***
Зейну семь с половиной, когда однажды его отец никогда больше не приходит домой с работы. На самом деле, если говорить точнее, он приходит - но так, что больше не улыбается, не разговаривает, не дышит. А Зейн оставлен ни с чем, кроме изрезанного тела (пороховая бочка, говорили они) и деревянного самолетика, чтобы показать почти восьмилетнему любовь. Триша плачет с тяжелыми приступами удушья, прижимая Зейна и Валию к её огромному животу, и молится Богу, в которого Зейн перестал верить с того момента, когда незнакомые мужчины с длинными бородами и ружьями решили поселиться в доме рядом с ними. Зейн ненавидит этих людей всеми фибрами его детской души, но даже в семь, он знает, что они должны нравиться ему, он должен хотеть быть похожим на нелюдей, которыми они являлись. Это из-за этого Зейн оказывается сидящим на заднем сидении расшатанного джипа на открытом пакистанском воздухе; неплодородная земля простирается на многие мили вокруг, куда ни глянь, пересекаясь с красивыми пыльными равнинами. Он сидит у ног своей Мамы, окруженный десятью, или около того, другими семьями, считая оставшуюся мелочь, которую он успел взять из дома его соседей, но после того, как ловит взгляд мужчины слева, он поспешно сует всю горсть обратно в карман. Они просто покидают самый последний контрольный пункт, оставляя его рваную, раздираемую войной страну позади, когда они убегают в спокойный, соседний Ливан в попытке забыть. Но даже так далеко от неё в сельской местности Зейн может видеть безымянные, безличные тела, брошенные лицом вниз в канавы, тянущиеся вдоль по сторонам дороги.(И иногда ему интересно, что произошло с Донией). Измученный, он прислоняется к его Маме, Валия крепко обнимает его слева и тихо слушает её молитву в ночи. "Я" пытается не дать его недостатку веры напугать самого себя.***
Зейн никогда не верил, что его мама будет лгать ему – фактически, он бы посмеялся над тобой и сказал тебе прямо подружиться со своей головой, если ты даже так сильно намекал на идею. В которой, он почему-то так уверен: он и его семья построят новый дом, снова будут носить красивую одежду и посещать мечеть, крышу которой не должны разбомбить, или ковры не окрасятся кровью. Он ждет день, когда он и его Мама смогут пройти вниз по улице без того, чтобы склонить головы угрожающим людям, стоящим в широких позах наверху седанов с огромными ружьями, стянутыми ремнем за их спинами. Напротив, Зейн цепляется за юбку его матери, одной рукой крепко сжимая Валию с его стороны, откуда он может чувствовать, что его рубашка прилипла к нему от слез, когда водитель приказывает, чтобы женщин переместили в другой джип. Мать сгибается, чтобы крепче прижать сына к её телу, и Зейн чувствует толчки малыша у неё в животе. Мальчишка наполовину чувствует его и жаждет, чтобы это была не девочка. - Дорогой, - судорожно шепчет она в его волосы. – Мы очень скоро увидимся. Вот увидишь. Очень, очень скоро, - Зейн усиливает свою хватку на Валие и Маме, которые начали плакать, и что-то ударяет его в сердце. Что-то, что по звучанию похоже на страх, на вкус, как смерть. Ухмылка водителя намного сильнее, чем мальчик, и семью Зейна вырывают из его слабых кулаков. Он до боли сжимает свою челюсть, когда джип остается наполовину пуст, и его семью выводят. Нет никакой надежды.***
В Ливане Зейна замечают трое мужчин, которые ловят его прямо перед тем, как он пытается сбежать из джипа. Остальные семьи бросают жалостливые взгляды на его фигуру, которую тащат по гравию, раздирая в кровь нежную кожу ребенка, но никто не может помочь. А Зейн смотрит на запыленные шины перед собой.***
Две недели спустя, голодный и изнуренный, Зейн валится от болезни перед большим, важно выглядящим зданием, полным людьми с персиковой кожей. Мальчик грязный, холодный и мокрый от того, что тонет в своих слезах. Женщина в твердом, темно-синем рабочем костюме нагибается, чтобы сгрести его хилое, разбитое тело в свои руки и пробормотать что-то на иностранном языке. - Мама,- тихо говорит Зейн. – Мама. Зейн видит жалость в её глазах, когда она, подметая лестницы в здании, приносит его к стойке. Это первый раз, когда Зейн слышит слово “Америка”.***
(Зейну тринадцать) В приюте для сирот во Флориде (некотором нереальном месте, называемым Майами), с Зейна снимают тунику и серьги, дают голубые хлопковые штаны и белую рубашку, у которой, любопытно, есть пуговицы, спускающиеся вниз по всей длине. А Зейн не может вникнуть, почему любой мужчина носит такие вещи поверх развивающейся на ветру дишдаши*, которую он помнит из Пакистана. Но это странная культура и даже странное место. Зейн учится склонять свою голову и держать язык за зубами, и он понимает, каково это - быть женщиной в Пакистане. Женщины в Америке, однако, отличаются от тех, которых он видел в жизни. Они выше, с ровной спиной, улыбаются, окружив его раздавленное тело, и хихикают, когда мальчик запинается на английских гласных в его странном акценте. Он ест безвкусную капусту, вкусно пахнущую, не приправленную курицу, давится зелеными листьями салата без чили или пряностей и стирает свою принадлежность между большим и указательным пальцем, чтобы пускать клубы дыма и звать девушек в коротких обычных юбках и слишком тесных блузках. Приют для сирот - маленькое здание, и, согласно указателю с названием, сделано из двух тысяч идентичных, красных кирпичей. Ему интересно, все ли комнаты были покрашены этим болезненным серым намеренно, или они меняли этот цвет, после того, как смотрели на него изо дня в день. И иногда, свернувшись клубочком под его поношенным пледом, Зейн видит сны о Донье и её багрово-красной парандже в своей последний день жизни. Это заставляет его интересоваться тем, что же произошло с его матерью и малышом у нее в животе. Зейн часто прекращает думать после этого. - Мою маму и сестер пристрелили, - однажды говорит Зейн одному из воспитателей на ломаном английском под горячим солнцем, пот капает по его выступающим ключицам. - И моего отца убили. Она фыркает и злобно говорит в ответ: - Ты сделал это? После этого Зейн перестает разговаривать.***
Зейну пятнадцать, когда он впервые слышит: содействовать всеобщему благоденствию и закрепить блага свободы за нами и потомством нашим. Это год, когда Зейна продали. Но Зейн надолго научился не верить тому, что он слышит, что на самом деле ружье в руках мужчины, стоявшего над ним, с широко разведенными ногами. Его нарисовали, бледная кожа и взгляд в его глазах напоминает Зейну тех пьяных офицеров-талибов, которые когда-то прочесывали улицы после темноты, охотясь за кровью и девственниками. - Как много ты получил? Зейн вздрагивает и передает сдачу в его ладонях и наблюдает, как мужчина складывает каждый последний пенни из денег, которые он заработал, горбатясь позади грязной стойки, покоряясь желаниям грязных, громких мужчин, которые кричали с закиданной назад головой, шлепая его по заднице и дергая за волосы. Он наблюдает за тем, как мужчина считает деньги и кладет жалкий рулон в карман, прежде чем повернуться к нему с широко раскрытыми глазами: - Семь гребанных долларов? – громогласно говорит он. – У тебя был весь день, и ты заработал семь гребанных долларов? Зейн вздрагивает и открывает рот, но ломанный английский, который начинает забываться, едва ли различим в его собственной голове (где, он все ещё говорит на урду) и вытягивает низкий, горловой смех. - Ты - маленькая тварь, террорист-смертник, - зло говорит мужчина, плевок летит из его рта, когда он вкручивает горящую сигарету, туша об обнаженное тело Зейна, дым вьется над обгорелой кожей. Зейн шипит самостоятельно падая назад, падая на себя, смотрит в злобные глаза и оказывается на коленях, рыдая,сгибаясь под ударами ремня мужчины. Зейн знает, что для этого есть много слов: Издевательство над детьми Торговля людьми Рабство. Но ни одно из них не подходило ему.***
Зейн работает по ночам, спит днём, работает днём, спит ночью, работает днем и ночью, спит днем и ночью, работает все время, совсем не спит. Он больше не отслеживает время, ориентируясь на восходе и закате солнца, скорее с ритмами кулаков, сигар горящими дотла на его коже. Не хочет рук, борющихся за его внимание и только. Всего слишком много. Но Зейн, определенно, отслеживает время болью.***
Зейну семнадцать, когда он возродждается с наваждением мягких рук, принадлежащих Лиаму Пейну. Социальный работник,- говорят они, реабилитация,- говорили они, спокойно,- говорили они. Но ни одно из этих слов не кажется реальным для него. Очевидно, здесь, в Америке, если ты наберешь три особенных цифры в телефоне, помощь прибудет, неважно, где ты находишься. И какая-то добрая душа увидев фиолетовые и синие пальцы Зейна, покрытые отметинами и темными синяками вокруг его тонкой шеи, и позвонила в полицию. Зейн надеется, что полиция не такая же, как Талибы, выпустившие пули в его сестер и мать. Это происходит именно так:: Одной зимней ночью, Зейн был на полу, сильно сжимающий одним кулаком, окрашенный пивом ковер, и предпринимающий попытки защитить спину другим кулаком от разлома металлической пряжки, когда дверь темной квартиры буквально выбивают с петель. Огромные люди с ружьями, закрепленными у них на груди и с такой же персиковой кожей, маршируют в квартиру и оттягивают мужчину от Зейна, прижимая его к земле. Зейн слышит “пизда”, “террорист”, “гребаный”, “смертник” и прячет лицо в покрытых шрамами руках. Избиение прекращается, но он не смеет открыть глаза. Наступает момент оглушительной тишины, после которого полиция выдергивает мужчину за двери и Зейн может видеть, как они затаскивают его на заднее сидение машины, с решетками на окнах. Он надеется, что они не пристрелят его. Потом нежные руки толкают Зейна в спину, и он ловит взгляд знакомых карих глаз, загорелой кожи и шокирован темными волосами, которые он вспоминает, видя так часто на улицах. Человек шипит, когда он рассматривает синяки Зейна и его руки теплые, но огрубевшие, когда пробегают по лодыжкам ("сломанные", - слышит он). Человек начинает говорить на искаженной тарабарщине, а мужчина в отличном белом пальто с омутами жалости в глазах нагибается, чтобы приложить пластмассовую маску к носу и рту Зейна. Затем он паникует, руки слабо борются, когда его глаза закрываются, от внезапно накатившей сонливости. - Талиб, - давится он с широко раскрытыми глазами. Глаза пакистанца наполняются слезами, и он тихо трясет головой. - Нет, - бормочет он. Белые люди в черном выглядят ошеломленными; Зейн знает, что они удивлены тому, как парень говорит о тех людях. Потому что, не должны ли они любить талибов? Не герои ли они? И все, что Зейн может видеть - пули, разрывающие на куски девятилетнее тело.***
Когда Зейн возвращается в сознание, он в кровати, но это не похоже на место, куда его мать тащили, когда Валия родилась. Потому что вместо белых чистых стен, сменных покрывал и удушающего стерильного запаха, Зейн, похоже, в каком-то доме. Стены бледно голубого цвета с белой отделкой и мебелью из натурального дерева, расставленной в комнате. Он медленно садится, замечая повязки на руках, недостаток боли в спине и его страх такой же сильный, как в ту ночь, когда Маму увозили на джипе, заглушает его голосовые связки. И Зейн знает места подобные этому; Талибы приводят новичков, с крепким здоровьем, перед тем как вывезти их, чтобы продать на улице. Он изо всех сил пытается сесть, но его веки будто тяжелеют и Зейн знает, что ему давали лекарства и это заставляет его кричать. Но он не может, не сейчас, когда те люди, возможно, здесь стоят в размашистой позе и с ружьями, прикрепленными ремнями к их спинам. Дверь открывается и Зейн замирает. Но это входит женщина – волосы которой соломенного цвета, кожа покрыта морщинами, а улыбка выглядит теплой. - Здравствуй, Зейн, - шепчет она. - Как ты себя чувствуешь? А Зейн не так хорошо знает английский, но у него есть смутное воспоминание изучения чего-то подобного в приюте. - Здравствуйте, меня зовут Зейн, - шепчет он, охрипшим и надломленным голосом. Женщина улыбается: - А меня Карен, - тихо говорит она. - Талибы. И женщина яростно трясет головой: - Нет, Зейн, мы - не Талибы, - она осторожно подходит к нему и мягко толкает его обратно на кровать, - мы не причиним тебе боли, хорошо, love? Зейн безучастно смотрит на неё. Она вздыхает: - Cпи, - шепчет она, нажимая на кнопку, и что-то начинает струйкой течь в его руки и Зейн думает, что не важно, что произойдёт с ним после, сейчас ему хорошо. Зейн засыпает под взглядом теплых, карих глаз Карен.***
Зейну нужно три месяца, чтобы влюбиться в Карен и её пылкую любящую натуру, и её прямую челку, и морщинистые, грязные руки от работы в саду под солнцем Флориды. Он узнает, что у неё есть сын - Лиам, парень на несколько лет старше него (странное имя, - думает Зейн), который уехал обратно в университет в Лондоне, и муж, который в настоящее время за границей, в Африке, но вернется через два месяца. - Потом он может научить тебя английскому! - Карен улыбается и хлопает в ладоши с энтузиазмом. Зейн улыбается и кивает в ответ, потому что он не имеет ничего против английского, но также его это не сильно и волнует. Но, если это сделает Карен счастливой, он желает делать почти все. Потому что она напоминает ему его мать: такая же теплая улыбка, такие же мягкие прикосновения рук к волосам и спине, но она гордая, не падает на колени при упоминании Бога, мужа или сына. Она берет руководство над своей жизнью и идет вперед. А Зейн смотрит с изумлением, когда она так делает, интересуясь, возможна ли такая вещь для каждого человека на этой планете.***
Одним полднем, она сидит с ним, притягивая на свою сторону, и рассказывает медленными, тщательно подобранными словами о том, как она и Джефф встретились. - Мне едва ли было двадцать, - говорит она, улыбка оживляет её голос, - а ему было двадцать четыре, - она выводит в воздухе цифры для него, и Зейн улыбается, кивая. - Он был таким милым и перепутал мой день рождения, купил мне цветов в другой день, - ещё один рисунок и звонкий смех, - два года спустя, он сделал предложение, и я сказала “да”, - она рисует огромный смайлик и Зейн чувствует, что уголки его рта приподнимаются. Потому что он не знает о любви подобной этой - у родителей все было запланировано, так же было и у бабушки с дедушкой и, хотя он никогда не встречал их, он уверен, что у прапрадедушки и бабушки все было запланировано. И когда Зейн смотрит, как Карен улыбается, смотря на фотографию двух мужчин, обнимающих друг друга, он чувствует боль глубоко внутри и прислоняется к её плечу, зарываясь в объятьях женщины, пытаясь дышать.***
Когда наступает лето, жара в теплоизолированном доме становится непереносимой, и Карен начинает брать Зейна на длинные прогулки прохладными вечерами, а он шаркает позади нее ногами в пропитанных потом вещах, со спутанными волосами, смотря на ночные улицы, огни и звуки. Это первое место, где он слышит такие слова, как дело благотворительности. Потому что, очевидно, мистер и Миссис Пейн управляют ре-а-би-ли-та-ци-он-ным центром для де-тей с на-ру-ше-ни-ем пси-хи-ки. Зейн передергивает от этих слов, а Карен тянет его в её сторону, говорит что-то слишком быстро, чтобы он мог понять, холодным тоном, которого Зейн еще ни разу от нее не слышал. Зейн на самом деле любит Карен. Неделю спустя, Джефф приезжает домой. Карен всю ночь проводит убирая, устраивая беспорядок, затем снова убирая, в то время как Зейн изумленно наблюдает из-за косяка двери, длинными пальцами держась за карманы. - Зейн, - шипит она, указывая на него, и всовывает веник ему в руки. Зейн смотрит на это словно видит впервые, потом поднимает взгляд обратно на Карен, делаюшую яростные подметательные движения руками, и быстро разражается смехом. Она замирает, с руками на губах и смотрит на него осуждающим взглядом. Зейн хихикает несколько раз и трясет головой, ставя веник на бесконечный пол гостиной. Джефф едва ли появляется в дверях, когда Карен бросается на него, и он смеется, звонко целуя её в губы. Зейн крадется во мраке, чтобы посмотреть на обмен любовью (что-то переворачивается в его животе). Он тихо смотрит, как Карен нагибается, чтобы что-то прошептать ему в ухо. Он двигается дальше в тени, тревожно, но глаза Джеффа поворачиваются, чтобы поймать его. Зейн замирает, а его дыхание ускоряется. Просто потому, что Карен любит его, не значит, что Джефф полюбит. Мужчина делает шаг вперед и, когда Зейн выставляет руки перед собой в качестве защиты, он замедляет шаг и шепчет успокаивая: - Здравствуй, Зейн, - быстро тараторит Джефф,и осторожно опускает руку на плечо Зейна. Он видит то, что Зейн знает английский немного,все же он провел почти четыре месяца с Карен, но язык непостоянный, покидающий его, когда он ему больше всего необходим. Зейн переводит дух от шока, руки трясутся. - Здравствуйте-меня-зовут-Зейн. И Джефф легко смеется, а Зейн покрывается багрово красным румянцем в ответ, желая ударить себя. Джефф поднимает бровь: - Хорошо. Если ты столько знаешь, это сделает мою работу намного легче. А Зейн осторожно наблюдает, стараясь изо всех сил понять новый акцент; Джефф удлиняет свои “о” и заставляет свои “з” и “ер” звучать как “а”. Но Джефф только улыбается его панике, успокоительно стуча по плечу. - Все будет хорошо, Зейн. - Увидишь.***
И это действительно так: ему хорошо. Потому что мистер Пейн или Джефф очень, очень добрый и, очевидно, у него много опыта работы с “беспокойными” детьми и Зейн, определенно, тот самый, с расстройством. И он точно не стыдится признать это сейчас, не так ли?***
Джефф сидит напротив него, внимательно рассматривая кровать, которую Зейн отказался покидать в пользу настоящего номера клиента. - Ты знаешь, почему ты здесь, Зейн? И Зейн знает, что он правда, правда знает теперь, не так ли? - Помощь, - хрипло шепчет он и прочищает горло от смущения. Джефф кивает, улыбаясь карими глазами до морщинок. - Расскажи мне о себе, - он использует много движений руками, и Зейн может понять значение жеста, и он колеблется, ломая свой мозг в поиске нужных слов. - Мне... - он старается изо всех сил. - Мне не нравятся Талибы. Мистер Пейн кивает, показывая жестом, что ему следует продолжать. - Они, - он показывает руками движения, изображающие стрельбу, - всех. И они берут в плен? ночью и накидывают на них веревку. Знаете, вокруг их шеи, - он задыхается, вспоминая, как они повесили их дворецкого Амира, за то, что нашли фотографию обнаженной женщины, лежащей на улице, за фотографию, которая даже не была его. - И когда настало утро, женщины кричали, потому что его лицо было... было, - он двигается, путаясь в словах. - Покрытый кровью с отрезанными руками, - заканчивает за него Джефф, выглядящий так, будто ему ещё многое предстоит узнать. Зейн кивает и смотрит на него вопросительно. А Джефф вздыхает: - Я провел некоторое время на Среднем Востоке. Это было, - он останавливается, пробегая рукой по волосам (не таким темным, как у Зейна, но, определенно, темнее, чем у Карен). - Ты очень храбрый. Зейн трясет на это головой: - Нет, - его голос очень тих, - я позволил им забрать моих сестер. И мою Маму, - голос ломается, - я позволил им. - Зейн, - успокаивающе говорит мистер Пейн. - Это не твоя вина, и ты знаешь это. Мы здесь, чтобы помочь тебе. А Зейн поднимает голову, чтобы посмотреть на него полными слез глазами: - Это то, что другой человек сказал: ”Я помогу тебе, Зейн”, - он останавливается, - и он, - Зейн закатывает рукава, открывая следы ожогов от сигар. Мистер Пейн делает рваный вдох и протягивает трясущуюся руку, но Зейн уклоняется. Он трясет головой: - Нет, Зейн. Мы не сделаем ничего из этого. Я буду таким же, как Карен. Зейн оттягивает рукава: - Мне нравится Карен. Она - добрая. И Джефф улыбается и дотягивается, чтобы разжать пальцы Зейна, которые в данный момент крепко хватаются за ограду кровати. - Мы здесь, чтобы помочь. Зейн тихо кивает и складывает руки на коленях, склоняя голову. - Помочь. Хорошо.***
Жизнь Зейна становится рутиной. Он встает полвосьмого, умывается, помогает Карен с завтраком, полчаса работает с ней в саду под солнцем Флориды, встречается с Джеффом в его кабинете на своих утренних уроках,затем приносит все, что угодно Карен: батарейки ли это или новая лопата, помогает ей с обедом, дремлет, потому что это, по всеобщему мнению, помогает бороться со стрессом. Встречается с Джеффом на вечернем уроке, помогает Карен с ужином, с трудом прочитывает пятнадцать страниц детской повести за его столом и засыпает точно в десять тридцать. Это четко, упорядочено, предсказуемо, и Зейн полностью любит это. Нет стаккато стрельбы по вечерам, криков по утрам или расплесканных кровавых сумерек - ничего, кроме солнца Флориды и Джеффа и Карен и его уроков английского; Зейн перестает считать его дни болью. И в день, когда Зейн становится гражданином Соединенных Штатов Америки, Лиам Пейн приезжает домой из колледжа. А жизнь Зейна превращается в хаос. *дишдаша - национальная одежда ОАЭ, которая представляет собой длинную рубаху.