Клятва

Доносы составляли его день. Жалобы, резолюции и снова доносы. Сосед не исполняет распоряжение? Донос. Ты сам не исполнил, сделал что-то? И на тебя донос. Всех на плаху, каждого. Пока не поймут, что законы надо соблюдать. Всегда. Максим зарычал, сбрасывая чернильницу на пол. Невозможно было прочитать все это и не сойти с ума. Как они могут? Ведь он... Он все рассчитал! Все продумал! Это государство должно было стать идеальным. Таким, каким видели его Руссо и Монтескье. Общественный договор и суверенитет народа – вот основа основ. Но люди, как всегда, не хотели становиться идеальными, исполнять законы и платить налоги. И каждый, буквально каждый в этом чертовом городе строчил доносы. Не ты – так на тебя. Робеспьер морщился, читая очередное малограмотное письмо. Хотелось швырнуть его в камин, но не позволяла совесть, да и выдержка, выработанная годами, заставляла дочитать до конца. И снова ничего важного: очередной лавочник укрыл от учета очередной горшок. На эшафот. И доносчика заодно, за ним тоже явно грешки числятся. Но пусть сначала посидит пару дней в камере, подумает, кто мог на него донести, помучается и выдаст всех, даже мать родную. Все равно не выкрутится. Максим устало потер слезящиеся под очками глаза. Нестерпимо хотелось спать... – Господин Робеспьер? – в кабинет заглянул Сен-Жюст и остановился на почтительном расстоянии от рабочего стола Максима. Робеспьер мысленно вздохнул с облегчением. – Что-то случилось? – он внимательно всматривался в лицо своего ближайшего соратника, пытаясь понять, что с ним не так, не как всегда. Мысли, назойливо толкающиеся в голове, отвлекали и мешали сосредоточиться. – Нет-нет, я зашел уточнить, будете ли вы на сегодняшнем заседании Генеральных штатов. – Буду, конечно. У меня нет причин пропускать его, – Максим смотрел удивленно и совершенно не понимал, чем вызван интерес помощника. – Это все, что я хотел узнать. Прошу меня простить. Сен-Жюст вышел, а Максим снова вернулся к работе. Стопка непрочитанных доносов на столе явно указывала на то, что гильотинировать необходимо половину Франции. Каждый день становился все более похож на предыдущий. Со дня казни Демулена и Дантона прошел уже месяц, но Максим все никак не мог избавиться от странного, давящего ощущения, будто бы забыл что-то важное. Настолько важное, что невозможно жить дальше, пока не вспомнишь. Бессонница преследовала Робеспьера, не давая забыться хотя бы во сне. Тридцать семь ночей бездумного созерцания потолка... Сон пришел неожиданно и незаметно. Максиму казалось даже, что и не сон это вовсе, а продолжение затянувшихся воспоминаний. Ночи в июле жаркие, душные. Окна в домах заперты наглухо, чтобы не впускать пыльный горячий воздух, насквозь пропахший нечистотами из сливов и тухлой рыбой. За городской стеной он был не в пример чище, да и жара, мучившая парижан уже не первую неделю, не позволяла замерзнуть даже ночью. – Смотри, это – Большая Медведица, – Максим удобно расположился на траве, пристроив голову на сгибе локтя. – А вон там... Камиль, ты меня вообще слушаешь? Но юный Демулен был слишком увлечен отловом светлячков, чтобы среагировать. – Камиль! – Максим дернул друга за плечо, привлекая к себе внимание. – Мне казалось, что мы пришли заниматься астрономией. Ложись и смотри на звезды! – Да ладно тебе! – Демулен улыбнулся настолько заразительно, что невозможно было не улыбнуться в ответ. – Теплынь-то какая... Максим недовольно фыркнул, недовольный поведением друга, но в глубине души признавая его правоту. Камиль улегся рядом, пристроив голову на плече Робеспьера. – Ну? Где там твоя Большая Медведица? – Можно подумать, тебе это интересно... Камиль хитро посмотрел на Максима и резко перекатился, прижимая друга к земле. – Знаешь, ты можешь меня потом побить, оттолкнуть или проклясть на веки вечные, но я сам себе не прощу, если не попытаюсь сейчас. – О чем ты... Но договорить Робеспьер уже не смог: Демулен чуть наклонился и впился ему в губы поцелуем неумелым, но страстным, вкладывая в него все то невысказанное, что накопилось в душе за долгие месяцы молчания. Максим, опешив, распахнул глаза и столкнулся взглядом с пронзительно-синими, темными в неярком лунном свете, глазами Камиля. – Прости, – через некоторое время сказал Демулен, разрывая поцелуй. – Но я уже не мог молчать. Я... пойду, да? – Стой! Куда ты? – Максим прокашлялся, прогоняя хрипоту из голоса. – Ты вряд ли хочешь меня сейчас видеть. – Не решай за меня, – резко ответил Максим, но, спохватившись, вернулся к своему обычному тону. – Ты... Зачем ты это сделал? Чего ты хочешь? – Гениальному Робеспьеру что-то неясно, – горько усмехнулся Камиль. – Я хочу быть с тобой. Но не так, как сейчас, а намного ближе, понимаешь? Максим наклонил голову, будто ожидая продолжения, и нахмурился. – Значит, не понимаешь, – грустно сказал Демулен и отвернулся. Неловкое молчание постепенно стеной вставало между когда-то лучшими друзьями. – Ты ветренен, – неожиданно нарушил тишину Максим. – Ты меняешь партнеров чаще, чем любой здравомыслящий человек. Что если ты и меня... оставишь? – Никогда, – мгновенно развернулся к нему Камиль. – Я всегда буду с тобой, всегда буду рядом, что бы ни произошло в нашей жизни. Но Максим продолжает смотреть с недоверием. – Клянусь, – серьезно сказал Камиль, снова склоняясь к лицу Робеспьера и легко касаясь его губ. Максим едва заметно вздохнул и притянул Демулена ближе, углубляя поцелуй. – И я клянусь, что никогда не оставлю тебя, – серьезно сказал Робеспьер, отстраняясь. – Что бы с нами ни случилось в будущем. Даже через десятки, сотни лет, в других мирах и вселенных я все равно буду с тобой. Я буду рядом, Камиль. Всегда. – Спасибо… Робеспьер резко распахнул глаза и уставился в потолок над кроватью. На осознание реальности ушло еще какое-то время, но, когда способность нормально соображать вернулась, Максим захотел снова вернуться в тот сон-воспоминание. Они с Камилем были тогда юны и наивны, колледж казался им вторым домом, а планы на жизнь были воистину громадны! Чувство, что он забыл что-то важное, постепенно стало отступать, и Максим уже жалел, что вспомнил старую клятву. Тогда это казалось правильным, но сейчас... Сознание явно играло с ним в собственные игры, заставляя путать сны с явью и принимать желаемое за действительное. – Прости меня, Камиль, – прошептал Максим, глядя в окно на светлеющий горизонт. – Я не смог... Небо оставалось безмолвно, что, впрочем, и не было удивительно. Вот только Робеспьеру казалось, что все-таки что-то изменилось в этом мире и уже никогда не будет так, как прежде. Что-то неуловимое, но оттого не менее важное...