Согрей мою душу, растопи мое сердце

Двалин проснулся от того, что скептически хмыкнул. Что было тому причиной, выяснять не стоило, все равно он никогда не помнил своих снов. Да и опостылевшая серость вокруг, по которой отряд блуждал уже третью неделю, была противнее любых кошмаров. Двалин уже не раз ловил себя на том, что даже его выдержка и давно выработавшаяся привычка выживать в любых условиях, того гляди дадут слабину. На короткие моменты безысходность настигала его, прорываясь через броню выдержки и отчаянной надежды. Отчаянной и необоснованной надежды на то, что именно сегодня проклятый лес кончится. Двалин верил в это вчера, как верил и позавчера и неделю назад, и даже несмотря на то, что ничего не происходило и бесконечный лес, кажется, здорово заморочил их и уже совершенно точно водил кругами в поисках постоянно обрывающейся каменной тропы, верил и сегодня. И, с горечью понимая, что именно сегодня этого не случится, верить не прекращал. На посту был Фили. Молодой гном, чьи светлые волосы давно потеряли золотистый цвет под слоем серой пыли и прилипшей паутины, расположился прямо на земле и, отчаянно борясь со сном, рисовал что-то сухой веткой на земле между широко расставленных ног. Кили спал, прижавшись спиной к ногам брата и заботливо укрытый его плащом поверх собственного. Верить ради них. Зашептал что-то во сне старший брат. Двалин приподнялся на локте и посмотрел на него: в некогда белоснежной шевелюре и бороде торчало мелкое крошево сухих листьев, от привычной благообразности облика не осталось и следа. Несмотря на природную выносливость, Балин выглядел заметно постаревшим, а запекшаяся кровь там, где губы потрескались от сухости, наводила на мрачные мысли. Ради брата верить. Узбад спал неспокойно. Двалин знал, что Торин заснул только глубоко ночью, и вряд ли сможет выспаться. Которую ночь подряд его мучали дурные сны, и наблюдая, как сходятся на переносице брови, где в глубокой и давно не разглаживающейся складке чернеет лесная пыль, а под веками беспокойно двигаются глазные яблоки, Двалин был уверен, что поутру Торин будет куда более усталым, нервным и нетерпимым, чем накануне. Ради него. И ради тающей на глазах человеческой девчонки, которая жалась к Торину ночами в поисках тепла и защиты, а днем держалась обособленно и не принимала ничью помощь и сочувствие. Ради нее Двалин тоже верил. И он очень не хотел, чтобы это чувство истаяло и истончилось так же, как и запасы еды и воды, совсем недавно казавшиеся неподъемными. Он пошевелился и повернулся на другой бок. В горле першило и саднило от сухости, жажда мучила гораздо сильнее голода, к которому Двалин мог притерпеться. Сухарей ещё оставалась пара мешочков, а вот с водой дело обстояло намного хуже. Пара глотков в день — всё, что позволял им Торин, и, по мнению многих, скоро и такое количество станет непозволительной роскошью. Двалин аккуратно развязал бурдюк и смочил губы. До вечера должен продержаться. Ну, а пока все ещё спят, есть у него одно важное дело. Котомки Торина и Рейневен находились совсем близко, дотянуться сначала до одной, а потом до другой Двалину не составило особого труда, да и разбудить никого не получилось. В обоих мешках был один и тот же набор провизии — по мешочку сухарей и сушеных яблок. Правда, при более тщательном осмотре, у Торина сухарей оказалось намного меньше, чем бы он съел за время с последней проверки. А Двалин давно не видел, чтобы Торин вообще что-то ел. Торин, как водится, думал о себе в последнюю очередь, если вообще думал. А разорванная второпях и кое-как завязанная снова тесемка, продернутая сквозь дырочки в холстине, сказала Двалину очень о многом. Прошлой ночью Двалин слышал тяжелые, не совсем уверенные шаги кого-то полностью вооруженного, уверенно стоящего на ногах, но в темноте двигающегося с некоторой опаской и осторожностью, шуршание и шорох перекладываемых вещей в той стороне, где спали в минувшую ночь принцы, затем — такое же неуверенное движение назад и тщательно приглушаемое бряцание оружия и кольчуги. Двалин бы ничуть не ошибся, если бы отправился искать часть припасов Торина в котомках его племянников, да и у Рейневен сухарей заметно прибавилось. Двалин еще раз вздохнул и потянулся теперь уже за своей торбой, надеясь, что его действия, как и в прошлые разы, останутся незамеченными. Но хоббит, не смея не то, что пошевельнуться, но и дышать, наблюдал за ним в этот самый момент, исполненный самого горького разочарования за всю свою жизнь. Впервые в жизни Бильбо переживал крушение идеалов. Меньше всего на свете Бильбо хотел бы когда-либо видеть как Двалин, вжимая голову в плечи и озираясь по сторонам, копается в чьих-то раскрытых перед ним котомках и извлекает из них заметно похудевшие мешочки с провизией, раскладывает их в ряд, раскрывает, заглядывает внутрь каждого и тянется потом за своей сумкой. Иной причины, кроме той, что лес неблаготворно влиял на всех участников похода, Бильбо найти не мог. Характеры измученных голодом, жаждой, духотой и постоянным ожиданием опасности гномов менялись не в лучшую сторону. С каждым днём Бильбо всё отчетливее видел эти перемены. Неугомонность сменилась суетливостью и нервозностью, спокойные беседы — сварливым ворчанием по любому поводу, а то и вовсе без оного, желание скорее достигнуть цели уступило месту невыносимой раздражительности по поводу ставших теперь постоянными задержек, связанных с ускользающей прямо из-под ног тропой. Бильбо часто размышлял, надолго ли хватит Торину терпения искать треклятую тропу и морально готовился к тому, что в один не прекрасный день король гномов пойдет через лес напрямик, выбрав одному ему известное направление, остальные конечно же ринутся за ним, и они навсегда останутся в Лихолесье. Не стоило питать напрасных надежд, что в этом случае им удастся выжить, да и без подобных мрачных фантазий Бильбо уже всерьез сомневался в благополучном исходе. Но голод оказался сильнее и страшнее всех наведенных Лесом мороков. Бильбо не раз замечал чересчур пристальные взгляды, направленные на него в те моменты, когда он осторожно смаковал каждую крошку сухаря. Он знал и помнил такие взгляды, столкнувшись когда-то давно с людскими попрошайками в Бри, и неосознанно начал сторониться гномов так же, как это было в самом начале путешествия. Его самого который день мучили рези в животе, то ли от голода, то ли от жажды, ведь сухой хлеб нещадно расцарапывал глотку и внутренности, а размочить его было нечем. И тем не менее, Бильбо полагал, что ни за что бы не опустился до того, чтобы воровать еду у своих друзей. Если вдруг начать всерьез рассуждать, думал Бильбо под заполошный стук собственного сердца, то наверное он бы смог понять мотивы поступков каждого живого существа. Понять и, в силу доброго сердца, оправдать. Но уж никак не Двалина. Двалина, который оставался бодрым даже теперь, когда они все до единого еле волочили ноги. Двалина, сохранившего ясность мысли и речи, когда у многих заплетался язык и возникали трудности с выражением собственных мыслей. Двалина, который еще ни разу ни на кого не сорвался, не ворчал и не придирался по мелочам. Двалина, который до сих пор оставался тем Двалином Фундинулом, который одним апрельским вечером перешагнул порог Бэг-Энда. И то, что сейчас видел Бильбо, всё прекрасно объясняло. Двалин просто был сыт. Бильбо вдруг остро захотелось исчезнуть. Какая-то мысль назойливой мухой зазвенела у него в голове и рука безотчетно потянулась к кармашку жилета. Бросить всё и бежать без оглядки, куда глаза глядят, и все равно, что на верную гибель, лишь бы не видеть, как… Лишь бы не видеть, как Двалин, набрав щедрую пригоршню сухарей из своего мешка, быстро сыпет их в чужой. Кровь мгновенно прилила к голове, и хоббит ткнулся лицом в скомканный мешок, лишь бы никто не заметил его пылающих от стыда ушей, горевших так, словно его сунули головой в костер. Бильбо снова захотелось исчезнуть, чтобы не смотреть в лицо того, кого так бессовестно и поспешно оболгал, благо, только мысленно, но от этого хоббиту легче не стало. Рука самопроизвольно потянулась к кармашку, который ощутимо оттягивался маленьким золотым колечком. Секунды потекли для Бильбо часами, он страшился момента, когда Двалин закончит свою тайную деятельность и начнет всех будить. Собственно, Бильбо бы не удивился, если бы гном вдруг посмотрел на него и сказал что-то вроде «а ты, Бэггинс, думал, я еду ворую у всех?». Стыдно было невыносимо, но долго мучиться угрызениями совести Бильбо не пришлось. Лагерь проснулся одновременно, словно была дана беззвучная команда на подъем. Как-будто большой организм вдруг вдохнул, выдохнул, зашевелился, закряхтел, сухо кашеляя и зевая. После запутавшейся в сухом тумане тишины, какофония звуков могла даже оглушить. Бильбо медленно поднял голову со скрещенных рук, надеясь, что уже не пылает алым румянцем стыда, и тут же натолкнулся на мутный после тяжелого муторного сна, но уже колючий и въедливый взгляд короля гномов, от которого хотелось укрыться, тем более Бильбо снова вспомнил о своих нечестивых подозрениях и был уверен, что проницательный Торин все сразу узнает по выражению его лица. Но, на счастье Бильбо, Дубощиту было не до него. *** Через несколько часов Бильбо поймал совершенно отчаявшийся взгляд Бофура. Гном вряд ли хотел выдавать своё внутреннее состояние, Бильбо сразу же это понял, но пару мгновений они не могли разорвать зрительный контакт. Судорожно вздохнув, Бофур, видимо от безвыходности ситуации, вдруг начал напевать одну из многих легкомысленных песенок, которыми прежде развлекал товарищей на привалах. От непривычно хриплого звучания его голоса остальные гномы сперва замерли, а потом стали оглядываться на певца, больше напуганные, чем приободрившиеся. Бофур пел, воодушевившись песней, которая выдернула его из потока мрачных мыслей, и совсем не задумывался о том, что громкое пение может навлечь беду. А потом ему неожиданно подпели Фили и Кили. Бильбо сделалось не по себе. То, что они постоянно находятся под незримым и постоянным наблюдением существ, населяющих лес, которые не нападают, а пока лишь наблюдают за незваными гостями, действовало на хоббита угнетающе. В душе он был уверен в том, что пока они двигаются строго по тропе и не производят много шума, ничего плохого не произойдет. Но стоило громкому пению понестись по лесу, пропадая в сером тумане, как в пышных перинах, хоббит пришел к неутешительному заключению, что теперь уж определенно быть беде. Похоже, так думал не он один. Бомбур несколько раз порывался одернуть брата, но Бофур будто и не слышал. — Бофур, замолчи! — тихо взмолился Бильбо, но гном подмигнул ему, улыбнулся вдруг так, как только перед лицом смерти улыбаются, и продолжил песню. — Да кто-нибудь, заткните его уже! — рявкнул сзади Торин и зашелся в приступе мучительного сухого кашля. Кто-то бросился к нему, предлагая жалкие остатки воды, но Бофур воспользовался заминкой, из-за которой никто не помешал ему допеть очередную песню, и прибавил шаг. Он вырвался вперед, слегка пританцовывая в такт, постукивая подбитыми железом каблуками по каменным плитам, полностью отдаваясь своему странному настроению. — Эй, Бофур, Бофур, ты это куда?! Постой, друг! — выкрикнул, опомнившись, Бильбо, глядя то на удаляющегося в сумерки морийца, то оглядываясь на собравшихся вокруг короля остальных гномов. Чуть не сбив Бильбо с ног, к Торину, всё ещё мучимому кашлем, поспешили его племянники, разом позабыв и про песню, и про главного запевалу тоже. Бильбо с ужасом понял, что ещё чуть-чуть, и силуэт веселого гнома в забавной шапке растает в вечном сумраке Лихолесья. — Бофур! Бофур! Брат! Постой! — опомнился Бомбур и, бросив посох, грузно побежал за Бофуром. Его решимость придала сил и Бильбо, и хоббит, справедливо рассудив, что Торину помогут без него, а вот Бофур точно пропадёт, припустил вдогонку. Бильбо почти удалось догнать незадачливого певца, он уже и руки протянул, чтобы схватить его за широкий ремень, как вдруг оказался сбит с ног кем-то, налетевшим сзади, и больно грянулся оземь. — Бильбо! Ты куда побежал? — тяжело дыша, вымолвил Двалин, вставая на ноги и помогая подняться хоббиту. Могучий гном с опаской поглядывал туда, куда только что стремительно убегал шерстолапый взломщик. Вопрос Двалина был настолько странным, что Бильбо ненадолго потерял дар речи. — Как это — куда? За Бофуром. — За Бофуром? — настал черёд Двалина удивляться. — А чего за ним бегать, вот же он. Бильбо пришлось не раз сморгнуть, чтобы поверить открывшейся картине: приунывший Бофур стоял рядом с Бифуром и Бомбуром и остальными, и не похоже было, чтобы он куда-то бегал вообще. — Но как же… Он же побежал в лес… — пролепетал хоббит. — Да нет, Бильбо, ты чего! Как Торин велел ему заткнуться, так он и плетется рядом со всеми, как и всегда. — Проклятый лес! — не удержался и выругался Бильбо, с досады сплюнув на плиты и возвращаясь к отряду. Сколько он не думал потом, разобраться, где начался морок, заставивший его убежать, было невозможно. Путь продолжился в том же подавленном состоянии духа, как и начался. Принцы медленно брели впереди всех, почти не разговаривая между собой и от нечего делать пиная лишенные коры чёрные стволы деревьев. Паутина свисала с нижних ветвей словно развешенное для просушки ветхое и застиранное до серого цвета тряпьё старухи-ведьмы из сказок, что так популярны в людских поселениях. Паутина была прочной и ужасно клейкой, и те, кто по-неосторожности её задевал, с трудом отдирали липкую дрянь от одежды и волос. На исходе бесконечного дня, в течении которого пришлось сделать пару коротких привалов — силы иссякали даже у самых выносливых, отряд неожиданно вышел к чёрной глади лесной реки. — Вода! — радостно возопил Дори, безрассудно бросаясь к вожделенной влаге, но напоролся на выставленную поперек пути руку Торина. — Ты забыл слова Гэндальфа? — тихо, но довольно грозно спросил Торин. Слова медленно слетали с его губ, искривившихся в подобии усмешки. Торин смотрел исподлобья, и глаза его нехорошо блестели. Дори непроизвольно отшатнулся. — Н-нет, государь, не забыл, — заверил он, мысленно ругая себя за то, что едва не навлек на всех очередные неприятности. — Напоминаю всем, — продолжил Торин громче. — Эта река заколдована, черное зло наполняет её и несёт забвение каждому, кто прикоснется к её водам. Где-то должен быть каменный мост. — Раз мы не сходили с тропы, — высказался Балин, — то мост должен быть где-то здесь. — Ищите мост! — зычно крикнул Глоин и гномы, растянувшись цепочкой вдоль кромки воды, начали напряженно всматриваться в береговую линию. В начинающих сгущаться сумерках было не так то легко что-либо рассмотреть, особенно если рассматривать было нечего. Только Черная река медленно несла свои зачарованные воды, давая ложное впечатление о своём нраве, да черные силуэты тощих белок сновали в переплетении ветвей над водой, издавая пронзительные и неприятные скрежещущие гортанные звуки. — Был мост, да весь вышел, — вдруг откуда-то сбоку басовито прогудел Двалин, легонько распихивая локтями сородичей, чтобы выйти вперед и указать на потемневшие от времени каменные опоры, торчащие из камышей у самого берега. Они были совсем неприметными и никто не обратил на них внимания. Двалин нашел и первые плиты бывшего моста, для чего сапогами соскреб налипшие на них травы и листья. Точно напротив этого места у противоположного берега белесо щерились неровным краем точно такие же опоры. Едва забрезжившая надежда растаяла как дым. Перебраться на другой берег не представлялось возможным, и что делать дальше никто не мог придумать. Все до единого молчали, кто-то пытался найти выход, кто-то ждал, что выход найдёт кто-то другой, а кому-то просто перепал момент, когда можно тихонько пожалеть себя по уважительной причине. Но многих объединяли одинаковые думы — не один участник похода в эти минуты мысленно обвинял в свалившихся бедах Гэндальфа, который давал такие горячие заверения в своей помощи в самом начале пути, и который опять выискал причину их не выполнять. Рейневен присела на корточки. Ноги вдруг стали слабыми и неспособными удерживать вес её тела, с дрожью в коленях вообще стало невозможно справляться. Вода оказалась совсем близко, когда девушка легла, подложив под голову мешок. Черная и непрозрачная, она казалась густой и вязкой, и, против обыкновения, совершенно не давала свежести, а присущая местам у водоёмов влажность только усугубляла духоту. Рейневен чудилось, будто чёрная вода источает ощутимый сладковатый аромат, напоминающий ей диковинные цветы из южных стран. Голоса мужчин звучали монотонно и убаюкивающе, она плотнее запахнула полы плаща, рассудив, что не произойдет ничего дурного, если она полежит несколько минут, покуда мужчины решают судьбу дальнейшего пути, тем более ноги всё еще гудели от усталости. Вопреки обыкновению, обволакивающая сознание дрёма была лёгкой, дарящей приятное расслабление натруженному телу. Даже голод и жажда перестали ощущаться так остро. Рейневен словно бы перетекала из опостылевшего сумрака в светлое, со всполохами золотых искр, облако, или это облако мягко надвигалась на усталую путешественницу. Чем дольше продолжалось это явление тем явственнее Рейневен слышала мелодичное и протяжное пение. И всё же это был тот же самый лес. Но серый цвет отступал, изгоняемый золотым теплым свечением и сладкоголосым пением. Пение влекло к себе, и Рейневен приподнялась на локте, чтобы уж наверняка разглядеть, откуда берутся эти золотые искры и протяжные напевы. Но перед ней черной массой встало знакомое, казалось, до мельчайших подробностей Лихолесье. Водная гладь тускло отражала редкие проблески света в высоких кронах. Огоньки за деревьями на другом берегу кружили и прятались, постоянно ускользая от внимания. В глазах двоилось, Рейневен очень хотела спать, но не меньше — продолжить наблюдение. Она многое бы дала за возможность опустить лицо в холодную проточную воду. Девушка потерла лицо ладонью и снова посмотрела на кружащие огоньки, и тогда, среди стрельчатых стеблей камыша, она увидела небольшую лодку, тихо покачивающуюся на воде, отражающей крошечные блики проходящего в лесу таинственного праздника. — Торин, лодка! — воскликнула Рейневен, поспешно вскакивая на ноги. — Где лодка? Какая лодка? Откуда тут лодка? — разом загомонили гномы и вмиг стало шумно и суетно. Напрасно всматривались они в темные заросли там, куда указывала Рейневен. Она готова была провалиться сквозь землю под взглядами товарищей, которым дала ложную надежду, и особенно — когда к ней подошел Торин. Он смотрел на неё мягко и устало, и бережно поддержал под руку, чтобы не дать упасть снова, но ей виделось разочарование и упрек в его глазах. — Прости, я, видимо, задремала и мне приснилось, — потупилась она, но вдруг неожиданно звонко прозвучал голос Бильбо, перекрывая шумный ропот. — Я вижу! Я вижу лодку! Торин и как нельзя кстати оказавшийся рядом Двалин долго всматривались туда, куда, чуть ли не приплясывая, настойчиво тыкал пальцем хоббит. К ним присоединился и зоркий лучник Кили, но всем троим пришлось признать, что слухи о меткости и остром зрении хоббитов — не пустая выдумка. Приснившаяся Рейневен, и увиденная Бильбо наяву лодочка действительно существовала, ждала своего часа в небольшой бухточке, укрытая камышами. — Интересно, кто же мог на ней плавать? — решил пофилософствовать Бофур. — На твоем месте я бы больше думал, как перетянуть её на наш берег, — мрачно молвил Глоин, яростно расчесывая неопрятно разлохмаченную рыжую бородищу. — Даже если мы сможем как-то зацепить лодку отсюда, она наверняка привязана, — опечалился Ори. — Зацепить? — Торин вихрем развернулся на месте и дико посмотрел на молодого гнома. — Конечно зацепить! А ну, Фили! — плечо старшего племянника мигом попало в тиски железных пальцев. — Фили, веревку и крюк! Живо! Торин и Фили, а так же незамедлительно присоединившийся к ним Кили, и неожиданно для него самого призванный в советчики Бильбо, встали напротив лодки, которую большая часть отряда так и не смогла разглядеть. — У вас острый глаз, мистер Бэггинс, — с воодушевлением воскликнул Торин. — Как вы думаете, здесь будет двадцать ярдов? — Больше похоже на двадцать пять, — Бильбо прищурился, оценивая расстояние, а потом с довольной ухмылкой, которую никак не удавалось скрыть, ведь ему весьма льстило оказанное королём гномов доверие, посмотрел на Торина. Дубощит кивнул, принимая ответ хоббита как руководство к действию, и вместе с Фили отмотал нужное колличество веревки из большого мотка. Кили накрепко привязал железный трезубец, один из тех, которым крепили поклажу к пони и к самим себе, и Фили, раскрутив его в воздухе, забросил крюк с веревкой на противоположный берег. Все без исключения задержали дыхание, пока светлая веревка летела над водой. Но первая попытка оказалась неудачной и крюк со звучным всплеском упал в воду, не долетев до лодки совсем немного. Гномы разом издали разочарованный вздох, но Торин не желал тратить время на бессмысленные переживания. — Тяни веревку назад! — приказал он и, заметив, с какой опаской Фили берется за выползающую из воды веревку, сам взялся за дело: — Не думаю, что чёрное колдовство может навредить, если вода в таком малом количестве попадет на руки. Король без опаски смотал мокрую веревку в аккуратное кольцо и повесил на левую руку, а правой раскрутил над головой крюк. Он со свистом вспарывал воздух, а потом, выпущенный на свободу, устремился к цели. И на этот раз, во многом благодаря более мощному замаху, попал куда требовалось. Торин и сам перестал дышать, когда крюк с веревкой с глухим стуком упал на дно лодки, не вдохнул ни разу и потом, когда осторожно потянул веревку на себя, другой рукой отталкивая рвущегося помогать Кили. Железные когти проскребли по днищу лодки, и это было слышно так отчетливо, словно она находилась на расстоянии в пару-тройку ярдов от отряда, а потом настала напряженная тишина, и веревка в руках гномьего короля натянулась до предела. — Осторожно. Тяни осторожно, — одними губами прошептал Двалин, весь обратившись в сопереживание за общее дело. Когда лодка показалась из камышей и закачалась на воде посередине потока, все вздохнули с облегчением. Торин тянул лодку с предельным вниманием и осторожностью и ему удалось приблизить её еще на немного, когда он ощутил явное противодействие своим усилиям. — Что-то держит её с той стороны, — выдохнул Кили, рукавом вытирая с лица выступившую испарину. — Или кто-то, — мрачно процедил Торин. — Или она привязана на том берегу. — Я же говорил! — пискнул из задних рядов Ори. Не было никаких признаков присутствия живого и разумного существа рядом с лодкой, а версия Ори подтвердилась, когда Кили зацепил лодку вторым крюком и после недолгого сопротивления она оказалась там, где её с таким нетерпением ждали. Несколько пар рук разом мертвой хваткой вцепились в её борт и подтянули к самому берегу. На носу лодки болталась оборванная полусгнившая от долгого соприкосновения с водой, веревка. — Здесь есть одно весло! — объявил Кили, заглянув внутрь. — Как будем переправляться? — Видимо, кому-то придется возвращаться на лодке и забирать по одному. Больше двоих она не выдержит, — заключил Глоин. — Не годится, — отрезал Торин. — Так мы потеряем слишком много времени. Он осторожно залез в лодку и лично проверил её состояние, стоя с широко расставленными ногами, покачал её из стороны в сторону, прощупал борт и днище. Привязав вместо гнилой веревки свою, Торин вернулся на берег. — Будем переправляться по двое. Тот, кто остается и едет следующим, просто приведет лодку назад за веревку. Бомбур будет переправляться последним и в одиночку. — А я отправлюсь туда первым, — вызвался Двалин и кивнул Нори, приглашая того с собой. Противоположный берег, настороживший насыщенной чернотой, на первый взгляд оказался точной копией того, который гномы покидали, но, несмотря на это, никто не собирался расходиться, стоя плотной группой в ожидании конца переправы. Бомбур преодолевал водную преграду последним, и вот, когда тучный гном уже выбрался из лодки и начал, кряхтя, подниматься по крутому и влажному склону, произошло то, чего никто не мог ожидать. Со стороны тропы вдруг раздался оглушительный стук копыт и из чащи на гномов выскочил большой черный олень, мчавшийся во всю прыть и не сбавивший бег при виде остолбеневших от неожиданности путников. Сбив с ног нескольких гномов, животное оттолкнулось от земли и легко взвилось в воздух, чтобы в мощном прыжке перемахнуть Черную реку. Торин натянул тетиву ещё во время переправы, опасаясь возможного нападения тех, кто мог оставить эту лодку. Двалин и Нори осмотрели берег и знаками показали, что всё спокойно, однако он решил перестраховаться. И теперь, ни секунды не медля, Торин послал заготовленную загодя стрелу в оленя, уже летящего над водой. Достиг ли выстрел цели, узнать было не суждено, но животное тяжело поймало равновесие и скрылось в подлеске. Только неровный перестук копыт по камням наводил на мысль, что олень всё же ранен. Все произошедшее заняло считанные секунды, и кто-то даже хотел высказаться по поводу меткого выстрела, когда раздался громкий всплеск, во все стороны полетели холодные брызги, а Бильбо испуганно вскрикнул: — Бомбур тонет! Все бросились к реке и увидели толстяка, упавшего спиной в воду у самого берега. Судя по всему, олень, отталкиваясь перед прыжком, случайно задел Бомбура, как раз выкарабкивающегося на берег. Не удержавшись на ногах, он с шумом полетел в воду, в довершение всего оттолкнув лодчонку от берега. Отчаянно ругаясь, гномы сообща вытянули грузного собрата на берег, но их ждал неприятный сюрприз. Окунувшись с головой, насквозь вымокнув и, очевидно, наглотавшись воды, Бомбур спал мертвецким сном, и разбудить его не представлялось возможным. Его братья, усевшись на землю, готовы были рвать на себе волосы от досады. — Сделайте ему носилки, будем тащить по очереди, — устало молвил Торин и, убедившись, что больше никто при переправе не пострадал, а Рейневен выглядит и вовсе намного лучше, чем в последние дни, словно досыта поевшая и выспавшаяся, поднялся по склону к тропе. Чуть погодя Двалин, Глоин, Бофур и Нори вынесли на крепких носилках Бомбура, сладко похрапывающего и не ведающего о том, какие проблемы доставил своим товарищам. — Сколько он так проспит? — обеспокоился Бильбо, но никто не мог дать ответа, расстроенно пожимая плечами и проходя мимо. Ещё накануне, с тоской ощупывая отощавшие мешки с провизией, гномы вспоминали первые дни, когда им приходилось потеть и кряхтеть под тяжестью съестных припасов. Теперь они бы с радостью вернули те дни, и больше бы ни разу не пожаловались на тяжелую ношу, лишь бы было чем заполнить выгрызающую желудок изнутри голодную пустоту. Но судьба жестоко посмеялась над ними: их собрат, хоть и был изрядно тяжел, никак не мог заменить отсутствующую провизию. Рейневен замешкалась и отстала от отряда всего-то на пару-тройку шагов, и в тот же миг ей почудилось, будто деревья зловеще склоняются к ней, смыкая между собой ближайшие ветви и сплетаясь кронами. Тишина стала особенной, не похожей на ставшую привычной безжизненную среду, а голоса мужчин звучали как будто издалека. Рейневен затаилась, выровняла дыхание, постаралась успокоиться и взять себя в руки, заставила себя не поднимать глаз, не смотреть по сторонам, а только под ноги и вперед, да и то — очень осторожно. Она чувствовала, что где-то рядом затаилось что-то незримое, большое, наполненное злобой и ненавистью. Нечто, желающее только одного — подловить момент, когда девушка окажется одна, и напасть. Рейневен стало жутко, по вспотевшей спине побежал холодок наперегонки со струйками пота. Боковым зрением девушке увиделось, что торчащие из земли то тут, то там толстые корни зашевелились, освобождаясь от плена, и вот уже поползли по земле первые трещины. — Не отдам! Ничего тебе не отдам! — вдруг забормотала она под нос, будто отвечая кому-то, и приложила усилия, чтобы идти быстрее, но ноги, как назло, стали тяжелыми и непослушными. — И меня ты тоже не получишь! Никого не получишь! Что-то подвернулось под ноги и Рейневен плашмя растянулась на пыльных плитах. Локти и колени пронзила тупая боль, бурдюк с остатками воды врезался под дых. Лицо окутало облачко душной пыли, от которой запершило в горле. Прямо над Рейневен оглушительно щелкнули, словно хлысты погонщиков скота, живые гибкие ветви. Что-то скрипнуло и зашуршало, нависая над жертвой, звучно выдохнуло запахом сырой земли и прелых растений, и тут же сгустившуюся духоту рассек чистый, пронзительный звон эльфийской стали. — Вставай! Вставай скорее! — девушка узнала голос Фили, четыре руки рывком поставили её на ноги, и вместе со своими спасителями она бросилась прочь от страшного места. — Что это было? — сипло выдохнула Рейневен, стремясь унять стучащие сами собой зубы. Её втолкнули в середину таких же ошарашенных, как и она сама, мужчин. В лесу снова стало тихо, будто ничего и не было. — Дерево. Просто дерево. Злое дерево с очень большими корнями, — пояснил Двалин, поглаживая острую кромку готового к бою топора и поглядывая через плечо девушки с таким выражением лица, что оглядываться назад ей совершенно расхотелось. Торин всё еще держал Рейневен за руку выше локтя, от его хватки было больно, но эта боль успокаивала, уверяла в том, что она находится в безопасности. Но кроме боли Рейневен чувствовала и другое — едва заметную дрожь, передающуюся от Торина через сцепленные руки. Пожалуй, впервые девушка видела короля гномов в такой ярости, и вряд ли хотела бы увидеть снова. Когда он посмотрел на неё, его взгляд метал молнии. — Я же говорил! Я же просил тебя! Никогда! Не ходить! Последней! — он буквально рычал каждое слово, а в широко раскрытых глазах всё ещё бился ужас, разбавленный яростью. — Говорил же? Или нет?! Будто бы для пущего эффекта, гном, вдобавок к угрожающему тону, ещё и встряхивал на каждом слове совершенно оторопевшую от такого напора девушку. Не дожидаясь ответа, или не нуждаясь в нём, Торин резко отпустил Рейневен, почти что отталкивая от себя, и, бесцеремонно распихав всех, кто оказался у него на пути, ушел вперед. Рейневен опомнилась только когда почувствовала влагу на щеках. Напряжение стало отпускать её и она громко всхлипнула, не успев сдержаться. Её руки мелко тряслись, когда она растирала слёзы по грязному лицу, в ногах снова появилась противная дрожь и слабость. Она вспомнила, как ей стало страшно, когда лес ожил и надвинулся на неё. Вспомнила первобытный ужас, от которого зашевелились волосы, когда в голове вдруг возник чей-то шипящий страшный голос, угрожавший забрать у неё самое дорогое, но вместо того, чтобы ещё больше запугать, придал сил для спасения. После этого даже гневный рык Торина не мог напугать её, тем более он был, в сущности-то прав, но вот обидно было очень. На плечо мягко опустилась большая морщинистая ладонь. На безымянном пальце блестело кольцо с рубином, а манжет богато отделанного красного кафтана был изрядно обтрёпан. — Не держи на него обиды, — тихо молвил Балин, приобняв девушку за плечи и этим уняв сотрясающую её нервную дрожь. От гнома исходило отеческое тепло и участие, Рейневен усилием воли подавила желание повернуться и спрятать лицо у него на плече. — Торин меньше всего хотел бы обидеть тебя, — продолжил гном. — Он просто испугался. Балин уговаривал её, пытался что-то объяснить и, возможно, как-то оправдать поступок Торина. Это неожиданно возмутило Рейневен до глубины души. Ей не нужны были эти слова, они были лишними, ведь она чувствовала настроение Торина лучше, чем саму себя, вот и в этот раз ей было достаточно один раз посмотреть ему в глаза. Пусть это ничуть не смягчало обиды, внезапно оказавшейся очень болезненной, что само по себе удивляло Рейневен, ведь раньше она за собой такого не замечала, девушка знала твердо, что должна справиться с ней сама. Переболеть, переосмыслить, принять, и жить дальше. — Мне нужно догнать Торина, Балин, — тихо произнесла она, мягко снимая с плеча тяжелую руку старого гнома и прибавляя шаг. *** Задолго до наступления ночи стало ясно, что судьба решила сполна отыграться на отряде Торина Дубощита за монотонное однообразие прошедших дней. Не успели гномы уйти далеко от реки, неустанно сокрушаясь по поводу потерянной добычи, да свалившегося в колдовскую воду Бомбура, как впереди послышался лай собак и пение охотничьего рога. — Что опять тут творится? — воскликнул Бильбо, остановившись, как вкопанный. После того, что ему пришлось пережить, хоббит был готов видеть козни злого леса буквально во всём, и возможная встреча с неизвестными, вышедшими на охоту, не была исключением. За морок сошла и выскочившая на тропу прямо перед отрядом снежно-белая лань, грациозная и легкая. Если олень, о котором ещё слагали печальную песнь их пустые желудки, так и остался несбывшейся мечтой о сытной трапезе, то эту добычу, что сама шла к ним в руки, гномы упускать не собирались. Несколько небольших тугих луков — подарок Беорна, пропели в унисон, в воздух взвились несколько стрел. Белоснежная лань изящно переступала ногами в паре десятков шагов, словно насмехаясь над подгорными жителями. Ни одна стрела не достигла цели, словно растворяясь в темноте вокруг животного. Гномы не были бы гномами, если бы тут, весьма некстати, не проявили своё легендарное упрямство. Не последнюю роль сыграл и длительный голод. — Прекратите стрелять! — кричал Торин, тщетно пытаясь прекратить творящееся безумство. — Стойте! Но гномы, войдя в раж, не слышали его и расстреляли все стрелы. А белоснежная лань, которой всё-таки надоело назойливое внимание, отпрыгнула в сторону и растаяла в темноте, словно дым. Осознав, что натворили, все приуныли, и даже Торин чувствовал себя настолько опустошенным, что не сказал никому ни слова. Пару часов шли молча, гномы угрюмо глядели под ноги и упорно избегали пересекаться с кем-либо взглядами. Лишь Кили, понуро плетясь позади старшего брата, время от времени начинал бормотать себе под нос что-то о том, что гномы вполне могут обойтись без пищи долгое время, да и стрелы не такая необходимая вещь там, где не на кого поохотиться. Слушая его, Фили время от времени усмехался, хотя и был мрачнее тучи. У Бильбо не выходили из памяти звуки, которые он слышал перед появлением белой лани. Пение рогов и собачий лай были настолько близкими и отчетливыми, что не хотелось сомневаться в их реальности. Но никто больше и словом не обмолвился, что слышал их тоже. Хотелось надеяться, что лес скоро закончится, раз реку им удалось перейти, и что в лесу кроме них есть разумные существа. Рассказ Беорна о нраве лесных эльфов Бильбо помнил очень хорошо, как и нелюбовь гномов к ним, но в создавшейся ситуации понимал, что встреча с ними — не самое плохое, что может произойти с отрядом Торина Дубощита. Бильбо даже не подозревал, насколько близок к истине. *** Команда остановиться на ночлег была воспринята, как величайшее благо. Носилки с Бомбуром довольно небрежно опустили на землю, в душе рассчитывая, что толстяк проснётся, но тот лишь громко всхрапнул после встряски и звучно причмокнул губами. — По крайней мере, ему сейчас не хочется есть и пить, в отличие от нас, — вздохнул Бофур, со смешанными чувствами посмотрев на спящего, уселся на землю, прямо там, где стоял, и опёрся на спину такого же измотанного донельзя Бифура. Носилки они оставили ровно посередине небольшой поляны, и свободного места было достаточно, но, по сложившейся привычке, спать укладывались близко друг к другу, дабы сохранить тепло и чувство безопасности. Фили и Кили выбрали первое попавшееся ровное место и, замотавшись в плащи с головой, мгновенно уснули. Торин, собравшийся назначить их в первый дозор, вынужден был искать тех, кто еще не свалился без сил. Рейневен кинула одеяло на землю, где придется. Монотонный храп Бомбура не мог помешать ей — усталость была такой, что она бы заснула и под грохот камнепада в Мглистых горах. Но прежде девушка решила, что обязательно должна поесть, хотя бы чуть-чуть, хотя бы одну крошечку в рот положить, но опомнилась только догрызая третий сухарик. Спохватившись, она поспешно сунула мешочек с сухарями на самое дно котомки, и, плотнее завернулась в пыльный плащ. В этой части леса было намного холоднее, чем до перехода через реку, и она чувствовала, что прохлада пробирается под все её многочисленные одежды. Ну ничего, она уже сыта, практически сыта, сыта на самую толику, а значит скоро пригреется и заснет. Заснёт и увидит во сне издевательские сны про жареных на костре до хрустящей корочки окуньков, во сне помешает густую наваристую похлебку, аппетитно побулькивающую в котелке над огнем, снова вдохнет аромат медовых плюшек в доме Беорна, смахнет с губ муку, которой те были обсыпаны, напьётся парного молока… нет это было абсолютно невыносимо. Рейневен подняла голову с мешка и посмотрела по сторонам — мужчины давно спали, борясь с голодом сном, а она всё никак не могла успокоиться, пустой желудок сводил с ума и, не выдержав, девушка полезла в котомку за последним сухариком, который она могла себе сегодня позволить. И за одним единственным глотком воды, который она будет долго-долго смаковать, прежде чем проглотить. Первую дрёму — вязкую, тягучую, жадно поглощающую сознание, спугнула внезапная тяжесть одеяла. С усилием разлепляя веки, Рейневен различила перед лицом изрядно потрепанный мех плаща Торина, через который светился огонёк небольшого сторожевого костра. Он был ещё мал, только разгорался под чьими-то умелыми руками, но его мягкий теплый свет совсем не был робким. Черный мрак леса не смел теперь приближаться к спящим путникам, оранжевые язычки пламени своим танцем отпугивали его и удерживали на расстоянии. И вместе со светом, который видели глаза Рейневен, в её сердце, где еще недавно жила невыносимая усталость и отвратительное чувство обреченности, проникало живое тепло и надежда. «Как хорошо, что кто-то додумался разжечь костер!» — подумала она, поудобнее пристраивая голову на скатанном плаще. Она не была уверена, показалось ей или нет, но торчащую из-под покрывал макушку приласкало невесомое прикосновение и теплый воздух, а потом чьи-то пальцы легонько пробежались по растрепанным волосам. Рейневен с усилием выдернула себя из желанного плена сна и увидела уходящего к костру мужчину, чей силуэт резко выделялся на ярком фоне. Душа рванулась за ним быстрее тела, а потом ночь мягко сомкнулась вокруг девушки. Во мраке, скрадывающем окружающие предметы, не таилась угроза, и Рейневен храбро окунулась в него. Теплый свежий воздух лизнул лицо, мягко окутал тело. Девушка жадно вдохнула, наслаждаясь его почти забытым вкусом, чувствуя, как свежесть и сладость растекаются внутри неё, пробуждая к жизни. Тот, кто вел её вперед через заросли густого ивняка, был совершенно неразличим в темноте, но Рейневен и не нужно было его видеть, чтобы в теле появилась истома. — Что мы упустили, Торин? — невпопад спросила она в темноту, которая кружилась и вертелась вокруг неё, а может это было результатом головокружения от быстрого бега, хотя как она могла вообще бежать, ведь ноги едва подчинялись ей и того гляди могли переплестись между собой и вызвать падение. Торин не ответил, лишь обернулся через плечо и Рейневен смогла разглядеть загадочную улыбку на его губах, и сияющие от этой улыбки глаза. Внутри все сжалось и оборвалось, где-то глубоко вспыхнул и разлетелся по ослабевшим конечностям сноп острых искр. Они наконец покинули плотно заросшую ивняком и мелким кустарником полосу леса и вышли на берег реки, воды которой тихо и переливчато пели, даря покой и умиротворение. Торин бережно взял Рейневен за руки и плавно приблизил к себе. — Что мы упустили, Торин? — ещё раз переспросила она, пьянея от сыпавшихся на неё поцелуев. — У гномов принято… после первой ночи… мужчина и женщина должны заплести друг другу особые косы… — сбивчиво шептал Торин, зарываясь лицом ей в волосы, в уши, за уши, куда-то в шею, щекотно покалывая бородой ключицы, обнимая, тесно прижимая к себе ставшее мягким и податливый гибкое девичье тело. — Но я же не гно-омка, То-ори-ин, — протяжно выдохнула Рейневен, выгибаясь в его руках, чем Торин тут же воспользовался и его пальцы мигом распустили шнуровку её рубашки. Небо было черным, чистым, усыпанным звездами, Рейневен смотрела на них во все глаза. Мысль о том, что это с ней уже было, промелькнула, да тут же затерялась в водовороте ощущений, которые дарили ей шершавые мужские ладони. — Неважно… Ты — моя… — Торин успевал сразу всё: целовать, ласкать, стаскивать с неё одежду, и одновременно его пальцы ловко кружили в распущенных волосах нареченной. Рейневен таяла и млела, пугалась саму себя и желала того, чего ещё не ведала. Она не думала, что заплетание волос может быть таким чувственным занятием, и там, где с прошлой ночи до сих пор саднило и побаливало, теперь разгорается пожар, и болит теперь совсем по другой причине. — Позволь… Дай мне… — бормотала она, пытаясь поймать мужские руки и остановить Торина, но с трудом владела собственными, и когда он вложил в ее дрожащие пальцы туго заплетенную витую косичку, она не сразу поняла, что это. — Я так не смогу, я не умею, — пожаловалась она, искренне сетуя на свою нерадивость. — Научу, — заверил Торин. Его улыбка угадывалась по тембру голоса. Как-то незаметно они оказались на траве возле реки: Рейневен сидела, поджав под себя ноги, Торин — стоял на коленях позади неё. Девушка обернулась и оказалось, что он тоже почти раздет, а черные змейки волнистых прядей и в темноте заметны на его светлой коже. Девушка торопливо запустила пальцы в них, надеясь, что Торин не заметит её дрожь, и как во сне слушала его объяснения по плетению косы. Гномьи традиции были святы и нарушать их было нельзя, но Рейневен, видимо, пропустила добрую половину наставлений, потому что не раз и не два ей пришлось начинать работу заново, да и Торин не сдерживался и шипел от боли, когда она была слишком усердна в то время, как пальцы едва ей подчинялись. В конце концов, Торин не выдержал. Трудно было точно сказать, что же в итоге сыграло свою роль — её близость, сумасшедшая звездная ночь или неутоленное желание плоти, но Рейневен внезапно оказалась лежащей на спине на расстеленном мехом вверх плаще, а Торин навис сверху, пугая и завораживая своей мощью. Она сжалась и напряглась, совершенно некстати вспомнив все неприятные ощущения их первой близости. Рейневен прекрасно знала, что они больше не повторятся, доверяла Торину безгранично, и желала его не меньше, чем он — её, но поделать с собой ничего не могла. На короткое мгновение ей попросту стало страшно, вкупе с совершенно безумным желанием, впервые разгорающимся в её теле. Дунадейн растерялась и замерла, положив обе ладони Торину на грудь и неотрывно глядя в его глаза. Он все понял без слов. И потому ей снова помстилось, что это с ней когда-то происходило. Давным-давно, может даже в прошлой жизни, если таковая и была, но когда Торин помог ей встать, а потом подхватил на руки и вместе с ней шагнул в теплую воду, найдя самый лучший выход из создавшейся ситуации, Рейневен тут же об этом позабыла. Чистая купель реки забрала испуг и боль, освежила и расслабила тело. Звезды закачались на водной глади, игриво ныряя в легкую рябь, поднятую сплетёнными в объятии телами. Казалось — только руку протяни, и зачерпнешь полную горсть серебряных колючих звездочек, словно осыпавшихся с небосвода. Но самые яркие и красивые звезды сияли этой ночью в глазах мужчины, который смотрел на свою любимую женщину, как и в её глазах, устремленных на него. Рейневен пришла в себя от собственного глухого стона и боли в прикушенной губе. Тело продолжало содрогаться в судорогах удовольствия, а рука была зажата между плотно сведенных бёдер. Осознание произошедшего настигло девушку жгучим стыдом, от которого вмиг запылало лицо. Наверняка эти бесстыдные стоны слышал весь лагерь, и Торин тоже. От пережитого наслаждения еще шумело в ушах и часто билось сердце. Одно воспоминание о сладостном безумии, пережитом во сне, снова пронзило всё тело острым ярким спазмом, но на сей раз Рейневен смогла сдержаться. Тяжело дыша и кусая губы, она перекатилась на живот и уткнулась лицом в сгиб локтя. Так чувственно, так мучительно сладко это было с ней, с ними обоими, только той удивительной ночью на берегу реки. Рейневен удивлялась, что могла об этом позабыть. Им всегда было хорошо наедине, но тогда всё было как-то особенно, и объяснить это было невозможно никакими известными ей словами. Глаза открывать не хотелось, ведь так, не видя опостылевший непроглядный сумрак леса, Рейневен всё еще пребывала там, где волны затопившего весь мир белого света омывали их двоих, где она могла ощущать тепло и близость любимого, и чувствовать такое же суматошное биение его сердца рядом со своим. Она была на земле и не на земле одновременно, её сознание парило где-то на грани бытия, а может и за гранью. Она видела удивительные вещи: грандиозные каменные чертоги с потолками такими высокими, что не хватало зрения, чтобы их разглядеть, и тут же по соседству — прекраснейшие цветущие сады и фруктовые рощи. Рейневен вдыхала жаркий воздух, нагретый кузнечными горнами, и тут же его сменял аромат диковинных цветов и зелени. Вдох за вдохом. Она могла различать чьи-то фигуры, не человеческие, не эльфийские и уж конечно не гномьи, так они были высоки ростом. Приглядевшись, Рейневен поняла, что одна фигура принадлежит высокому могучему мужчине, обнаженному по пояс. Его темно-рыжая борода красивыми кольцами спускалась до середины груди, сверкая медной заколкой по центру, а густые длинные волосы были заплетены в толстые косы. В левой руке гигант держал огромный кузнечный молот, в правой же удерживал кисть руки прекраснейшей женщины, которую Рейневен могла только представить. Даже эльфийская королева показалась бы рядом с ней простушкой из деревни. Облаченная в зеленое просторное одеяние, расшитое яркими цветами, с цветочной короной-венком на распущенных каштановых волосах, струившихся ниже талии, она с необыкновенной любовью во взгляде смотрела на своего мужчину и он отвечал ей не менее нежным и пылким взглядом. Сердце Рейневен замерло от восторга и священного трепета. Кто бы это ни был, это были необыкновенные создания, и она не понимала, за что удостоилась чести видеть их. Она почувствовала, как Торин прижался к ней сзади и положил руки ей на плечи, от чего сразу стало спокойнее. Она не могла видеть его, но знала, что он видит то же, что и она. Величественная пара посмотрела на них, и, если женщина улыбалась ей приветливо, словно приветствуя и одобряя её присутствие здесь, то мужчина-кузнец был серьезен и пристально изучал её. Рейневен совершенно точно была уверена, что внимание неизвестного посвящено именно ей. А потом женщина в зеленом протянула ей крошечный огонёк, звездочку, танцующую на пересекающих раскрытую ладонь линиях. Помедлив мгновение, Рейневен приняла этот странный дар. И в следующий же момент проснулась. Еще секунду назад Рейневен бродила где-то за пределами известного ей мира, греясь в теплых лучах не видимого её глазу светила, но теперь снова оказалась в Лихолесье. Здесь больше не было темноты, но призрачное мутное свечение несло лишь холод и тревогу. Оно заполняло все уголки занятой под стоянку просеки, выставляя напоказ каждую мелочь, а в самом центре, где было светлее и холоднее всего, находился Торин Дубощит. Безоружный, лишенный надежной и привычной защиты прочного гномьего доспеха, в своей синей рубахе, король гномов выглядел крайне уязвимым. Он стоял, опустив большие руки вдоль туловища и безотрывно смотрел в самый центр окутывающего его все плотнее белого марева, а губы беззвучно шевелились, будто бы он вел беседу с кем-то, видимым лишь ему одному. Когда Рейневен увидела, какими глазами Торин смотрит в это белое ничто, от ужаса у неё волосы встали дыбом. Она окликнула его, но он её не услышал. - Торин! - выкрикнула Рейневен, но звук её голоса мгновенно поглотила сгустившаяся вокруг тишина. Рейневен вскочила, одновременно хватая оружие, и со всей мочи кинулась к Торину, который, всё еще плотно окутанный светящимся туманом, как коконом, медленно пошел прямиком в лес. Свечение вокруг гнома усилилось и во все стороны повеяло холодом и сыростью, как из могилы, и Рейневен не показалось, когда она заметила, что белая сфера, заключившая в себе Торина, пульсирует, словно большое сердце. Девушка снова закричала, хотя и знала, что это бесполезно и Торин её не слышит. В отчаянном прыжке она преодолела разделяющее их пространство, но схватить гнома ей не удалось. Торин, почти не оборачиваясь, коротким движением остановил её бросок и с силой оттолкнул от себя. Рейневен приземлилась на что-то мягкое и в тоже время твердое, задыхаясь от возмущения и собственного бессилия. Под ней что-то зашевелилось и кто-то от души выругался, вполне громко и понятно. С изумлением и тут же вспыхнувшей надеждой, Рейневен узрела выбирающегося из-под неё Двалина. Выражение лица гнома в тот момент, когда он увидел и осознал происходящее, не поддавалось описанию, но он не растерялся и не замешкался ни на секунду. Они тут же бросились на помощь своему королю, не сговариваясь поняв, что другого шанса спаси его у них может и не быть. Рейневен намертво вцепилась в куртку Двалина, который шел вперед, как таран, и почти что висела на нём. Воздух сгустился, стало душно, а ноги увязали в нем, словно в трясине. Неизвестно, что помогло в итоге: объединенное желание спасти того, кто был одинаково дорог обоим, а может забористая ругань Двалина вкупе с его яростью, умножившей физическую силу, но когда они с двух сторон вцепились в Торина и потянули на себя, их троих со страшной силой отбросило назад, будто бы лопнул невидимый канат, удерживавший короля гномов. - Торин! Торин! Очнись! - Двалин опомнился первым и, забыв про ушибы, бросился к лежащему без памяти другу, а за ним и Рейневен, которой повезло гораздо больше. Дыхание Торина было поверхностным и частым, глаза под веками беспокойно двигались, на осунувшемся лице отражалась переживаемые им где-то в небытие страдания. Привести его в чувство никак не удавалось и, в сердцах, Двалин, заметно волнуясь, отвесил своему королю совершенно непочтительный подзатыльник. Рейневен ахнула от неожиданности, но прием Двалина оправдал себя. Торин открыл глаза и попытался сесть, морщась от боли и озадаченно потирая макушку. - Двалин? А ты что тут делаешь? - хрипло пробормотал он и с удивлением огляделся вокруг, словно выискивая кого-то. - И где мой брат? Двалин так и застыл с открытым ртом. Бледный, как полотно Торин с явным непониманием ситуации переводил взгляд с Двалина на Рейневен и обратно, даже не подозревая, что в эти мгновения младший сын Фундина как никогда прежде близок к отчаянию. Из разжавшегося кулака Торина прямо в ладони Рейневен выпал золотисто-коричневый, с искристым мерцанием, гладкий камушек, с выбитой в нём одной единственной руной.