Tempus Colligendi

Разумеется, ни к чему сейчас Поттер не стремился так сильно, как к особняку семейства Блэк. Он сомневался, что Дамблдор не начнет, как всегда, свою вечную во всех реальностях игру в исторические загадки и этические ребусы, но и надеялся получить хоть какие-то объяснения. Что именно знает о нем Альбус? Почему, если уж знает, за полтора года никак не попытался придержать его за шиворот? Что теперь, в раскладе этой жизни, он намерен делать, и намерен ли? За каким таким вервольфом он спрашивал о кольце, вроде и поверив в скрытую в нем смерть? И главный, вечный, проклятый вопрос – что вообще происходит? У Гарри было достаточно ключей, но к другому комплекту замков. Он понимал в хоркруксах, помнил текущую политику, представлял себе свои собственные планы – но Дамблдор оставался вечным слепым пятном. И если сейчас в какой-нибудь комнате наверху можно будет нанести и его на карту… Но у календаря были свои взгляды: в конце концов, была еще только среда. И были еще дела. * * * — …Я полагал, что вчера мы встречались в последний раз, — Гарри стоял перед Общим классом, обводя его взглядом. На лицах у людей было написано замешательство, но не было страха – а вот чистый праведный гнев присутствовал, в глазах мисс Чанг. – Но раз уж обстоятельства вдруг взяли и изменились, есть два вопроса, какие нам следует уладить. Все молчали. Случившееся в кабинете директора точно представляли себе только члены ФОБ, прочие кормились слухами, не рождавшими ничего, кроме неуверенности. Дамблдор казался незыблем, и с его уходом стало непонятно, на кого смотреть. Деканы обжигали Амбридж ненавидящими взглядами, но не говорили ни слова, так же потерявшись сами. Не к самой же Долорес обращаться за руководством? — Первый пункт сегодня — это у нас Декрет №27. Кто хотел – тот уже все прочитал в большом зале, — за день Министерство действительно озаботилось опубликовать документ формально, и теперь было не придраться. Утренний «Ежедневный пророк» содержал полный текст. – Сразу о главном – теперь наше собрание противозаконно, и если кто-то умненький опять проболтается, а дежурный опять будет смотреть мимо карты – исключат всех, кого поймают. Один раз Дамблдор нас прикрыл. Второй – не сможет. Народ увял еще больше. Мрачнейшие из мрачных слухов подтверждались: экстренное исчезновение директора действительно лежало на их совести. Гарри продолжал. — Так что, если здесь есть еще кто-то, у кого мама хочет сделать карьеру – лучше уходите сразу, — Гарри салютующим жестом махнул к двери. – Никаких претензий к тем, кто просто уйдет, не будет. Захария Смит посмотрел на дверь, но резко отвернулся. Юный Джимми Пикс сжал кулаки и демонстративно повернулся к выходу спиной. Падма посмотрела на Гарри с веселым недоверием, но осталась подле Голдстейна. — Но если хоть кто-то из ушедших либо из оставшихся проболтается, и из-за этого хоть кого-то исключат – я превращу его жизнь в ад. И это – не фигура речи. — Да уж, твои методы…! – повысила голос Чжоу. — Будешь говорить, когда тебе дадут слово, — оборвал ее Гарри. Чжоу шагнула к стенке, кажется, в глазах ее появились слезы – но она вообще на это быстра. — Итак. Есть ли здесь те, кто не хочет рисковать? – Гарри обвел Выручай-комнату взглядом. Смит поднял руку. — Уходишь, Зак? Зла не держу, — Гарри пожал плечами. Он этого ожидал. — У меня вопрос. — О. Задавай. — Имена ушедших уберут с пергамента? — Нет, — Поттер покачал головой. – Слишком дорого встанет, если вдруг что. — Тогда я вот что скажу, — веско начал Смит, — уходить смысла просто нет. Если вас накроют – выкинут весь список. Если же вам – и мне вместе с вами – повезет, то я хотя бы нормально сдам экзамены. Правду говорю? Эрни Макмиллан, а с ним и прочие хаффлпаффцы промычали нечто согласное. Гарри был о рассудительности Захарии куда как худшего мнения. — Так что, Поттер, работай как можешь. Один раз ты нас всех уже прикрыл, — он помедлил, но договорил, — а Эджкомб не прикрыл никто. Ее мать, как я понял, из колоды министра, да и сам он тут был, однако, как дошло до дела, мы все остались при своих, а она – с надписью на роже. Нет уж, я остаюсь с тобой. Гермиона ахнула, Тони рассмеялся. Цинизм – не то качество, которое ты бы ассоциировал с барсучьим факультетом, и вот это очень зря. — Ну, Зак кое-что верно сказал, — кивнул Гарри, — тех, кто останется, я буду защищать всем, что у меня есть. Что бы в школе и в стране ни произошло. Итак, кто остается? Руки подняли все – кроме Чжоу. Но та принялась проталкиваться вперед. — Да, мисс Чанг? – осведомился Гарри, остановив ее на полдороги. Девушка предпочла сперва выйти к Гарри, но уже притянула к себе все внимание. — Не пытайся отвлечь народ от того, что ты с ними делаешь! – низко начала она. Плохо, очень плохо – ей придется повышать громкость просто чтобы перебить свои же слезы, и в один прекрасный момент она завизжит. – Сейчас они готовы идти за тобой со страху, и да – напугал ты их отлично! Знал ведь, что так будет?! Или твоя Грейнджер с тобой не советуется? — Если ты о Мариэтте, то да, знал, — честно ответил Гарри. – Даже уговорил Гермиону чуть изменить заклинание. А что тебе в нем не нравится? — Почему мы не знали, когда подписывали?! — Я предупреждал, что те, кто заговорит, пожалеют, — пожал плечами Поттер. Тяжело объяснять очевидное. – Идея с меткой же позволила не тратить в учебном кружке время на контрразведку… так я считал. Дурак был. — И какие еще грязные трюки ты нам приготовил? Что ты еще с нами будешь творить, нас не спросив? Выжжешь нам что-нибудь на плечах? — Во-первых, у меня все ж есть вкус, — хмыкнул Поттер. Многие – особенно девицы – хихинули за спиной Чжоу – и та прекрасно это услыхала. – А во-вторых, отчего же не спросив? Мариэтта Эджкомб – это второй вопрос на повестке дня. Решение об ее судьбе мы примем все вместе. — Да кто тебя на такое уполномочил? Ты возомнил себя Визенгамотом в одном лице? – да, все громче, все противнее эхо, на нее уже косятся с раздражением. — Мы будем судить Мариэтту потому, что мы можем, — умиротворенно сказал Гарри. – Так что дай-ка нам перейти к делу. Итак… для начала немного об этом самом деле. Чжоу еще пыталась что-то сказать, но ее начали душить рыдания. Сьюзи подошла к ней, молча подавая платок, и Гарри кивком поблагодарил ее. Сам он трансфигурировал одно из кресел в кафедру – и жестом пригласил за нее Гермиону. Щеки Грейнджер горели, ноздри трепетали в неистовстве, и Гарри вновь вспомнил о будущем – о жутковатых, но необходимых коррупционных процессах. — Итак, — начала она, — общеизвестно, что Мариэтта Эджкомб подписала магический контракт, основным условием которого было неразглашение. Свидетелями выступает большая часть присутствующих. Так? Нестройный утверждающий гул. Да, было, да, подписывала, да, при них. — Общеизвестно, что она этот контракт нарушила! Поставив под угрозу остаться, — голос Гермионы прервался от ужаса следующих слов, — остаться без образования всех присутствующих без исключения! Это несомненно! Общий класс загудел уже недовольно. Подростка легко привести в ярость, в восторг и в крестовый поход. — Вступило в силу единственное наказание по контракту, — продолжала Гермиона, — и на лице Мариэтты появился значок предателя. Это знают все, кто полюбопытствовал или так просто забегал в Больничное крыло. Я сама зачаровывала пергамент, и клянусь вам, что, кроме этих прыщей, заклинание не имеет других эффектов, но снять надпись без ключа невозможно! Так что… Гарри поднятой рукой прервал ее — и занял место за кафедрой сам. — В общем, вы слышали. У нас в Общем классе нет дисциплинарного устава и мне лень его писать, — покаянно вздохнул Поттер, — так что вердикт за абсолютным большинством голосов, так и быть. Ключ к заклятию, — Гарри поднял аккуратный листочек из маггловского блокнота с длинной рунической надписью, — Гермиона мне выдала, так что все возможно. Чжоу, как-то справившаяся с собой, проводила листочек пристальным взглядом. — Так что сперва ставим на голосования варианты. У нас есть вариант Гермионы – просто оставить госпожу Эджкомб с полученным наказанием, и пусть ее обогащает производителей тональных кремов всю оставшуюся жизнь. Не то чтоб ей это помогло, правда. Раздались смешки. Похоже, Мариэтту не сказать чтоб любили. Или, что вероятнее, всех уже подхватило настроение. — Далее, у нас, подозреваю, есть предложение Чжоу… ведь есть? — Да! – китаянка скользнула вперед быстро, как за снитчем. – Прекратить все эти игры, стать, наконец, людьми и отнести этот ваш ключ мадам Помфри. — Может, нам еще перед ней извиниться? – хмыкнул Рон. — Ну, — Чжоу явно проглотила первый пришедший ей на ум ответ, — я же не прошу пригласить ее назад к нам… — Да уж еще бы…, — начал было Рон, но Гарри его прервал. — «К нам»? Ты же вроде собиралась уходить? — Нет…, — Чжоу явно сбавила обороты. Ее никто не поддержал – но на нее уже и не огрызались. Тонкая точка меж двух берегов. – Ты все-таки делаешь много хорошего, да и Седрик тебе верит. Гарри, мы все просто… просто заигрались. Мы теперь не лучше слизеринцев, которые перед квиддичными матчами разбрасываются проклятиями. Так что… давайте забудем об этом обо всем, просто вычеркнем ее из списка. Все же обошлось. — Для нас, не для директора, — Гарри покачал головой. – Но мы тебя услышали. Ладно, третье предложение мое, — он набрал воздуху. – В общем, я думаю так. То, что все может этим кончиться, Мариэтта понимать не могла. Извините, не хватает ее на такие комбинации. То, что она поставила мнение мамы выше действительно важных вещей – это ошибка распространенная. Да и метка эта – не наказание, а так, опознать чтобы. Поэтому я предлагаю так. Заклинание мы с нее снимем… Чжоу посмотрела на Гарри расширившимися глазами. Из них ушел ужас, осталось одно непонимание. — Да, снимем. И больше ничего ей не сделаем, — Гарри усмехнулся, — и когда я говорю «ничего» — это значит именно ничего. Никаких работ на списать. Никаких совместных столиков в Хогсмиде. Никаких «пожалуйста, передай чайник». Если вас посадят с ней на уроке – делайте задание молча, отчет пишите только о себе. Если она предложит вам шпаргалку – не берите. Если она даст вам пощечину – обойдите ее, как коридор с Пивзом, — он улыбнулся, — ну вот как-то так. Ученики шумели неуверенными волнами – вроде как ничего сложного, хоть и звучит мудрено. Большинство из них с Мариэттой и до того за пределами Выручай-комнаты не общались, рейвенклоу же могли вычеркивать из своего рассудка целые философские системы, не то что людей. Чжоу смотрела на Гарри, на лица сокурсников, на листочек в руке Поттера… — Голосуем! * * * Выручай-комната, чуть позже и в другой обстановке. — Не нравится мне это, Гарри, все равно не нравится. Это же травля. — Ладно тебе, Сьюзи, мы – это далеко не вся школа. Милая умненькая Мариэтта найдет себе новых друзей, не пройдет и двух недель. А Чжоу будет чувствовать себя лучше, когда сдаст этот листочек мадам Помфри, сама, как и просила. — Тогда зачем? — Не ради нее, ради нас. Я не вяжу людей кровью, как Волдеморт, но вот повязать судом – это был удачный случай. Дать им чувство, что они на что-то влияют – хотя пока им чуть рановато. — Ну, это не навсегда? — Нет. Многие вырастут – кое-кого можно будет принять и в ФОБ, ту же Падму. — Не заиграйся. Сегодня играешь Верховного Чародея, завтра – Темного Лорда. — Иди ты! Я не хочу играть Темного лорда! — Только потому, что он Темный? — Прежде всего потому, что он неудачник. * * * До рождества оставались считанные дни. Учащийся люд разъезжался из Хогвартса, договаривался писать, надеялся славно погулять перед экзаменами, мысленно составлял списки подарков. Гарри удалился на Гриммо незамеченным – его ждал не Клаус, но Альбус. Святость намеренно оставим за скобками. Вышел он как всегда, через шкаф. Эльфов не обнаружил вовсе, сунулся с вопросами в спальню Сириуса. Сириус был задрапирован в простыню, смущен и малоинформативен. — А, Дамблдор? Да, сегодня ранним утром явился. Говорил, ждет тебя. Он сейчас в библиотеке, но разместитесь, где хотите. Ну и… — Да где ты там? Голос из-за спины крестного Гарри опознал. Вот ведь действительно, наш пострел везде поспел! — Скажи ей, чтоб никаких жучков в библиотеке. Никаких. Иначе хорошо, если обойдется Обливиэйтом. И… ну ты вообще. Сириус оскалился. — Да так уж повелось. Ладно, эльфов я отослал по кое-каким делам к рождеству, захочешь чаю – пойдешь и сделаешь, а я… — Бродяга, я уже мерзну! * * * — Ну здравствуй, Гарри, — Альбус отложил толстую книгу. Гарри покосился на корешок. Что-то историческое. – Садись, это будет очень, очень долгий разговор. — Может быть, чаю тогда? – Гарри пододвинул кресло. — У нас у обоих до него просто не дойдут руки. Даже понять, с чего начать, тут не слишком просто. — Вы намекали, что многое знаете, — Гарри решил сразу прояснить дальнейшее. – И что готовы мне о многом рассказать. Если я правильно вас понял, речь идет о хоркруксе в моей душе? – пожалуйста, пусть это будут неясные предупреждения об опасности связи и проповедь самопожертвования! Гарри переживал это один раз сам, выслушает без проблем. Избежав худшего. — Нет, это ты прекрасно знаешь и без меня, — Альбус не улыбался, не смотрел поверх очков, не дергал себя за бороду. Он не полемизировал и не вещал, он констатировал факт. – Кстати, господин Главный Аврор, вы не против, что я все еще обращаюсь к вам как к ученику? — Отчего же? Вам, похоже, как раз можно, — Поттер проклял себя. Это было уже привычное, хоть и совершенно бесполезное действие. Ну да, ну да, оперативник-любитель обманул величайшего в поколение легилемента, многолетнего исследователя дисциплины. Сейчас! – Альбус, что вы знаете? — Многое, — вздохнул Дамблдор. – Значительно больше, чем хотел бы. Ну естественно. Кому приятно наблюдать свое падение с башни твоего столетнего дома? Да еще и видеть в восприятии молящегося на тебя морально истощенного подростка? — Я знаю, кого вы встретили на вокзале Кингс-Кросс, — продолжил директор. Да, все еще директор. — Да, конечно. Вы знаете, что тогда я вам доверял, — Поттер помедлил, — пожалуй, доверяю и сейчас. Я понимаю, что тогда выбрал сам, но вывели-то меня вы. Или выведете. Черт. — Я о следующем разе. Гарри рассмеялся. — Да, конечно. Такое, знаете, не забудешь, любому легилементу как маяк! И то сказать, сидеть вот так болтать со смертью, с той самой, из вашей рунической книжки… незабываемое впечатление. — Именно так, — кивнул Дамблдор. – Впрочем, мне она показалась очень воспитанной леди. — Это есть, — Гарри вдруг стянул очки и посмотрел на Альбуса широко распахнутыми глазами. – Стоп. Вам? — В моем случае это был не вокзал, конечно, — тот вздохнул. – Это был сад, тот самый, у нашего старого дома в Годриковой Лощине. Яблони тонули в тумане, за околицей не было ничего, а у колодца была наполовину вкопана в землю старая бочка. На ней Смерть и предложила мне сделку. * * * — …Я даже не знаю, где все пошло не так, Гарри. О моем детстве и юности ты знаешь. Знаешь обо всей этой истории с Геллертом – она осталась той же, она всегда останется той же, куда бы я от нее ни скрылся. Да, ты прав – здесь ее, скорее всего, никогда не обнародуют, но что мне с того, если я помню – и вспоминаю – как все было на самом деле? Это все, что имеет значение. Пути наших с тобой реальностей разошлись, конечно же, гораздо позже. Силой изменения, вектором истории стал, как ему и мечталось тогда, Геллерт Гриндевальд. Он шел через политику старой магической Европы, как ты летал за снитчем. Был он молод, умен и смертелен, и не было на всем континенте, во всех его школах, никого, кто мог бы остановить его. И не было тех, кто хотел бы остановить его. В то время я учился. Исступленно и яростно, но не ради того, что хотел найти. Я сбежал в науку, Гарри, может, и видел ты таких у себя – но, надеюсь, не слишком многие повторили эту ошибку. Я тогда прекратил читать даже «Пророка», не говоря о том, чтобы следить за жизнями магглов. Верные, но бедные дети богатой на магию природы – так я думал о них, и каждое открытие, каждое сложное преобразование, каждое новое превращение драконьей крови казалось мне важнее их смешной науки. Заблуждения можно закрыть в шкаф, но трудно выбросить из дому. В тридцать третьем году к власти в Германии пришел Гитлер. Ты знаешь, кто он, Гарри? Похвально. Не обижайся – тогда он был всего лицом с обложки журнала «Таймс». И остался. В тридцать девятом он был убит – рейхсканцлера Германии просто нашли в постели; немолод, но совершенно здоров, чистые почки, хорошее сердце. Только что не билось. Третье Непростительное не выявишь на вскрытии. Ты ведь видел много таких смертей? Прости меня и за это. Да, Геллерт, уже правя магами Германии и оспаривая главенство над Европой, решил кое-что переиграть с другой стороны барьера. Магглами Германии после короткого – подозрительно короткого — периода неясности стал править некто Гейдрих. Человек, больше всего на свете похожий на известного тебе Люциуса Малфоя. Но гораздо, гораздо удачливее. Пала Франция, пала вся Европа, в кровавом безумии утонула вся Европа от мыса Рока до Уральских гор. Даже мои ученики теряли отцов и братьев – в истребительном кошмаре Дюнкеркской резни, в Каирской бойне, в малярийном Сингапуре. В ревущем пламени, жарче Финдфайра, сгорела Москва, в ледяном голодном сне умер Ленинград… это Петербург сегодня, Гарри. Но все это нас как бы не касалось. Мы закрылись от всего и вся Проливом и Статутом. Глупые. В сорок четвертом Геллерт Гриндевальд решил завершить объединение Европы. Видимо, перед этим он много консультировался со своим маггловским коллегой… и теперь уже открытым союзником. Операция «Морской леопард» и бросок немецких магов из Бретани начались одновременно. В три недели все было кончено. Я не хотел бы рассказывать о том, чего я не видел сам, Гарри. Я к тому моменту уже давно был директором Хогвартса, знаешь ли – и в таком качестве был тогда в Салемском университете. Думал, что вернусь через пару недель. Я не видел огромной дымной поганки над Скапа-флоу, не видел теней на стенах, ничего этого, о чем потом в нашем мире будет помнить каждый. Но я видел, очень близко видел воронку на месте Министерства Магии. На все десять уровней вниз. Никто и не думал его брать – зачем? Даже через несколько лет там все вокруг устилал пепел – на семь десятых бумаги, на три десятых люди. Говорят, Геллерт приказал специально сохранять его. Да, это было мрачное время, как говорят. Немецкая оккупация, сполна изведанная французами и русскими, и миллионами прочих, дошла и до Британии. Королева в Канаде, опереточное правительство лорда Галифакса у магглов, немецкий ковен «на хозяйстве» у нас. Но я не видел ничего этого, Гарри, и не вправе рассказывать об этом. Я всегда это помнил. Были у нас тогда настоящие герои – те, кто с нуля, через страх и кровь, через черное отчаяние выстроил Сопротивление. Зубастое и улыбчивое. Но никто из них не жил долго, увы. Никто из тех, кто остался тогда в Британии, не мог надеяться на долгую жизнь, Гарри. Что же делал я? Умолял. Я тогда исчерпал всю гордость, сколько мне отпущенно на все мои жизни. У меня оставались какие ни есть академические связи в Салеме, начал с них. Да и эмигранты, кому повезло выбраться, меня более или менее уважали – как же, каждый второй – из моих учеников, из родителей моих учеников, из друзей моих учеников. С этим уже я начинал хоть что-то делать в американских магических общинах, то на севере, то у южан, то у французов, доходил и до Калифорнийского круга. Они не понимали, что им. Не понимали. С тех пор, как магглы с этим их президентом… как же его… Тафт, здесь у нас мало чем он и известен. Так вот, с тех пор, как маггловское правительство САСШ отказалось вмешиваться в войну, маги и вовсе утратили интерес. Геллерт не утрачивал интереса никогда. Ни к чему. Он хотел все, что мог – наша проблема же была в том, что он мог все, что хотел. В сорок девятом году маггловские флоты Рейха и Штатов столкнулись у Исландии. Я так и не успел как следует почитать по тому делу, но… случилось то, что случилось. Третья мировая война – может быть, хорошо, что рано. Слишком мало ядерных бомб… …Знаешь, я часто думал об этом. Ничего так не заставляет учить чужие понятия, как кровь. Артур Уизли до сих пор не знает, как самолеты летают, не маша крыльями, хоть и мечтает об этом. Том Реддл ненавидит магглов – но даже сейчас по звуку двигателя скажет, английский ли летит истребитель, или же немецкий бомбардировщик. Я не хочу рассказывать тебе о войне. Похоже, мы оба слишком много видели такого, что воскресят мои рассказы. Не нужно. Просто поверь мне – у магглов было все. Огнеметы в зимних лесах Франции, сошедшие с ума от жары рядовые в Египте, сожженный тремя бомбами Берлин. Никто не хотел сдаваться, но немцы просто уже бросили за Арку слишком многих. Победили американцы. Как и у нас. Стоило только всему этому начаться – меня нашли, проинструктировали и поручили сформировать правительство в изгнании. Не попросили, Гарри. Просьбы давно уже кончились. Дали мне тех из бывшего аврората, кто сумел выйти, связали с Сопротивлением, кто еще жил. И – может быть, поэтому – наша война была короче. Американские волшебники прибыли к нам уже после того, как с острова выбили немецких магглов. Мы думали, что поможем выбросить оставшихся людей Гриндевальда во Францию, и уже готовились идти за ними. Но Геллерт решил по-иному. Геллерт сошел с ума – чуть позже я понял, почему. В Британию он стянул все свои ковены, всех, кто до сих пор остался с ним, и прибыл сам. И оборонял остров так, будто родился на нем. В битве за руины Хогвартса с обеих сторон умерли четыреста человек. В Лондоне, где давно уже никто, кажется, не жил, дошло, возможно, и до семисот. Да, это катастрофа. Это хуже, чем катастрофа. В землю легла вся магическая Европа. Но все закончилось. Геллерт ждал меня в пепле, том самом бумажном пепле у огромной воронки. Ждал не со Старшей Палочкой – она просто покоилась у него на поясе – нет, в руках его было копье, недлинное, с широким лезвием. Я не понимал, что это, пока он не атаковал. С этой вещью было легко колдовать, наконечник пел, древко переливалось рунами, а Геллерт смеялся. Он перебил всех, кто шел тогда со мной. Он убил и меня – острие Копья вошло мне меж ребер аккуратно, почти без боли. Я очнулся в нашем старом саду. И Ариана вывела меня по тропинке меж яблонь. Я вернулся, и… Геллерт Гриндевальд погиб, давай оставим это вот так. Я же стоял над его телом и держал в руках Копье, а Копье держало меня. Оно обещало мне силу, здесь и сейчас, без условий и проволочек, столько, сколько я смогу выдать в мир. Обещало, что весь свет встанет на дыбы и родится – в крови и оружейной смазке – таким, каким его захочу я. Через два дня я спрятал его в могиле Аберфорта – в том мире мой брат, юноша, как ты знаешь, горячий, оккупации не пережил. Знаешь, похоже, такова моя судьба – когда кто-то из близких умирает, я всегда не с ними. Телом ли, мыслями ли. В тот день наступил пятидесятый год. О следующих тридцати с довеском годах я бы тоже не хотел рассказывать слишком много. Я был Министром Магии Британии, пожизненным и почтенным. Таким же псевдоправителем, как маггловский премьер Монтгомери или любой из десятка германских президентов. Всегда и во всем подотчетный заокеанскому спасителю – и до слез ему благодарный. Я сделал, возможно, много хорошего – более или менее спас то, что еще не совсем умерло. Восстановил школу, перезапустил Министерство. Смог добиться того, что магу уже не приходилось воровать еду у магглов – ведь у тех у самих нет лишней. Я был убит в восемьдесят четвертом. Кажется, маггловская взрывчатка. Кажется, одна из молодых, пустоголовых антиамериканских групп – из тех, кто полагал, что я «продался», да и «засиделся». Может, кто-то из заместителей. Что началось после меня – не знаю и искренне надеюсь никогда не узнать. Я снова пришел на тропки своего старого туманного сада. И на бочке у колодца сидела дама в глухом балахоне. * * * — …Это оказалась старая история, с этим Копьем Судьбы. Кажется, у магглов в библейской традиции оно имеет какое-то свое значение, появляется и в легендах о короле Артуре, но дело оказалось совсем не в том. Копье – еще один Дар Смерти – из другого времени и других земель. Смерть была принуждена оставить его еще одному человеку вроде нас – но еще в шестом веке. Звали его Баян. Хороший воин, жестокий варвар, вождь странного народца авар, которого уже больше нет. В своей родной реальности он увел остатки своего племени аж в Англию и стал ее королем* — казалось бы, чего еще желать? Но он захотел вернуться туда, где еще ничего не было решено, и вернуться в силе. С Копьем Судьбы он создал Аварский Каганат, который я нашел уже в наших маггловских учебниках — сильный, большой и беспощадный, вот только недолго проживший. Судьбе, Гарри, ведома ирония, мы с тобой знаем это точно. Копье Судьбы же долго еще меняло хозяев, с норманнскими рыцарями перейдя из маггловского мира в наш. И вот теперь Смерть, встретив человека, сумевшего Копье отложить, решила, что способна вернуть свой подарок. Условия нам с тобой, я так понимаю, предложили одинаковые. Разве что… сколько было между твоими точками возвращения? Четыре года? Наверное, из-за того, что ты умер молодым – мои варианты разделяли долгие двенадцать лет. Но я выбрал – и оказался в двадцать девятом году. Уже профессором. И я уже знал, что мне предстоит предотвратить. Пришлось сделать очень многое, Гарри. Завязать знакомства в Визенгамоте, в Аврорате, среди магглов, на Континенте. По старой войне я знал многое и о многих – впрочем, тебе ли не знать этого ощущения? Я слишком мало мог влиять на вещи, но, кажется, что-то у меня получилось. Мне, конечно же, не удалось предотвратить Вторую Мировую Войну – нельзя отменить то, к чему мир шел полвека. Но я и старший Крам… нет, Гарри, не Борис – покойный Веселин, самый старший Крам тогда уж… Так вот, мы сумели не дать сомкнуться Геллерту и магглам под свастикой. Гитлер выжил – и, как бы странно это не звучало, я был этому рад. А Гейдриха, хоть и занимал он тут довольно скромную должность, в сорок втором убили мои знакомые из английской секретной службы. Все пошло так, как рассказывали тебе в школе или по телевизору. Страшно, кроваво, пепельно – как и у меня – но куда как глаже нашего. На землю Британии не ступил пехотинец в сером, а атомное пламя зажгли всего лишь дважды. Я отобрал Копье у отчаявшегося, серого от усталости Геллерта в замке в Зигмарингене, у самой французской границы; эта дуэль, в общем-то, неплохо описана. Умирая от потери крови в маггловском армейском госпитале, я воткнул Копье Судьбы наконечником в пропитанную туманом землю. Там, между бочкой и колодцем. И вернулся. Дальнейшее тебе, я думаю, известно. В политику я до самых семидесятых старался не проникать – это бессмысленно, да и, если быть честным, слишком надоело. Да, до семидесятых. Да, Волдеморт. Нет, не предусмотрел. Почему? Потому что Томас Марволо Реддл, Черный Томми, в моей реальности был самым молодым, самым непримиримым и, если не считать Альфарда Блэка, самым лучшим полевым командиром британского Сопротивления. За ним шли даже те, кто совершенно уже отчаялся, он мог заставить сражаться; он, Гарри, горел за всю Британию. Его казнили в сорок шестом году. Едва Тому минуло двадцать. Я сам, уже министром, открывал ему памятник – тут, в Хогвартсе, совсем рядом с квиддичным стадионом. Да, вот так и бывает. У боевика не было времени на хоркруксы, и Том Реддл ушел спокойно и смело, как жил. Не оглядываясь и не цепляясь пальцами за косяк. Дальнейшее тебе, опять же, известно. До того разговора в этом же кабинете полтора года назад. Я уже тогда многое понял – хотя и не сразу, ох не сразу удалось собрать всю картину. На чем ты прокололся – вопрос, право, очень сложный, но я бы сказал, что тебя подвела теория легилименции. На что бы ты не смотрел в Хогвартсе, тебя окутывало два слоя воспоминаний – ну, три, если считать очень недурно сделанный фальшивый. Понимаешь, настоящую твою память я без подготовки просмотреть не мог, но определить само наличие слоя – нетрудно. Особенно если ты со своей памятью так до конца и не сжился. Пойми, Гарри, первые несколько месяцев в моем присутствии ты на всех волнах транслировал образ старика, падающего с бесконечной башни – даже если сам об этом и не вспоминал. У тебя были недурные учителя-окклюменты, но я, как-никак, классик. Полтора года я понемногу читал тебя, складывая из кусочков будущее, которого, скорее всего, никогда уже не будет. Довольно рано понял, что ты – моего поля ягода, но слишком много оставалось неясностей. К счастью, действия твои говорили больше мыслей. Я тревожился, кем ты стал и кем ты станешь. Я боялся, что ты отвернешься от друзей, потому что тебе будет скучно со школьниками – но нет, ты просто принялся их тянуть. Я боялся, что ты забросишь учебу ради того, что кажется более важным – но ты пришел ко мне переводиться на Древние руны. Я боялся, что ты начнешь мстить всем тем, кто посмотрел на тебя косо, и действительно, ты начал было судить Флетчера за то, что он еще не сделал – но ты приручил Риту Скитер. Я боялся, что ты найдешь вещи, о которых скажешь, что они «поважнее мира и пострашнее войны». Что ты начнешь жертвовать людьми за свои или даже мои иллюзии – и очень нервничал после дела со старшим Краучем. Но ты сказал мне о кольце. Ты носишь в себе хоркрукс, но почти ничем не напоминаешь Тома Реддла; мало в тебе и Джеймса Поттера. Но в тебе много, очень много Аластора Муди, когда тот был молод, и еще больше Фрэнка Лонгботтома. Гарри, я буду горд, если ты сможешь верить мне после того, что я сделал, чтобы поверить тебе. И… я буду рад, если у английского Аврората будет такой начальник. Нет, не надо никаких заверений сейчас. Только один вопрос. Что ты собираешься делать дальше? _____________________________________________ *Интересующиеся да набегут сюда: http://alturl.com/gyvrb