал горячего ароматного напитка. Кинул зорким наметаным глазом по столу и полкам. - А закуси нет? - Ты ж с тсарского бала, – лениво бросил Альк – чего ж тсарственной жрачкой не утрамбовался? Видун тенью выскользнул из-за стола, крадущейся походкой вышедшего на охоту кота подобрался поближе к Рыске. Сосновые дровишки весело затрещали и на лицо белокосого упали беспокойные сполохи пламени. - Да когда было трамбоваться? – Праведно возмутился спудей. – Сначала Берека твоего паковали, потом смолоскипы с порохом обезвреживали и тсецов подкупленных в буцигарню определяли. Кстати, наместник смылся, зараза. Я только на щепочку забежал, узнать как Рыска. Девушка тут же подняла на Жара полные умиления глаза – какая же он все таки умница. Не забыл, прибежал, побеспокоился. Не то что Альк. Рыска вспомнила, с каким ледяным безразличием белокосый смотрел, как она уходила из крокашской кормильни. Не кинулся вслед, даже не попытался остановить. И сердце снова заныло. Не любит он ее, нет, не любит. И то примерение во дворце – а было ли оно? Не привидилось ли? - Ну и как Рыска? – усмехнулся Альк, бросив взгляд на девушку. - Хорошо. – Выдохнула та и снова уставилась на огонь грубы - продолжать страдать. - А я переживал, как ты ее дотащишь. Зная, что всех тсецов ко дворцу согнали, ночные, говорят, разошлись не на шутку. Да и то, как тут устоишь, если знати в городе, как саранчи. И все бирюльками увешаны как святочные сосенки. – Оголодалый спудей таки усмотрел на полке вчерашний крученик с маком. Фена уловила его взгляд и ни слова не говоря порезала подсохший коржик самодельной коськой. И теперь парень с аппетитом уминал угощение. - Да что тут тащить. Пара кварталов и дома – Альк присел на корточки у грубы, поворошил поленья. - Ну и слава Божине, что у Рыски все хорошо, - Жар аккуратно, самым краешком рукава жупана, вытер губы. – А я помчался во дворец. Боса отпустил на пару щепок, проверить, что у вас да как. И велел стрелой назад. Нужно еще тсецов допросить. Там дела, я скажу серьезные. Болтаться вашему Береку на веревке, как пить дать. И не ему одному. Договаривал спудей уже возле дверей, так что последние слова смешались с холодом, сразу же воровато майнувшим в натопленное тепло комнатенки со скрипучей от времени и старости лестнички. Шумный тайный страж умчался и в комнате стало непривычно тихо. Фена кряхтя вылезла из-за стола и нырнула в соседнюю комнатку. Альк вышел за ней. - Пойду схожу к Марко. У него работает ночной вынос, куплю поесть на утро. Бо готовить сейчас никто не будет, а в доме ни крошки. Прав Жар, не годится такое. – Видьма потянулась за своей привычной удобной торбой. Видун порылся в кармане кунтуша, достал кошель. - Возьмите. Фена отрицательно покачала головой. - Не надо. У меня остались еще гроши, которые ты в семерик дал. Хватит. Неожиданно помощник посла озорно, по-мальчишечьи усмехнулся. - Фена, это Эллжеба научила Рыску хорошим манерам? Старая видьма расплылась в улыбке. - И как? Получается у нее? - Вы о Рыске или вдовитсе? – приглушенно засмеялся белокосый. – Если о Рыси, то да. Я вначале глазам не поверил. Просто панночка. Видун отошел к маленькому, затянутому бычьим пузырем, но со старательно выбеленными внутренними ставенками, окошку. За мутными разводами пузыря из таинственной глубины зимней ночи подтаявшими льдинками мерцали звезды. - Эллжеба славная. Я в детстве любил заглянуть в ее пекаренку. Здесь всегда так вкусно пахло. А какие рогали ее муж пек! Но никогда не думал, что Эллжеба так хорошо знает этикет. Посол помог Фене одеть кожух. И уже на пороге, приобняв сутуловатые плечи, шепнул почти в самое ухо. - Спасибо вам Фена. За все. Зеленоватая видьма чуть подрумянилась. - Да ладно. И умелась по свои делам, только пидборы чобитков дробно зацокали, перебивая ворчливый скрип истертых ступеней. *** Когда Альк вернулся в комнатку, Рыска уже дремала, уютно свернувшись калачиком возле перегорающей грубы. Во сне лицо девушки было безмятежным и спокойным, как у ребенка. А темная прядка, упавшая на лоб, делала его еще и трогательно беззащитным. Альк присел рядом, потянулся к локону, но тут же отдернул руку. Но Рыска, словно почувствовав пристальный взгляд, уже открыла глаза. Смотреть друг на друга, зная, что впереди - целая жизнь. И в этой жизни можно быть вместе. Чувствовать тепло огня и тела любимого человека. Слышать тишину и его дыхание. Знать, что достаточно поднять руку и можно дотронуться до его руки. Люди называют это коротким словом – счастье. Альк не спешил. Он был опытнее Рыски и знал, что бывают щепки, которые нельзя спугнуть. Божиня тоже это знала, и, чтобы не мешать молодым людям, на короткий миг остановила свои вечные и неумолимые часы. - Я давно хотел тебе сказать. - Голос мужчины звучал мягче бархата. – Я люблю тебя. Он сказал это так, словно отпил родниковой воды. И слова были так прозрачны, что даже мельчайшая ложь не укралась бы в их чистейшей глубине. - Я тоже тебя люблю. – Рыска разом забыла все свои сомнения, все метания и боли прошлых лет. И лишь чуть вздрогнула, впервые осознав цену этой удивительной мужской искренности. Губы Алька были теплыми и твердыми, а кожа на щеках нежной и колючей одновременно. И пряно пахла молодостью, почти выветрившейся цитрусовой свежестью ароматического освежающего снадобья и мужской силой. Рыска приподнялась на колени, коснулась губ парня своими губами. Ее душа изнемогала от бури непонятных, пугающих и одновременно сладостных чувств. Но пока Рысь не решалась дать им волю. Поэтому и прикосновение вышло каким-то робким. Альк еле заметно усмехнулся, но не сдвинулся с места. Он ждал. И Рысь осмелела. Она потерлась губами о его губы, наслаждаясь этим простым, но ошеломляюще приятным движением. Подхватила нижнюю губу любимого и чуть зажала своими. Мужчина еле слышно выдохнул. Тогда Рысь, уже входя во вкус и, вспомнив как это делал Альк, скользнула язычком меж его уст. Терпение парня лопнуло, как бычий пузырь, наполненный водой и сброшенный хулиганистыми мальчишками из чердачного окна прямо под ноги подгулявших пьянычек. Сильные мужские руки оплели женский стан. Нетерпеливый мужской язык ринулся навстречу женскому. Они разом сошли с ума от этих долгих, томительных и одновременно страстных, поцелуев. И не могли ими насытиться. Альк впервые был готов остановиться на поцелуях. Он переплетал свои пальцы с рыскиными и, Саший побери, в этом было больше страсти и того, что наставники называли sex, чем в бешеной скачке в постели с «цыпочкой». Волосы Рыси разметались по стареньким подушкам. Глаза глядели с такой поволокой, что Алька пробивала дрожь. Сейчас она была похожа на тех таинственных древних вилл, которые украшали вход в Ринстанскую Пристань. - Ты потрясающая женщина. Самая желанная женщина в мире. – Голос парня от страсти и волнения звучал хрипло. – Я люблю тебя. Я хочу тебя. Я больше жизни хочу тебя. *** Внизу приглушенно хлопнула входная дверь. Когда ожившая и вновь румяная видьма бодро вкатилась в комнатку, Рысь с Альком, красные и взъерошенные чинно сидели у грубы, наперегонки подкладывая в нее дрова. Бедная груба натужно гудела, под завязку забитая поленьями, но старалась, топила исправно. Фена скосила на парочку глаза, погасила улыбку и принялась выкладывать на стол снедь. Тихий семейный вечер плавно перетекал в тихую семейную ночь. *** *** Альк не спеша шел по окутанному полуночной тьмой, лишь слегка разбавленной масляными фонарями, Брбржисщу. Несмотря на глубокую ночь, город еще не угомонился. Со стороны тсарского дворца рваной цепочкой тянулись кареты. На углах маячили порядком задубевшие и осовевшие от недосыпа тсецы. То здесь, то там из кормилен вываливались подгулявшие забулдыги. Спешили домой припознившиеся горожане. А в темных подворотнях то и дело скользили странные тревожные тени. Но Альк почти не замечал ни суеты ночного города, ни зловещих теней. До первого ему сейчас не было никакого дела, а второго он не боялся лет так с шестнадцати. С тех пор, как понял, что оружием может стать любой предмет, хоть палка, хоть собственная голая рука. На какую-то долю щепки видун притормозил и посмотрел в бездонное, под завязку набитое звездной россыпью, небо. Странная все-таки штука – жизнь. Всего с десяток лучин назад, он был где-то там, с той стороны Небокрая. Ничтожная, безумная песчинка, сунувшая нос в Божинины дела. И вот теперь, получив по носу, как ни в чем не бывало идет домой. Стал ли он мудрее? Альк скривил губы - ни на йоту. Ни на йоту он не приблизился к пониманию этого мира и Божиненых замыслов. Ни на волос не стал менее смертным. И знает лишь то, что завтра сделает два дела. И эти два поступка будут самыми важными и правильными из всего, что он совершил за всю свою жизнь. *** Пани Хаскиль была страшно недовольна сыном. На тсарском балу было столько нужных людей и изумительных возможностей, а этот несносный мальчишка пропустил все самое важное. Не успела Кити внести поднос с горячим утренним сбитнем и сырниками к завтраку, как в маленькую, но уютную столовую вошел Альк. Привычно поцеловав руку маменьке, он сел напротив. Пани Хаскиль осуждающе покачала головой. - Альк, я бесконечно огорчена. Вчера ты вел себя совершенно невозможно. - Это точно. – Согласился сын. – Я бы даже сказал «как последний дурак». - Куда ты пропал? - Я мог бы назвать это место Преисподней, но боюсь обидеть Божиню. Думаю, она так не считает. – Альк взял салфетку и придвинул тарель, на которую Кити наложила целую гору сырников. - Что за глупости? - Полагаешь, она считает так же? - Причем здесь Божиня? - Возможно, это был Саший. - Альк! Белокосый, сосредоточено разглядывающий сырник, даже не поднял головы. - А еда в этом доме есть? Мясо? Я сегодня кровожадный. - Сын, я хочу поговорить с тобой о серьезных вещах. – Пани Хаскиль от волнения даже отложила серебряную витую вилку. – На балу мы с отцом встретили наших старых друзей. Очень древний род. Знатный и, скажу тебе по секрету, сказочно богатый. Их дочь вчера впервые… Альк, поняв, что кормить его сегодня не собираются, тоже отложил вилку и, не дав маменьке закончить, крайне невежливо вклинился. - Кстати, я хотел тебе сказать. Я женюсь. Пауза запала на долгие три щепки. Так долго пани Хаскиль еще никогда не выдыхала. Наконец к ней вернулся дар речи. Правда, еще слабый и неокрепший. - Как, женишься? – голос звучал так тоненько и жалобно, что даже у Алька где-то в глубинах сознания проснулась обычно сладко дрыхнущая совесть. – На ком? - Твою невестку зовут Рыска. - Это… Это та девчонка, которую ты привозил летом? Урсула мне что-то рассказывала… - Она самая. – Альк, решив, что дело улажено, взял салфетку и, вытерев совершенно сухие губы, собрался было покинуть место. Куда там. Маменька уже вновь обрела силы. - Альк, это невозможно. Я даже обсуждать не буду подобный бздур. Белокосый вздохнул и снова сел. Серебристая коса упала на плечо и он раздраженно ее откинул. Маменька преисполненным трагизма жестом поднесла к глазам кружевной платочек, но зарыдать не успела. Послышались шаги и в комнату вошел посол. В отличие от сына, румяные сырники вызвали у него вполне положительные эмоции. Старший Хаскиль уж было собрался прикончить пару-тройку из них, но у пани Хаскиль были иные планы. - Кенан, ты слышал? Наш сын собирается совершить ужасную вещь! Опозорить род! Голодный дипломат с жалостью посмотрел на сырники, но решил, что семейный покой – важнее. Он тоже отложил вилку и вопросительно поглядел на сына. Тот чувствовал себя совершеннейшим идиотом, но отступать не собирался. - Отец, я выбрал себе жену. И решение не изменю. Если вы не в силах принять мой выбор, - Альк вздохнул, - я покину дом Хаскилей. - А, вы об этом. – Посол вновь взял вилку и с наслаждением подцепил самый румяный сырничек. – Я уже говорил с Его Величеством. Твое прошение высочайше удовлетворено. Наследники не будут понижены в правах. Более того, тсарский двор выделяет в приданое панночке Рыси небольшое поместье на побережье. Кстати, не так уж и далеко от того, что завещала тебе бабушка. Кинтов пятьдесят, не больше. Молодой мужчина ошарашено глядел на отца. Впервые, он не знал, что сказать. - Но… Я же не говорил тебе… - Мне – нет. – Посол даже прижмурился от удовольствия, пэтовский сырник оказался не только на диво сочным, но так и таял во рту. – Но ты же подал прошение Его Величеству? А все письма проходят через руки старика Чоррела. Мы с ним в Клубе «Золотого гуся» по десятычникам в жашки играем. Он дотошный, как лыхварь на Старогродской улице. Но честный и душевный малый. - Вы оба сошли с ума! – глаза пани Хаскиль так и сыпали желтью. – Никакое поместье не сделает весчаскую девку панночкой, Кенан! Ты хочешь, чтобы твоих внуков воспитывали коровам хвосты крутить? - Ах, да, я забыл сказать. Тсарь сегодня утром выразил желание стать названным отцом будущим детям Рыски и Алька. Уж не знаю, за какие заслуги. Я его об этом не просил, это точно. – Посол потянул еще один сырник и с интересом взглянул на сына. – Может, ты просветишь? - Понятия не имею. – Буркнул Альк и, скривив губы, все же придвинул тарелку с сырниками. *** *** Вечер выдался не по сичневому теплый и Альк откинул капор тяжелого, подбитого мехом лисы плаща. Пожалуй, и плащ он тоже надел зря. В такую оттепель хватило бы и жупана. Зато Крысолов, казалось, не замечает нежданной щедрости природы. Хмурый и словно постаревший наставник неотрывно следил за тем, как колышутся в темных водах канала блики от масляных фонарей. В этот поздний час набережная была полупустынна, но звуки вечно занятого делами города долетали и сюда: мычали коровы, лаяли собаки, то и дело ветер доносил обрывки фраз, скрип повозок и стук колес карет. - Значит, Пристань тебя таки простила. - Крысолов проводил взглядом щепку, грациозной лодочкой нырнувшую под мост. Альк привычно ухмыльнулся. Простила, как же. Ей просто не до него стало. Крепко тайная стража ринтарским путникам хвост прижала. Но вслух этого произносить не стал. Крысолов, хоть и стал «бывшим», путником быть не перестал. Ибо не бывает бывших путников. И поспешил перевести разговор на другое. - С Жаром, кстати, ты не ошибся. По-моему, он в тайной страже, как рыба в воде. Я всегда подозревал, что у ворья и «хорьков» есть некая общность. Так сказать, духовное родство. Крысолов почесал нос и вроде чуть-чуть оттаял. - Ну, в тайных стражах он смотрится, не в пример, органичнее, согласись. - Не уверен, - хохотнул Альк, вспомнив их поход за жемчужным колье. Ринар тоже усмехнулся, но тут же вновь помрачнел. - А… как там Берек? Его… повесят?.. - К моему великому сожалению, нет. – Альк развязал шнуровку плаща, ей-Божиня, просто весна. – Говорят, Кастий настаивал, но Шарес ограничился ссылкой. Думаю, там политический расчет: Шаресу нужна единая Пристань, и ему не с руки настраивать против себя ринтарских путников. Так что Береку еще крупно повезло. Да и Шаресу, чего уж там. Если раньше Ринтарская Пристань была для него занозой в дупе, то теперь ринтарцы сидят, как нашкодившие крысы: тише воды. Белокосому надоело ходить вокруг да около, и он резко развернулся к наставнику. - Лучше скажи мне, что ты решил делать дальше? - Что может делать отлученный от Пристани путник? – с мрачной иронией бросил Крысолов. – Думать. Он наконец-то оторвался от поручней. Внимательно посмотрел на своего бывшего ученика. - Ты сочтешь меня безумцем, но я уверен – что-то мы понимаем не так. Ты ведь путник, хоть и не состоявшийся, и знаешь: любая дорога в принципе многовариантна. Вопрос в том, там ли мы ищем нужный нам вариант. Альк бросил на Ринара вопросительный взгляд. Крысолов еле заметно усмехнулся, почесал нос и продолжил. - Знаешь, меня ведь с самого начала смущала вот эта видимая простота решения. Древняя рукопись. Обряд. Нашел, восстановил… Если все так просто – почему этого не сделали до нас? Почему веками рукопись валялась под грудой старья в архивах? Потому, что находили, читали, и, как и Берек, пугались. Но ведь связки работали, Альк! И тому есть неопровержимые письменные доказательства! А значит, путь есть. - Я там был, наставник, - Альк решительно покачал головой, - Поверь, это не под силу смертному. Что я могу поставить на кон Божине? Свою жизнь? А многого ли она стоит, если на другой чаше – судьбы тьмы? Смешно надеяться вертеть Всесвитом, имея за душой одну жалкую жизнь. - Так может в этом и ошибка, что мы стремимся вертеть чужими, когда надо бы научиться не потерять свою? Не смотри на меня так. Я долго думал над словами Фены. А ведь, Саший побери, она права. Человек хватается за путника, как за соломинку, когда ему не хватает силы изменить собственную жизнь. А если дать ему эту силу? В конце-концов, обряд Проникновения – это всего лишь рычаг. Вопрос в том, в какую сторону ты его повернешь. Будешь пытаться подстроить под себя этот мир, или… - Или возьмешь за шкирку собственную? – Альк осклабился – Пристань тебя проклянет. Крысолов хохотнул со злым весельем и снова уставился на воду. Белокосый тоже помолчал и наконец сказал то, ради чего, собственно, и пришел сегодня к бывшему наставнику. - У меня на побережье есть небольшое имение. Прямо скажем, так себе наследство. Рыбачья веска с господским домом. Хороши в ней две вещи: она в уединенном месте и дом просторный и еще прочный. Ты мог бы открыть в ней собственную Пристань. Он почувствовал, как Крысолов на щепку замер. Но уже через миг бросил хмуро. - Я не нуждаюсь в жалости. - Это не жалость. Ты потратил на меня семь лет жизни. Но я не могу продолжить твое дело. Так что я всего лишь возвращаю свой долг. Найди себе ученика. И, кто знает, возможно, вместе вы найдете путь. Крысолов промолчал. Но это было уже совсем другое молчание. * В саврянской, лоэнской и ринтарской традициях месяц делится на три десятиденья: первень, вторень, трыдзень, четверик, пятерик, шестерик, семерик, восьмерик, передсвят и десятычник. В два последних дня не делают тяжелых работ.