Согрей мою душу, растопи мое сердце

                    На мгновение наступила гробовая тишина. После сказанных слов Торину показалось, что мир вокруг него раскололся, словно бы по раскаленному до предела куску металла вдарили молотом — и во все стороны брызнули раскаленные капли, попадая ему прямиком в сердце и причиняя немыслимую боль, от которой стало трудно дышать. — Мой отец?! — не своим голосом прохрипел Торин, одним прыжком преодолевая расстояние до девушки. — Да что ты несешь, девчонка?! Как это может быть?! Ты лжешь!       Пальцы гнома — ей почудилось, что она попала в стальные тиски, — охватили руки Рейневен выше локтей, и Торин встряхнул девушку с такой силой, что она мотнулась, как тряпичная кукла. — Мне больно! Отпусти! — вскрикнула девушка, пытаясь вырваться, но он не слышал, продолжая удерживать ее и буравить горящими от ярости глазами. На какой-то момент Рейневен стало страшно. Гном был в бешенстве и мог сломать ее как соломинку, даже не прилагая особых усилий. Но когда она увидела смертельную бледность его лица, широко раскрытые глаза, в глубине которых билась давняя, но не забытая боль, ее страх испарился. Она помнила боль и злость на весь свет, почти подчинившие ее себе, когда не стало отца. Гном вряд ли чувствует по-другому. — Отпусти же меня! — снова потребовала Рейневен, делая более решительную попытку вырваться из мощных рук мужчины.       Торин медленно разжал пальцы — и Рейневен стремительно отступила назад. Подгорный Король стоял злой, ошеломленный, растерянный, несколько уязвимый в этот момент, будто прочную оболочку сдержанности и привычной замкнутости одним ударом острого клинка рассекли и отбросили в сторону. — Я не лгала тебе, — тихо проговорила девушка, и голос ее дрожал, то ли от волнения, то ли от пережитого испуга. Усилием воли она взяла себя в руки, чтобы перестать трястись как лист на ветру. — Как это возможно? — так же тихо, делая явные усилия говорить ровным голосом, спросил гном. — Я не верю. Да и как в такое вообще можно поверить? Тяжело дыша, Торин отвернулся, опустив голову, отгораживаясь от мира завесой длинных волос. Сердце колотилось как бешеное, сознание еще не до конца воспринимало то, что ему только что сказала эта черноволосая девушка. Происходящее больше напоминало странный сон. — Я не должна была говорить. Уж лучше бы Гэндальф. Он бы нашел нужные слова все объяснить, — серые глаза Рейневен выражали сожаление. И она все еще была напугана резкостью Дубощита. — Нет. Не надо Гэндальфа. — Торин поймал себя на том, что смотрит на хрустальные дорожки, оставленные скатившимися слезинками на ее бледных щеках. — Я причинил тебе боль? Девушка попыталась изобразить что-то похожее на улыбку, но получилась горькая гримаса. — Синяки проходят, и о них забывают. А боль от потери отца навсегда остается в сердце, — едва слышно проговорила она, опустив голову. — Сядь и расскажи. — Торин тяжело опустился на стул, снова налил вина, теперь уже в два стакана, и так же залпом выпил.       Его трясло от волнения, наверное, первый раз в жизни, если не вспоминать юность, и он очень надеялся, что девушка не заметит этого. Но Рейневен и сама была не в лучшем состоянии. Не глядя, она взяла стакан, быстро опустошила его и передернулась всем телом. Как ни странно, чрезмерная приторность вина помогла ей собраться с мыслями. — Мой отец был следопытом Севера. Как и многие другие дунадэйн, он всю жизнь ходил по Эриадору, оберегая покой простых жителей и помогая сбившимся с пути. Он был прекрасным честным человеком, смелым и отважным воином, слава о силе и доблести которого шла впереди него. В суровых боях он заслужил свое прозвище Серый Гром. Однажды — я тогда еще даже не родилась — он встретил Гэндальфа, возвращавшегося из разрушенной черной крепости Дол-Гулдур. Волшебник вез с собой старого умирающего гнома, которого нашел в подвалах крепости. Гном был не в себе: не помнил ни своего имени, ни откуда родом, ни при каких обстоятельствах попал в то зловещее место. Так как Гэндальф торопился в Лориэн, он попросил моего отца позаботиться о старике. Дни жизни гнома были сочтены. Отец отвез его в знакомое людское поселение, где были те, кому можно было вверить заботу об умирающем. Находясь на пороге смерти, старый гном пришел в себя и стал говорить, но в его словах не было никакой информации, которая могла бы помочь отыскать его родных. Он взял с моего отца слово, что тот найдет его сына и сделает все от него зависящее, чтобы спасти его жизнь в случае, если этот самый неизвестный сын отважится на очень рискованное предприятие, — Рейневен замолчала. В тишине полутемной комнаты единственными звуками были потрескивание затухающего камина и рваное от волнения дыхание Торина. — Гном отдал моему отцу медальон, который висел на его шее, и умер. Умер, так и не назвав ни одного имени, словно и не помнил вовсе. А мой отец, человек слова и чести, всю оставшуюся жизнь пытался выполнить клятву, но так и не узнал, кем был этот гном, и кто мог быть его сыном. Отец умер двенадцать лет назад от ран, полученных в стычке с орками, и перед смертью рассказал эту историю мне, потому что живых сыновей у него на тот момент не осталось, а я уже многие годы следовала за ним повсюду. И я тоже дала слово. Как видишь, мне понадобилось много времени, чтобы найти тебя. — Рейневен достала из-за пазухи сложенный в несколько раз шелковый платок и протянула Торину. — Держи. Это твое по праву. Шелковый платок плавно стек с ладони девушки на широкую ладонь гнома. Торин с внутренним трепетом развернул тонкую ткань. У него перехватило дыхание, когда он увидел овальный медальон с рунной вязью, выкованный еще его дедом Трором для своего новорожденного сына Траина из сплава различных металлов, переливающихся в нем разноцветными сполохами.       Он прекрасно помнил, когда видел его в последний раз на груди своего отца. В ночь перед Азанулбизаром, в походной палатке, где он с отцом и дедом готовился к битве, облачаясь в доспехи и держа последний военный совет перед боем. Сердце защемило. В руке лежало подтверждение того, что отец мертв, рождая те же чувства, как если бы он собственноручно закрыл ему глаза. Торин опустил голову и закрыл глаза, сжимая в руке медальон. Что ж, вот и все. Робкая и бессмысленная надежда найти отца живым испарилась. — Спасибо, — глухо молвил Торин. — Спасибо тебе и твоему отцу от всех гномов рода Дурина за то, что сдержали слово. Люди редко делают нам добро. — Да, в легенды уходят добрые дела. Мир становится жестче и злее. Но не сомневаюсь, что ты бы поступил так же, Торин Дубощит. — Его похоронили по нашим традициям? — Отец с моим старшим братом отвезли его к горному массиву неподалеку от той деревни и похоронили в небольшой каменной пещере. Я знаю это место, — предвосхитила Рейневен следующий вопрос. — Когда-нибудь... — начал Торин, но запнулся, впервые с начала рассказа посмотрев на девушку. — После того, как мы вернем Эребор, я поеду на могилу отца. Я бы хотел перенести его тело в королевские усыпальницы Эребора — там ему место, — и тихо добавил: — И еще я хотел бы поклониться могиле твоего отца, Рейневен.       Брови девушки удивленно поползли вверх. Что она слышит? Чтобы король гномов захотел поклониться могиле простого следопыта? Человека? Что происходит с этим миром? — Благодарю тебя за эти слова, Торин, сын Траина, — с легким поклоном ответила она. — Даже если ты и не осуществишь свое намерение. — Не думаю, что это произойдет, — решительно возразил Торин. — Родственные узы у гномов чрезвычайно сильны: мы дорожим своими братьями, сестрами и почитаем родителей. Поэтому встретить уважение наших традиций со стороны человека не может не быть оценено по достоинству. У наших народов издревле тяжелые взаимоотношения. Но я помню добро, которое делают мне или тем, кто мне дорог. Так же как и зло. — Твое право, — соглашаясь, кивнула Рейневен, и оба замолчали, погрузившись в свои мысли.       Торин выпил еще вина и теперь смотрел в затухающий камин, вызывая в памяти воспоминания, связанные с отцом и дедом. Не предвидел он такого поворота судьбы, такого начала похода. Да и кто бы мог? Разве что вездесущий Гэндальф. Добрый ли знак или плохой — узнать правду об отце сейчас?       Рейневен рисовала мыском сапога на дощатом полу невидимые узоры и размышляла, что неплохо было бы вернуться к тому, зачем она, собственно, здесь оказалась. К ней снова вернулось ее воинственное настроение, которое под влиянием момента на короткое время уступило место женской мягкости. Время было позднее, девушка уже давно чувствовала усталость. В дальнем конце коридора ее ждала приготовленная комната, но чтобы поскорее оказаться там, нужно было задать один-единственный вопрос. А вот это сделать как раз было сложнее всего, ибо после грустных бесед об умерших отцах, по меньшей мере неприлично было резко переводить тему на незапланированное участие в походе гномов девушки-следопыта.       Она бросила краткий оценивающий взгляд на Торина, пытаясь угадать его настроение, но гном был погружен в скорбные думы и Рейневен опять не решилась. «Самое время сейчас встать, откланяться и уйти, — ответила себе девушка. — Самый подходящий момент. Ему не нужны твои услуги, как и тебе — участие в этом бредовом походе. Гномье царство, гномье золото — тебе там нечего делать. Клятва исполнена, ты можешь быть свободна». «А вот и нет» — вступила совесть. — Ты только нашла сына Траина, а вот вторая часть еще не выполнена!» «Ну и как она может быть выполнена МНОЮ?! — возразил ее разум. — Ты вообще хорошо рассмотрела этого гнома? Росту — ну почти человеческого, здоров и силен, да и оружием владеет наверняка бесподобно. Чем я могу ему помочь-то?» «Да хотя бы дорогу покажешь», — упорствовала наглая и честная совесть.       Правильно говорят: "От совести не спрятаться, не скрыться. Если она есть". Иногда Рейневен очень жалела, что у нее есть совесть, вот сейчас был как раз один из таких моментов. Надо было просто встать и уйти, пока она некстати не заголосила. — Торин, я хотела спросить, — нерешительно начала Рейневен, покусывая губу. Она по-прежнему видела, что момент неподходящий. — Торин? Он обернулся и посмотрел на нее, взгляд был печальным и тяжелым. — Я иду с твоим отрядом или нет?       Торину было трудно ответить. С одной стороны — клятва, данная ее отцом и затем ею, не позволяла ему отказать. Но, с другой стороны, Торин не видел никакого смысла прибегать к ее услугам, ни как следопыта, ни как воина, ни, тем более, как телохранителя. Гномы прекрасно ориентируются на местности, даже если это не каменные залы, туннели и шахты. И одежду сами могут и починить, и постирать, и приготовить поесть, если уж на то пошло. Сам он прошел столько битв, стольким смертям смотрел в глаза, что и не сосчитать. В бою не раз приходилось защищать собой друзей, и друзья бесстрашно платили ему той же монетой. Они сильные, закаленные в боях и трудностях гномы, поэтому какая польза от человеческой женщины?       И да, о женщине в компании тринадцати мужчин. Что, кроме проблем, принесет ее появление в отряде? Каким бы опытным следопытом Рейневен не была, женщиной она от этого быть не перестанет. Посеет в отряде смуту, будет отвлекать внимание и расслаблять, волей-неволей провоцировать, и это в какой-то момент может стоить кому-то из них жизни. Лучше избежать ненужных искушений, и этим уберечь всех их от больших бед. Он знал о нескольких таких союзах, союзах горестных и преждевременно закончившихся, ввиду того, что людской век короче гномьего. Нежные человеческие девы старели быстрее своих мужей и уходили из жизни, оставляя полюбивших их гномов на многие десятилетия с разбитым сердцем. Торин не пожелал бы ни себе, ни кому-то из близких ему подобной участи. Впрочем, вопрос собственного семейного будущего Торина интересовал меньше всего, но в самый ответственный момент, когда он начал поход, призванный вернуть его народу то, что принадлежало ему по праву, судьба-злодейка посмеялась над ним и подстроила встречу с Рейневен, чьи светло-серые глаза так прямо встречали его тяжелый взгляд, и она ни разу не отвернулась. Нет, Торин Дубощит не мог рисковать, отвечая за жизни тех двенадцати, что отважились идти с ним. Но и отказать в выполнении клятвы, данной его отцу на смертном одре, тоже не мог. Он бы никогда не простил себе этого.       Торин испытывал ужасную по накалу внутреннюю борьбу, которая шла не только по вопросу брать с собой в поход девушку-следопыта или нет. В спор вклинился третий участник — факт, с которым Торину пришлось еще тяжелее, чем с первыми двумя. Потому что гном то и дело ловил себя на том, что смотрит на Рейневен, и то, как он на нее смотрит, ему не нравилось абсолютно. Взгляд мужчины упрямо притягивало к ней и походная мужская одежда девушки только усугубляла этот интерес. Он успел изучить ее тонкий профиль, линию обветренных темных губ, длинную изящную шею, маленькие уши, вокруг которых завивались выбившиеся из косы локоны, тонкие длинные пальцы, сжимающие грубый глиняный стакан. Рейневен была красива, непозволительно красива для него, пожертвовавшего личными интересами ради своего народа.       Торин до боли сжимал кулаки и зубы, вглядывался в искры камина и усилием вызывал в памяти картины пылающего в драконьем пламени Эребора, чтобы прогнать прочь непрошеные чувства. — Как сын своего отца я освобождаю тебя от данной клятвы, — наконец вымолвил он. — Тебе нет смысла идти с нами, так что можешь вернуться к своим делам.       Вместо облегчения на душе кошки заскребли, Торин отвернулся к окну. Рейневен тяжело вздохнула. Ну что ж, вот и все. Странное дело, ей было жаль услышать отказ, а ведь несколько минут назад она хотела уйти, не дожидаясь ответа Торина. Она подняла со спинки стула свой плащ и в последний раз взглянула на коренастую мужскую фигуру возле камина. — Прощай. И да хранят Валар тебя и твоих друзей на этом пути. — Повернувшись на каблуках, Рейневен вышла из комнаты. Торин не обернулся и ничего не сказал.